Они держатся за трос, перекинутый через блок, укрепленный на дальней стене, и с его помощью продвигаются к тросу, укрепленному под балюстрадой. Там я не вижу их — это у меня под ногами. Но вот в поле моего зрения появляется еще один рабочий, который за щиколотки подвешен к протянутому над водой тросу. Этот человек вытягивает перед собой руки, стараясь убрать с пути воды неожиданно возникшее в шлюзе препятствие.
Вот он дотянулся и хватает ребенка, точнее, то, что от него осталось, за ворот рубашки. Это маленький беспризорник — ему так мало лет — где-то от четырех до восьми, он посинел. Рабочий медленно вытягивает труп из воды, хватая его за ботинки, за щиколотки… И вот они уже висят над бездной вдвоем. У меня впечатление, что я присутствую в цирке — смотрю выступление воздушных гимнастов. Товарищи подтягивают трос к себе, и рабочий исчезает из моего поля зрения — его затягивает куда-то мне под ноги.
На улице, у входа в водонапорную башню, Сарториус укладывает завернутое в тряпье тело в белый омнибус, потом садится на место кучера и разбирает вожжи, лежавшие на спинах лошадей. Через плечо он оглядывается на меня, хлещет лошадей, и стук колес сливается в сплошной рокот. Сарториус снова оборачивается и заговорщически улыбается мне. Над нашими головами сгустились тучи, сквозь которые пробиваются золотистые и розовые лучи света…
Вот и конец сновидения: начинается дождь. Я снова захожу внутрь башни, но дождь идет и там. Рабочие делят между собой какие-то деньги. На них темно-синяя форма муниципальных служащих, но под формой они носят теплые свитера. Мне кажется, я ясно вижу, что в их легких растет тот же гриб, что и на заплесневелых стенах. Лица их горят лихорадочным огнем от холода и прилива крови, кожа блестит от осевшего на нее водяного тумана. Они достают из карманов жестяные фляги с виски и пьют, чтобы согреться. Я знаю, что это распространенный ритуал среди пожарных и могильщиков. Они видят меня и предлагают присоединиться к ним. Я следую их приглашению…
Но я лукавлю. Этот сон я вижу давно, я начал смотреть его задолго до того, как произошли события, которые я описываю здесь… Это было еще до того, как я узнал, что на свете существует Сарториус, это было тогда, когда на берегу Кротонского водохранилища… теперь-то я припоминаю… мне казалось, что это игра воображения, но я убежден теперь, что это было на самом деле — неужели это возможно? — но это именно Сарториус тогда пробежал мимо меня с утонувшим ребенком на руках. В жизни бывают моменты, похожие на разрывы в нашем сознании, в нашей нравственности, в наших представлениях, выводящие нас за грань возможного, и наши глаза тогда видят какую-то другую жизнь, жизнь параллельного мира, которая в остальном точно такая же, как наша, она даже глубже, чем наша собственная жизнь, кажущаяся нам нормальной. Это то самое беспорядочное существование, которое может захлестнуть нас, если мы не будем слушать наших мудрых священнослужителей, предупреждающих об опасности соприкосновения с «той жизнью»… жизнью, что преследует нас в наших снах, после того как мы наяву соприкасаемся с ней, не отдавая себе в этом отчета в момент соприкосновения.
Двадцать пятая глава
Как только мы достигли Манхэттена, капитан Донн разыскал в местном полицейском участке окружного судью и добыл у него ордер на помещение доктора Сарториуса в лечебницу для умалишенных на Сто семнадцатой улице для надзора и наблюдения. Остальная кавалькада направилась к югу, а нас с Донном карета доставила на Центральный железнодорожный вокзал, откуда мы решили поездом доехать до Тарритауна — это милях в тридцати вверх по Гудзону. Как я уже говорил, мы с капитаном были на ногах с рассвета, но Донн не проявлял ни малейших признаков усталости, напротив, он был возбужден настолько, что не мог ни минуты спокойно усидеть на месте. Ожидая отправления, он несколько раз прошелся вдоль поезда, пока наконец не встал на открытой площадке, с наслаждением вдыхая прохладный влажный воздух.
Я не знаю, что чувствует полицейский при поимке преступника. Мне же казалось, что мы, подобно дикарям, с помощью оглушительных трещоток, загоняем добычу в сеть. Как это ни парадоксально, но блистательный интеллект доктора Сарториуса в моих глазах превратил его в дикого зверя, в неразумный продукт работы слепой природы. Но Донн, казалось, уже и думать забыл о Сарториусе. Капитан ни разу не вспомнил об утреннем деле. Он был уже твердо уверен, что знал, куда Симмонс увез умирающего Огастаса Пембертона.
