Кетенхейве этого не понял, да и никто не понял), призвала собравшихся покаяться в своих пороках. В людях всегда живет тяга к самообличению, склонность к мазохизму, поэтому некоторые из них действительно вышли вперед и с важным видом стали обвинять себя в дурных помыслах, которых у них никогда не было, с опаской скрывая, что их устами говорят змеи, ядовитые гады, и вправду гнездящиеся в их груди. В дурных поступках они не исповедовались. Пожалуй, это было разумно — не упоминать о них здесь. В зале могли сидеть агенты уголовной полиции. И что такое вообще дурные поступки, в которых надо каяться перед людьми, а вероятно, и перед богом? Мучить собаку — дурной поступок. Бить ребенка — дурной поступок. А вот желание ограбить банк — дурной это помысел? Дурно готовить покушение на могущественного, злого и всеми уважаемого человека? Кто знает? Нужно обладать очень чуткой совестью, чтобы решить этот вопрос. Была ли такая совесть, у полковника Армии спасения? Глядя на него, нельзя было этого сказать. Его аристократическая короткая бородка придавала ему воинственный вид, в ней было больше от армии, чем от спасения. А если бы у полковника и была такая чуткая совесть, какая от нее была бы ему польза, ибо по-настоящему развитое, обостренное и тонкое чувство добра и зла вообще лишает человека возможности ответить на вопрос, морально или аморально ограбление банка. После исповеди принесли наконец долгожданный чай. Его разливали в алюминиевые кружки из большого дымящегося котла. Чай был черный и очень сладкий. Алюминиевая кружка обжигала губы, но люди испытывали блаженство, когда напиток стекал по языку и, обжигая, струился по пищеводу. Гудели газовые горелки. Легкие смертоносные отходы газа смешивались со сладким запахом чая, со сказочными ароматами Индии, с едкими испарениями немытых тел и вонью прокисшей дымящейся одежды, я все это сливалось в одно густое марево, которое краснело перед глазами Кетенхейве и вызывало у него головокружение. Всем хотелось поскорее выйти на улицу, хотелось снова — попасть в бурю, снова попасть к ведьмам, но манящие кабачки были все еще закрыты.
Здесь, в Бонне, тоже пора было закрывать. Завсегдатаи вышли из-за столов. Дельцы с фальшивой улыбкой протягивали друг другу жирные руки, пожимали толстые пальцы с золотыми перстнями, они знали, кому какая цена, какой у кого счет в банке. Теперь они отправились по домам и погасили свет в своих витринах-ловушках. Разделись. Опорожнились. Вползли в постели, толстый коммерсант и его толстая жена; их сын будет учиться в университете, дочь удачно выйдет замуж; жена зевает, муж отрыгивает. Спокойной ночи! Спокойной ночи! Кто мерзнет в поле?
Кетенхейве видел, как гасли в окнах огни. Куда ему пойти? Он бесцельно брел по улицам. Возле универмага он снова встретил девушек из Армии спасения и на этот раз поздоровался с ними, как со старыми знакомыми. Герда кусала свои тонкие бескровные губы. Ее обуяла ярость. Как ненавидела она мужчин, которые в ее представлении были благодаря незаслуженному подарку природы обезумевшими глупцами. Герда с удовольствием убежала бы прочь, но сомневалась, последует ли за ней шестнадцатилетняя Лена, и ей пришлось остановиться и терпеть возле себя хищника-мужчину. Кетенхейве расхаживал с Леной взад и вперед перед витринами универмага, взад и вперед перед погашенными огнями в кукольных комнатах, и слушал историю беженки, а Герда, крепко сжав губы, с горящими глазами наблюдала за ними. Лена рассказывала свою историю на чуть заметном диалекте, мягко проглатывая слоги. Она приехала из Тюрингии, где училась на механика. Она утверждала, что у нее есть свидетельство о том, что она