между двумя выходами и устраивала свое небольшое представление, иногда с мячом, который она брала у морского льва, или с кеглями, позаимствованными у жонглеров, или даже с обручем, маленьким трамплином, или забавным водяным пистолетом найденным ею на складе реквизита. Публика всегда награждала Панину Манину бурными аплодисментами и ожидала от нее больше, чем от знаменитых артистов, перечисленных в программе.
Только русский клоун Петр Ильич был недоволен таким поворотом дел. Ему не нравилось, что Панина Манина вмешивается в его номер, и уж совсем никуда не годилось, что на ее долю выпадало больше аплодисментов. Он решил положить этому конец и в один прекрасный день похитил ее — это случилось во время антракта. Как обычно, Панина Манина подошла к клоуну, когда он стоял возле палатки и продавал леденцы на палочке, но в этот день клоун сговорился со своей женой, тоже русской, которая приехала в город. Ее звали Марьюшка. Петр Ильич заплатил ей, чтобы она увезла Панину Манину с собой в Россию. Так получилось, что несчастная девочка выросла в бедном крестьянском доме в маленькой деревушке на краю русской тундры. Жена клоуна хорошо относилась к девочке, ей всегда хотелось иметь дочку, однако малышка так тосковала по отцу и по жизни в цирке, что целый год каждую ночь плакала во сне. В конце концов она забыла причину своих слез и все-таки продолжала плакать, потому что по-прежнему грустила, только теперь она не помнила причины своей грусти. У нее не осталось никаких воспоминаний о цирке, она забыла запах опилок и забыла, что в далекой-далекой стране у нее есть отец,
Панина Манина росла и делалась все красивее, с годами она стала самой красивой девушкой к востоку от Урала. В России тогда господствовал Сталин, но ее приемная мать была уважаемым членом коммунистической партии, и в один прекрасный день Панина Манина уехала в Москву и два года работала моделью у самого знаменитого модельера Советского Союза. Случаю — а эта история о случайностях—было угодно, чтобы однажды летом она поехала в Мюнхен, откуда уже совсем близко до Улъма. В то время цирк ее отца гастролировал в Мюнхене, и, осматривая баварскую столицу, Панина Манина неожиданно увидела большой шатер цирка-шапито. Она подошла поближе, ее как будто что-то притягивало к нему, но девушка по-прежнему не помнила, что когда-то была настоящей циркачкой, тем более что теперь цирк находился в другом городе. где-то в глубине ее души, должно быть, все-таки сохранилось воспоминание о манеже, парадах, клоунах, бесстрашных наездниках и дрессированных морских львах Перед цирком толпился народ — до вечернего представления оставалось совсем мало времени. Панина Манина подошла к кассе и купила билет на самое лучшее место, какое было, — не зря она приехала так далеко — для русской девушки представление настоящего цирка в Мюнхене было целым событием. Под большим навесом по пути в шатер она купила себе сахарную вату, и многим, наверное, показалось странным, что элегантная красавица в первом ряду лижет сладкую розовую вату, но Панина Манина твердо решила насладиться лакомством, которое было в диковинку там, откуда она приехала. Начался парад-алле, на манеж вышли все артисты, а потом, сменяя друг друга, выступали воздушные гимнасты, клоуны, жонглеры, дрессированные лошади и слоны. Во время короткого промежутка между двумя номерами случилось нечто невероятное. Панина Манина, неожиданно потеряв над собой контроль, перепрыгнула через барьер и выбежала на манеж с сахарной ватой в одной руке и модной широкополой шляпой в другой. Она начала прыгать и танцевать, но совсем не так, как это делают взрослые танцовщицы, девушка неуклюже подскакивала и кружилась, словно ребенок, неожиданно оказавшийся на манеже. Сперва публика разразилась громким смехом, решив, что это клоунада. Но потом жители Мюнхена, славившиеся своей нетерпимостью, подумали, что дама с шляпой и сахарной ватой просто сумасшедшая, или пьяная, или даже наркоманка. Они начали свистеть, чтобы прогнать ее с манежа. Еще несколько минут Панина Манина пребывала в экстазе и вдруг увидела перед оркестром красивого мужчину с хлыстом в руке. Это был сам директор цирка. Панина Манина рухну ла на посыпанный опилками пол и горько зарыдала, потому что вдруг поняла всю нелепость своего поведения. В то же мгновение директор цирка сообразил, что эта рыдающая женщина—его дочь. Он подбежал к ней через манеж, она подняла на него глаза, и только теперь, только теперь Панина Манина вспомнила, что она дочь директора цирка, ибо кровь гуще, чем вода. Директор цирка решил тут же отменить представление. Он посмотрел на дирижера и попросил сыграть мелодию «Улыбка» из фильма Чаплина «Новые времена». А потом отправил зрителей по домам. Он думал, что его карьера кончена, потому что мюнхенская публика редко прощает подобные оплошности, но все равно был счастлив. Он нашел свою дочь, это был его самый главный цирковой номер, и теперь он хотел прожить остаток жизни вместе с нею.