— Даже у этих тварей бывают чувства… Конечно, это всего-навсего пародия на чувства нормальных людей, но именно они делают таких преступников похожими на нас. Только их сантименты напоминают нам о происхождении подонков, — утверждал Донн.
Меня же в это время снедали мрачные предчувствия. Побывав в водонапорной башне, я страшно горевал об участи Мартина Пембертона… Он был очарован доктором Сарториусом, он преисполнился благоговением перед злодеем, который, несмотря на это, отверг Мартина. Мало того, Сарториус обрек молодого человека на медленную смерть от голода в темноте и одиночестве… И Мартин снес все безропотно, как справедливую кару, как наказание за строптивость и непослушание, в которых он винил только себя. Я полагал, что вряд ли ошибусь, если буду считать его состояние затянувшимся потрясением, вызвавшим у него глубокий и длительный шок.
Теперь, ближе к вечеру, дождь перестал, но небо по-прежнему было обложено тучами, которые, казалось, вместе с паровозом двигались вверх по Гудзону. Доехав до Тарритауна, мы пересели на паром и добрались до Снидденс-лендинг, где наняли экипаж — открытую двуколку — и поехали по обсаженной деревьями дороге в направлении Рейвенвуда. Вначале путь наш пролегал по холмам, а потом вдоль обрывистого западного берега реки. В этом месте Гудзон — широкий, мощный, серебристый поток… Глядя на юг, где река струилась между высокими обрывистыми берегами, и оглядываясь на взбаламученные черные тучи, наступавшие со стороны Манхэттена, я, как это ни странно, думал не о том, что мы приближаемся к поместью Огастаса Пембертона. Я думал о Твиде. Мне казалось, что именно этим путем должна была распространиться его власть на всю нацию.
Мы свернули с наезженного тракта на посыпанную гравием дорожку, ведущую в Рейвенвуд. По этой дорожке примерно четверть мили мы ехали по густому лесу, который в этот пасмурный день казался особенно темным и мрачным. Было такое впечатление, что мы приехали в какую-то унылую страшную сказочную пещеру… Мы миновали стоявшие в чаще темные слепые домики и по развернувшейся широкой дугой дороге подъехали к исполинской ограде. Миновав ее, наша повозка уперлась в ступени, ведущие в глубь портика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Вот он дотянулся и хватает ребенка, точнее, то, что от него осталось, за ворот рубашки. Это маленький беспризорник — ему так мало лет — где-то от четырех до восьми, он посинел. Рабочий медленно вытягивает труп из воды, хватая его за ботинки, за щиколотки… И вот они уже висят над бездной вдвоем. У меня впечатление, что я присутствую в цирке — смотрю выступление воздушных гимнастов. Товарищи подтягивают трос к себе, и рабочий исчезает из моего поля зрения — его затягивает куда-то мне под ноги.
На улице, у входа в водонапорную башню, Сарториус укладывает завернутое в тряпье тело в белый омнибус, потом садится на место кучера и разбирает вожжи, лежавшие на спинах лошадей. Через плечо он оглядывается на меня, хлещет лошадей, и стук колес сливается в сплошной рокот. Сарториус снова оборачивается и заговорщически улыбается мне. Над нашими головами сгустились тучи, сквозь которые пробиваются золотистые и розовые лучи света…
Вот и конец сновидения: начинается дождь. Я снова захожу внутрь башни, но дождь идет и там. Рабочие делят между собой какие-то деньги. На них темно-синяя форма муниципальных служащих, но под формой они носят теплые свитера. Мне кажется, я ясно вижу, что в их легких растет тот же гриб, что и на заплесневелых стенах. Лица их горят лихорадочным огнем от холода и прилива крови, кожа блестит от осевшего на нее водяного тумана. Они достают из карманов жестяные фляги с виски и пьют, чтобы согреться. Я знаю, что это распространенный ритуал среди пожарных и могильщиков. Они видят меня и предлагают присоединиться к ним. Я следую их приглашению…
Но я лукавлю. Этот сон я вижу давно, я начал смотреть его задолго до того, как произошли события, которые я описываю здесь… Это было еще до того, как я узнал, что на свете существует Сарториус, это было тогда, когда на берегу Кротонского водохранилища… теперь-то я припоминаю… мне казалось, что это игра воображения, но я убежден теперь, что это было на самом деле — неужели это возможно? — но это именно Сарториус тогда пробежал мимо меня с утонувшим ребенком на руках. В жизни бывают моменты, похожие на разрывы в нашем сознании, в нашей нравственности, в наших представлениях, выводящие нас за грань возможного, и наши глаза тогда видят какую-то другую жизнь, жизнь параллельного мира, которая в остальном точно такая же, как наша, она даже глубже, чем наша собственная жизнь, кажущаяся нам нормальной. Это то самое беспорядочное существование, которое может захлестнуть нас, если мы не будем слушать наших мудрых священнослужителей, предупреждающих об опасности соприкосновения с «той жизнью»… жизнью, что преследует нас в наших снах, после того как мы наяву соприкасаемся с ней, не отдавая себе в этом отчета в момент соприкосновения.
