Такая хрупкая и обреченная, бедное создание. Безвозвратно обреченная.
И все же мне кажется, она вряд ли осознает, что делает.
Она дрожит так, словно члены ее тела плохо скреплены между собой, словно она может вот-вот рассыпаться на части. Она поднимает руки, чтобы расстегнуть воротник своего платья, и глаза ее наполняются слезами, эти слезы текут из-под темных очков. Она не может снять с себя платье матери, не сняв при этом темных очков; ритуал оказывается скомканным, он утратил свою неумолимую обязательность. Ее внутренний механизм дал осечку именно сейчас, когда он так ей необходим. Когда она снимает темные очки, они тут же выскальзывают из ее руки и, падая, разбиваются вдребезги на каменном полу. В ее спектакле нет места импровизации; и этот неожиданный, обыденный звук бьющегося стекла полностью разрушает зловещие чары этой комнаты. Она подслеповато вглядывается в осколки, тщетно размазывая кулаком по щекам потоки слез. Что ей теперь делать?
Она приседает, чтобы попытаться собрать разбитые стеклышки, но острый осколок глубоко вонзается ей в палец; она вскрикивает — пронзительно, искренне. Она стоит на коленях среди разбитого стекла и смотрит, как яркая бусина крови перерастает в каплю. Раньше она никогда не видела собственной крови, своей крови. Это зрелище пугает и завораживает ее.
И вот посреди этой ужасной, кровавой комнаты прекрасный велосипедист невинно оказывает девушке первую помощь; одним своим присутствием он исполняет обряд экзорцизма. Он нежно отводит ее руку и прикладывает к ране собственный платок; но кровь все течет. И тогда он прикладывает к ране свои губы. Он лучше вылечит ее поцелуем, как сделала бы ее мама, если бы была жива.
Все серебряные слезы с хрупким звоном падают со стен. Нарисованные предки отводят глаза и скрежещут клыками.
Как она может снести боль, став человеком?
Конец изгнания есть конец всему ее существованию.
Его разбудила песня жаворонка. Ставни, шторы и даже наглухо запечатанные окна ужасной спальни были распахнуты, и через них внутрь вливались потоки света и воздуха; и теперь стало видно, насколько вопиюще безвкусно она была обставлена, каким тонким и дешевым был атлас, а катафалк оказался вовсе не из черного дерева, а просто обернут выкрашенной в черный цвет бумагой, натянутой на деревянные распорки, как в театре. Ветер принес из сада стаю розовых лепестков, и их алый ароматный осадок кружил по полу. Свечи догорели, а своего любимого жаворонка она, наверное, выпустила на волю, потому что он сидел теперь на краю дурацкого гроба и с наслаждением распевал свою утреннюю песню. Все кости молодого человека затекли и болели: уложив девушку на кровать, он заснул на полу, подложив под голову свернутую куртку вместо подушки.
Но ее и след простыл, осталась лишь накинутая на истлевшее черное атласное покрывало кружевная ночная рубашка, чуть запятнанная кровью, как будто от женских менструаций, и роза — должно быть, с неистовых кустов, качающихся за окном. Воздух был тяжел от благовоний и аромата роз, и молодой человек закашлялся. Наверное, графиня встала пораньше, чтобы насладиться лучами солнца, незаметно проскользнула в сад, чтобы сорвать для него розу. Он встал, ласково посадил жаворонка себе на запястье и поднес его к окну. Поначалу жаворонок, подобно всем птичкам, которые слишком долго сидели в клетке, никак не хотел улетать, но когда молодой человек подбросил его в воздух, он расправил крылья и взмыл к голубому небесному куполу; молодой человек с радостью в сердце проводил его взглядом.
Потом он неслышно вернулся в спальню, и в голове у него роились самые разные планы. Мы отвезем ее в Цюрих, в клинику; там ее вылечат от нервной истерии. Потом покажем ее специалисту-глазнику, чтобы исцелить ее от светобоязни; а затем отведем к дантисту, чтобы исправить форму зубов. С ее когтями может справиться любая опытная маникюрша. Мы сделаем из нее прекрасную девушку, какова она по сути и есть; я избавлю ее от всех этих ночных кошмаров.
Тяжелые шторы раздвинуты, впустить в комнату искрометный огонь первых утренних лучей; она сидит в запустении своего будуара за круглым столом, облаченная в то же белое платье, а перед ней раскинуты карты. Она заснула над картами судьбы, такими истертыми, засаленными и истрепанными от непрестанного перетасовывания, что ни на одной из них уже невозможно разобрать рисунок.
Она не спит.
В смерти она выглядела гораздо старше, менее красивой и оттого — впервые — совершенно человечной.
Я исчезну с первым лучом солнца; я всего лишь порождение тьмы.
И оставлю на память о себе темную розу с острыми, как клыки, шипами, которую я вырвала из своего лона, словно цветок на могильном камне. На могильном камне.
Моя надзирательница позаботится обо всем.
Носферату всегда заботятся о собственных похоронах; кто-то непременно проводит ее в последний путь. Тут же откуда ни возьмись появилась плачущая старуха и довольно грубо указала ему на дверь. После некоторых поисков в вонючих сараях он отыскал наконец свой велосипед и, прервав отпуск, поехал прямиком в Бухарест, где на почте его ждала телеграмма до востребования с приказом немедленно явиться в полк. Потом, вновь уже облачившись в форму своего полка, он обнаружил, что роза графини по-прежнему у него: наверное, он засунул ее в нагрудный карман велосипедной куртки после того, как нашел ее тело. Любопытно, что, хотя этот цветок был привезен из далекой Румынии, казалось, в нем еще теплилась жизнь. И тогда, поддавшись порыву — ибо девушка была так хороша, а ее смерть столь неожиданна и трагична, — молодой человек решил попытаться воскресить ее розу. Он наполнил водой из графина стакан для полоскания рта, поставил тот на свой шкафчик и сунул в него розу так, чтобы ее увядшая головка плавала на поверхности.
В тот же вечер, вернувшись с церковной мессы, он почувствовал тяжелое благоухание розы графа-носферату, которое плыло ему навстречу вдоль каменного коридора казармы, а его спартанская каморка была наполнена головокружительным запахом великолепного, бархатистого, чудовищного цветка, чьи лепестки вновь обрели всю свою прежнюю пышность и упругость, свое порочное, блистательное и пагубное великолепие.
На следующий день его полк был отправлен во Францию.
Оборотень
Северный край — холод на улице, холод в сердцах.
Стужа, метель, дикие звери в лесу. Выжить непросто. Дома построены из бревен, внутри — темно и чадно. В доме — грубая иконка Богоматери, перед ней закапанная свечка, висит заготовленный впрок свиной окорок, низка сушеных грибов. Кровать, скамья, стол. Жизнь здесь груба, коротка, бедна.
Для этих горных охотников и лесорубов Дьявол так же реален, как вы или я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48