На протяжении всего рассказа Беата не проронила ни слова, она была словно парализована, и, когда я, умолкнув, взглянул на нее, лицо ее выражало печаль. Я попытался развеселить Беату, напомнив, что конец у сказки все-таки счастливый, но она оставалась такой же подавленной. В начале рассказа она держала меня за руку, но потом отдернула свою ладонь. Меня удивило, что на нее так подействовала моя сказка.
Она замкнулась и сидела крепко сжав губы, потом наконец спросила, сколько мне лет. Я сказал, что сорок восемь. Точно сорок восемь? — спросила она холодным тоном. Я не понимал, какое значение имеют несколько месяцев, но, быть может, она увлекалась астрологией? Я пояснил, что родился под созвездием Льва и что в конце июля мне исполнилось сорок восемь лет.
Мы начали спускаться к городу. Она была сдержанна и даже казалась обиженной.
— Наверное, ты надеялась, что я моложе?
Она только хмыкнула и покачала головой. Потом сообщила, что ей двадцать девять лет, и я вспомнил, что столько же было Марии в то лето семидесятого года. Время как будто остановилось, Мария вернулась ко мне. На Пасху Мария воскресла из мертвых. Мне было соблазнительно так думать.
Настроение у Беаты совершенно изменилось. Конечно, никакая она не заговорщица, решил я, но, должно быть, слышала про Паука. Она тоже имеет отношение к книжному делу, к тому же внизу, в долине, она призналась мне, что сама начала писать книги, и, наверное, то, что ей рассказывали о Пауке, было малопривлекательным. Не исключено, что она дочь какого-нибудь писателя, которому я в свое время помог, я даже вспомнил, что один мой подопечный жил в Мюнхене, ему было лет пятьдесят пять, и я ничего не знал о его семье.
Положение становилось неприятным, оно обострилось, но я был уверен, что мы преодолеем ее настроение, как только я пойму, в чем дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Только русский клоун Петр Ильич был недоволен таким поворотом дел. Ему не нравилось, что Панина Манина вмешивается в его номер, и уж совсем никуда не годилось, что на ее долю выпадало больше аплодисментов. Он решил положить этому конец и в один прекрасный день похитил ее — это случилось во время антракта. Как обычно, Панина Манина подошла к клоуну, когда он стоял возле палатки и продавал леденцы на палочке, но в этот день клоун сговорился со своей женой, тоже русской, которая приехала в город. Ее звали Марьюшка. Петр Ильич заплатил ей, чтобы она увезла Панину Манину с собой в Россию. Так получилось, что несчастная девочка выросла в бедном крестьянском доме в маленькой деревушке на краю русской тундры. Жена клоуна хорошо относилась к девочке, ей всегда хотелось иметь дочку, однако малышка так тосковала по отцу и по жизни в цирке, что целый год каждую ночь плакала во сне. В конце концов она забыла причину своих слез и все-таки продолжала плакать, потому что по-прежнему грустила, только теперь она не помнила причины своей грусти. У нее не осталось никаких воспоминаний о цирке, она забыла запах опилок и забыла, что в далекой-далекой стране у нее есть отец,
Панина Манина росла и делалась все красивее, с годами она стала самой красивой девушкой к востоку от Урала. В России тогда господствовал Сталин, но ее приемная мать была уважаемым членом коммунистической партии, и в один прекрасный день Панина Манина уехала в Москву и два года работала моделью у самого знаменитого модельера Советского Союза. Случаю — а эта история о случайностях—было угодно, чтобы однажды летом она поехала в Мюнхен, откуда уже совсем близко до Улъма. В то время цирк ее отца гастролировал в Мюнхене, и, осматривая баварскую столицу, Панина Манина неожиданно увидела большой шатер цирка-шапито. Она подошла поближе, ее как будто что-то притягивало к нему, но девушка по-прежнему не помнила, что когда-то была настоящей циркачкой, тем более что теперь цирк находился в другом городе. где-то в глубине ее души, должно быть, все-таки сохранилось воспоминание о манеже, парадах, клоунах, бесстрашных наездниках и дрессированных морских львах Перед цирком толпился народ — до вечернего представления оставалось совсем мало времени. Панина Манина подошла к кассе и