механик и уже работала инструментальщицей. Ее семья бежала вместе с ней в Западный Берлин, а потом они перебрались в Федеративную Германию и долго скитались по лагерям. Юный механик Лена хотела закончить свое учение и, став инструментальщицей, зарабатывать много денег, а потом учиться дальше на инженера, как ей обещали это на Востоке, но здесь, на Западе, ее подняли на смех, сказав, что токарный станок не для девушек, а учение — не для бедняков. Какая-то биржа труда послала Лену на, кухню, запихнула в кухню какого-то ресторана, где Лене, беженке из Тюрингии, пришлось мыть посуду, счищать с тарелок жирные объедки, жирные соусы, жирную кожицу сосисок, жирные недоеденные куски жаркого, ее мутило от такого количества жира, ее рвало прямо в бледный студенистый жир. Она убежала из этой заплывшей жиром кухни. Убежала на улицу. Она стояла на обочине дороги и махала рукой проезжающим автомобилям, она хотела попасть в рай, который представлялся ей в виде сияющего огнями завода с хорошо смазанными станками и хорошо оплачиваемым восьмичасовым рабочим днем. Проезжавшие коммивояжеры прихватывали Лену с собой. Жирные руки тискали ее грудь. Жирные руки лезли ей под юбку, дергали резинку трусов. Лена сопротивлялась. Коммивояжеры ругались. Лена пыталась договориться с водителями грузовиков. Водители смеялись над маленьким механиком. Лезли ей под юбку. Если она поднимала крик, они сбавляли газ, и на первой скорости выбрасывали Лену из машины. Она добралась до Рура. Увидела фабричные трубы. Домны пылали. Грохотали прокатные станы. Работали кузницы. Но у заводских ворот сидели жирные привратники, и жирные привратники смеялись, когда Лена спрашивала, не найдется ли у них место для опытной инструментальщицы. Жирные привратники даже не лезли ей под юбку. Они были слишком жирны, чтобы лезть под юбку будущему механику. Так Лена попала в столицу. Что делать там бездомной, что предпринять голодной? Она пошла на вокзал, как будто поезда могли привезти ей счастье. Многие заговаривали с Леной. Герда тоже заговорила с ней, и Лена пошла за Гердой, девушкой из Армии спасения, и она осматривала город, держа в руке газету «Боевой клич», и удивлялась всему, что видела. Кетенхейве подумал: «Герда тоже будет щупать твою грудь». Он подумал: «И я тоже». Он подумал: «Такая уж у тебя доля». Он подумал: «Все мы такие, такая уж наша доля». Но он сказал Лене, что попытается подыскать ей место, чтобы она смогла закончить учение. Герда сердито раскрыла рот. Сказала, что многие уже давали Лене такие обещания, цена им известна. Кетенхейве подумал: «Ты права, я хочу еще раз увидеться с Леной, хочу потискать ее, она влечет к себе, а меня особенно, в том-то и дело». Кетенхейве — плохой человек . И все же он решил поговорить о Лене с Кородином, который имел связи с заводами, а может быть, и с Кнурреваном или с кем-нибудь из своих коллег по фракции, сведущих в вопросах трудоустройства. Он хотел ей помочь. Механику надо стоять у станка. Кетенхейве — добрый человек . Он попросил Лену заглянуть завтра вечером в винный погребок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Здесь, в Бонне, тоже пора было закрывать. Завсегдатаи вышли из-за столов. Дельцы с фальшивой улыбкой протягивали друг другу жирные руки, пожимали толстые пальцы с золотыми перстнями, они знали, кому какая цена, какой у кого счет в банке. Теперь они отправились по домам и погасили свет в своих витринах-ловушках. Разделись. Опорожнились. Вползли в постели, толстый коммерсант и его толстая жена; их сын будет учиться в университете, дочь удачно выйдет замуж; жена зевает, муж отрыгивает. Спокойной ночи! Спокойной ночи! Кто мерзнет в поле?