Двадцать пятая глава
Как только мы достигли Манхэттена, капитан Донн разыскал в местном полицейском участке окружного судью и добыл у него ордер на помещение доктора Сарториуса в лечебницу для умалишенных на Сто семнадцатой улице для надзора и наблюдения. Остальная кавалькада направилась к югу, а нас с Донном карета доставила на Центральный железнодорожный вокзал, откуда мы решили поездом доехать до Тарритауна — это милях в тридцати вверх по Гудзону. Как я уже говорил, мы с капитаном были на ногах с рассвета, но Донн не проявлял ни малейших признаков усталости, напротив, он был возбужден настолько, что не мог ни минуты спокойно усидеть на месте. Ожидая отправления, он несколько раз прошелся вдоль поезда, пока наконец не встал на открытой площадке, с наслаждением вдыхая прохладный влажный воздух.
Я не знаю, что чувствует полицейский при поимке преступника. Мне же казалось, что мы, подобно дикарям, с помощью оглушительных трещоток, загоняем добычу в сеть. Как это ни парадоксально, но блистательный интеллект доктора Сарториуса в моих глазах превратил его в дикого зверя, в неразумный продукт работы слепой природы. Но Донн, казалось, уже и думать забыл о Сарториусе. Капитан ни разу не вспомнил об утреннем деле. Он был уже твердо уверен, что знал, куда Симмонс увез умирающего Огастаса Пембертона.
— Даже у этих тварей бывают чувства… Конечно, это всего-навсего пародия на чувства нормальных людей, но именно они делают таких преступников похожими на нас. Только их сантименты напоминают нам о происхождении подонков, — утверждал Донн.
Меня же в это время снедали мрачные предчувствия. Побывав в водонапорной башне, я страшно горевал об участи Мартина Пембертона… Он был очарован доктором Сарториусом, он преисполнился благоговением перед злодеем, который, несмотря на это, отверг Мартина. Мало того, Сарториус обрек молодого человека на медленную смерть от голода в темноте и одиночестве… И Мартин снес все безропотно, как справедливую кару, как наказание за строптивость и непослушание, в которых он винил только себя. Я полагал, что вряд ли ошибусь, если буду считать его состояние затянувшимся потрясением, вызвавшим у него глубокий и длительный шок.
Теперь, ближе к вечеру, дождь перестал, но небо по-прежнему было обложено тучами, которые, казалось, вместе с паровозом двигались вверх по Гудзону. Доехав до Тарритауна, мы пересели на паром и добрались до Снидденс-лендинг, где наняли экипаж — открытую двуколку — и поехали по обсаженной деревьями дороге в направлении Рейвенвуда. Вначале путь наш пролегал по холмам, а потом вдоль обрывистого западного берега реки. В этом месте Гудзон — широкий, мощный, серебристый поток… Глядя на юг, где река струилась между высокими обрывистыми берегами, и оглядываясь на взбаламученные черные тучи, наступавшие со стороны Манхэттена, я, как это ни странно, думал не о том, что мы приближаемся к поместью Огастаса Пембертона. Я думал о Твиде. Мне казалось, что именно этим путем должна была распространиться его власть на всю нацию.
Мы свернули с наезженного тракта на посыпанную гравием дорожку, ведущую в Рейвенвуд. По этой дорожке примерно четверть мили мы ехали по густому лесу, который в этот пасмурный день казался особенно темным и мрачным. Было такое впечатление, что мы приехали в какую-то унылую страшную сказочную пещеру… Мы миновали стоявшие в чаще темные слепые домики и по развернувшейся широкой дугой дороге подъехали к исполинской ограде. Миновав ее, наша повозка уперлась в ступени, ведущие в глубь портика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75