купила билет на самое лучшее место, какое было, — не зря она приехала так далеко — для русской девушки представление настоящего цирка в Мюнхене было целым событием. Под большим навесом по пути в шатер она купила себе сахарную вату, и многим, наверное, показалось странным, что элегантная красавица в первом ряду лижет сладкую розовую вату, но Панина Манина твердо решила насладиться лакомством, которое было в диковинку там, откуда она приехала. Начался парад-алле, на манеж вышли все артисты, а потом, сменяя друг друга, выступали воздушные гимнасты, клоуны, жонглеры, дрессированные лошади и слоны. Во время короткого промежутка между двумя номерами случилось нечто невероятное. Панина Манина, неожиданно потеряв над собой контроль, перепрыгнула через барьер и выбежала на манеж с сахарной ватой в одной руке и модной широкополой шляпой в другой. Она начала прыгать и танцевать, но совсем не так, как это делают взрослые танцовщицы, девушка неуклюже подскакивала и кружилась, словно ребенок, неожиданно оказавшийся на манеже. Сперва публика разразилась громким смехом, решив, что это клоунада. Но потом жители Мюнхена, славившиеся своей нетерпимостью, подумали, что дама с шляпой и сахарной ватой просто сумасшедшая, или пьяная, или даже наркоманка. Они начали свистеть, чтобы прогнать ее с манежа. Еще несколько минут Панина Манина пребывала в экстазе и вдруг увидела перед оркестром красивого мужчину с хлыстом в руке. Это был сам директор цирка. Панина Манина рухну ла на посыпанный опилками пол и горько зарыдала, потому что вдруг поняла всю нелепость своего поведения. В то же мгновение директор цирка сообразил, что эта рыдающая женщина—его дочь. Он подбежал к ней через манеж, она подняла на него глаза, и только теперь, только теперь Панина Манина вспомнила, что она дочь директора цирка, ибо кровь гуще, чем вода. Директор цирка решил тут же отменить представление. Он посмотрел на дирижера и попросил сыграть мелодию «Улыбка» из фильма Чаплина «Новые времена». А потом отправил зрителей по домам. Он думал, что его карьера кончена, потому что мюнхенская публика редко прощает подобные оплошности, но все равно был счастлив. Он нашел свою дочь, это был его самый главный цирковой номер, и теперь он хотел прожить остаток жизни вместе с нею.
На протяжении всего рассказа Беата не проронила ни слова, она была словно парализована, и, когда я, умолкнув, взглянул на нее, лицо ее выражало печаль. Я попытался развеселить Беату, напомнив, что конец у сказки все-таки счастливый, но она оставалась такой же подавленной. В начале рассказа она держала меня за руку, но потом отдернула свою ладонь. Меня удивило, что на нее так подействовала моя сказка.
Она замкнулась и сидела крепко сжав губы, потом наконец спросила, сколько мне лет. Я сказал, что сорок восемь. Точно сорок восемь? — спросила она холодным тоном. Я не понимал, какое значение имеют несколько месяцев, но, быть может, она увлекалась астрологией? Я пояснил, что родился под созвездием Льва и что в конце июля мне исполнилось сорок восемь лет.
Мы начали спускаться к городу. Она была сдержанна и даже казалась обиженной.
— Наверное, ты надеялась, что я моложе?
Она только хмыкнула и покачала головой. Потом сообщила, что ей двадцать девять лет, и я вспомнил, что столько же было Марии в то лето семидесятого года. Время как будто остановилось, Мария вернулась ко мне. На Пасху Мария воскресла из мертвых. Мне было соблазнительно так думать.
Настроение у Беаты совершенно изменилось. Конечно, никакая она не заговорщица, решил я, но, должно быть, слышала про Паука. Она тоже имеет отношение к книжному делу, к тому же внизу, в долине, она призналась мне, что сама начала писать книги, и, наверное, то, что ей рассказывали о Пауке, было малопривлекательным. Не исключено, что она дочь какого-нибудь писателя, которому я в свое время помог, я даже вспомнил, что один мой подопечный жил в Мюнхене, ему было лет пятьдесят пять, и я ничего не знал о его семье.
Положение становилось неприятным, оно обострилось, но я был уверен, что мы преодолеем ее настроение, как только я пойму, в чем дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56