Кетенхейве видел, как гасли в окнах огни. Куда ему пойти? Он бесцельно брел по улицам. Возле универмага он снова встретил девушек из Армии спасения и на этот раз поздоровался с ними, как со старыми знакомыми. Герда кусала свои тонкие бескровные губы. Ее обуяла ярость. Как ненавидела она мужчин, которые в ее представлении были благодаря незаслуженному подарку природы обезумевшими глупцами. Герда с удовольствием убежала бы прочь, но сомневалась, последует ли за ней шестнадцатилетняя Лена, и ей пришлось остановиться и терпеть возле себя хищника-мужчину. Кетенхейве расхаживал с Леной взад и вперед перед витринами универмага, взад и вперед перед погашенными огнями в кукольных комнатах, и слушал историю беженки, а Герда, крепко сжав губы, с горящими глазами наблюдала за ними. Лена рассказывала свою историю на чуть заметном диалекте, мягко проглатывая слоги. Она приехала из Тюрингии, где училась на механика. Она утверждала, что у нее есть свидетельство о том, что она механик и уже работала инструментальщицей. Ее семья бежала вместе с ней в Западный Берлин, а потом они перебрались в Федеративную Германию и долго скитались по лагерям. Юный механик Лена хотела закончить свое учение и, став инструментальщицей, зарабатывать много денег, а потом учиться дальше на инженера, как ей обещали это на Востоке, но здесь, на Западе, ее подняли на смех, сказав, что токарный станок не для девушек, а учение — не для бедняков. Какая-то биржа труда послала Лену на, кухню, запихнула в кухню какого-то ресторана, где Лене, беженке из Тюрингии, пришлось мыть посуду, счищать с тарелок жирные объедки, жирные соусы, жирную кожицу сосисок, жирные недоеденные куски жаркого, ее мутило от такого количества жира, ее рвало прямо в бледный студенистый жир. Она убежала из этой заплывшей жиром кухни. Убежала на улицу. Она стояла на обочине дороги и махала рукой проезжающим автомобилям, она хотела попасть в рай, который представлялся ей в виде сияющего огнями завода с хорошо смазанными станками и хорошо оплачиваемым восьмичасовым рабочим днем. Проезжавшие коммивояжеры прихватывали Лену с собой. Жирные руки тискали ее грудь. Жирные руки лезли ей под юбку, дергали резинку трусов. Лена сопротивлялась. Коммивояжеры ругались. Лена пыталась договориться с водителями грузовиков. Водители смеялись над маленьким механиком. Лезли ей под юбку. Если она поднимала крик, они сбавляли газ, и на первой скорости выбрасывали Лену из машины. Она добралась до Рура. Увидела фабричные трубы. Домны пылали. Грохотали прокатные станы. Работали кузницы. Но у заводских ворот сидели жирные привратники, и жирные привратники смеялись, когда Лена спрашивала, не найдется ли у них место для опытной инструментальщицы. Жирные привратники даже не лезли ей под юбку. Они были слишком жирны, чтобы лезть под юбку будущему механику. Так Лена попала в столицу. Что делать там бездомной, что предпринять голодной? Она пошла на вокзал, как будто поезда могли привезти ей счастье. Многие заговаривали с Леной. Герда тоже заговорила с ней, и Лена пошла за Гердой, девушкой из Армии спасения, и она осматривала город, держа в руке газету «Боевой клич», и удивлялась всему, что видела. Кетенхейве подумал: «Герда тоже будет щупать твою грудь». Он подумал: «И я тоже». Он подумал: «Такая уж у тебя доля». Он подумал: «Все мы такие, такая уж наша доля». Но он сказал Лене, что попытается подыскать ей место, чтобы она смогла закончить учение. Герда сердито раскрыла рот. Сказала, что многие уже давали Лене такие обещания, цена им известна. Кетенхейве подумал: «Ты права, я хочу еще раз увидеться с Леной, хочу потискать ее, она влечет к себе, а меня особенно, в том-то и дело». Кетенхейве — плохой человек . И все же он решил поговорить о Лене с Кородином, который имел связи с заводами, а может быть, и с Кнурреваном или с кем-нибудь из своих коллег по фракции, сведущих в вопросах трудоустройства. Он хотел ей помочь. Механику надо стоять у станка. Кетенхейве — добрый человек . Он попросил Лену заглянуть завтра вечером в винный погребок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51