при подобной скудости в дело шло все — жир от бекона, пустые консервные банки, старые покрышки. Самым радостным детским воспоминанием Дженет было то, как она роется в соседском мусоре в поисках драгоценностей из королевской казны, кусочков металла и любовных записок от умирающих принцев. За время войны стены соседних домов полиняли — краска стала роскошью. Когда ей было шесть, Дженет как-то зашла на кухню и увидела, как отец с матерью страстно целуются. Они заметили Дженет, маленькую, пухлощекую, растерянную, покраснев, отстранились друг от друга и об этом больше никогда не вспоминали. До тех пор пока Дженет сама не стала женщиной, это было ее единственное впечатление о страсти.
Прошел час, и Дженет посмотрела на будильник у кровати: почти половина десятого, и, стало быть, Хауи уже забрал Уэйда. Дженет спустилась подождать своего зятя на крытую террасу мотеля. Впереди маячил скучный день.
И вдруг, совершенно неожиданно, она разозлилась. Разозлилась потому, что не смогла припомнить и заново пережить свою жизнь как непрерывную череду кинокадров. Остались только рассеянные то тут, то там знаки препинания — поцелуй, джем, сухие цветы, — которые, собранные вместе, делали Дженет тем, кем она была, — и все же за этим набором не угадывалось никакой божественной логики. Или хотя бы движения. Все это были всего-навсего точки, запятые, многоточия. Но ведь должна была быть какая-то логика. Мог ли пухлощекий ребенок в 1940 году вообразить, что однажды окажется во Флориде и будет следить за тем, как ее собственную дочь запускают в космос? Хрупкая, маленькая Сара, которой предстояло сотни раз облететь вокруг Земли. В 1939-м мы и не думали ни о каком космосе. Космоса еще не существовало .
Достав из сумочки черный фломастер, она написала на сложенном листке бумаги: «Ларингит». Остаток дня она будет говорить только с тем, с кем захочет.
Может, Хауи опоздает? Нет — от этого не дождешься .
2
Уэйд сидел на выжженном солнцем бетонном крыльце пункта предварительного заключения, роясь в сумке с мелкими пожитками, которую ему вернули его тюремщики: темные очки, на размер меньше нужного — чтобы не сваливались, бумажник с четырьмя водительскими правами (двумя настоящими — выданными в Неваде и Британской Колумбии, и двумя липовыми — из Миссури и Квебека), лежавшими вместе с плохой ксерокопией американской стодолларовой банкноты; одноразовая зажигалка с логотипом «Питсбургский сталевар» (Откуда она взялась? ) и ключи от взятого напрокат «понтиака», брошенного на стоянке у вчерашнего бара. На одежде его оставалось совсем немного мест, не запачканных кровью. Сначала кровь была как сироп, и одежда из-за нее стала липкой, клейкой. Но после того, как Уэйд проспал ночь в камере, кровь высохла и превратила его джинсы и рубашку в продубленную бычью кожу.
Да, в этом штате защищать Бога — дело нелегкое.
Где Хауи?
Уэйд достал гладкий камушек, который подобрал десять лет назад, путешествуя автостопом по канзасским дорогам, — его талисман на счастье: через три минуты после того, как он его подобрал, его подсадила разочарованная в жизни жена бейсболиста из высшей лиги, которая служила ему продовольственной карточкой весь конец третьего десятка.
Бип-бип!
— Эй, шурин!
Хауи звал его со стоянки, где припарковал свой оранжевый фургон «фольксваген» за сетчатой оградой и изгородью из усыпанных розовыми цветами олеандров.
Боже. Хауи опять как огурчик. Ненавижу этих огурчиков .
Уэйд направился к нему:
— Привет, Хауи. Забери меня из этого отстойника.
— О'кей, дружище. Слушай, по-моему, у тебя рубашка немножко запачкалась.
— Это кровь, Хауи. Не пугайся. И вообще, она не моя, а того козла, который вчера меня достал.
Уэйд забрался в фургон, где было жарко, как в пекарне, и Хауи включил зажигание. Кондиционер рванул на полную катушку, и струя холодного воздуха захлестнула салон. Уэйд поставил регулятор на минимум.
— Не хватало мне подхватить бронхит из-за твоего чертового фургона.
— Просто хотел как лучше, mon frere, mon frere[1]. Ничего страшного, просто эта малышка пускает газы.
— И вот еще что, Хауи: я не собираюсь ехать в какой-нибудь шикарный отель весь в крови, как женская прокладка. Сначала надо помыться. Отвези меня к Брунсвикам.
Хауи остановился в доме Сариного командира корабля Гордона Брунсвика.
— Я сполоснусь, а ты одолжишь мне какую-нибудь одежду.
Это предложение застало Хауи врасплох.
— К Брунсвикам? Но Сара ничего не говорила, чтобы я отвез тебя к ним.
— А тебе что, трудно?
— Трудно? Нет, совсем не трудно.
Лицо Хауи изобразило муку.
— Хауи, просто отвези меня туда, я приму душ, захвачу кой-что из одежды, потом можешь подкинуть меня до моей машины. И не забудь — маму ты должен забрать в половине десятого.
— Не надо так горячиться, Уэйд.
— Тебе когда-нибудь приходилось проводить ночь в тюрьме, Хауи?
Хауи казался чуть ли не польщенным таким вопросом.
— Ну, я, конечно, не могу сказать, что я...
— Давай, двигай .
Через четверть часа они уже подъезжали к дому семейства Брунсвиков — клана космонавтов, отличного от семьи Драммондов, как небо от земли. Дети в насовских футболках в телескоп наблюдали с лужайки перед домом за луной, прямо при свете дня. Окно входной двери имело форму молодого месяца. За дверью стояла Аланна Брунсвик, жена командира экипажа Гордона Брунсвика, в «стартрековской» футболке и с блюдом печенья в руках, улыбаясь улыбкой продавщицы из парфюмерного магазина. Дверной колокольчик все еще продолжал играть мелодию «Любовных свиданий», когда она с оттенком усиленно скрываемого удивления в голосе сказала:
— Хауи, я полагаю... это твой зять, Уэйд?
— Он самый.
Уэйд понял, что ему тут успели перемыть косточки.
— Привет. Я только хотел вымыться, прежде чем ехать в «Пибоди». Душ наверху?
Лицо Аланны выдавало самые дурные предчувствия, но Уэйд знал, что она еще секунд пятнадцать не шевельнется, загипнотизированная его внешним видом и особым шармом, который придавала ему тюремная небритость. Он улыбнулся (еще пять секунд ) и стремительно взлетел вверх по лестнице.
— Можете располагаться как дома, — крикнула ему вслед Аланна.
— Да, спасибо. Хауи, найди мне какие-нибудь шмутки, ладно?
— Заметано.
Уэйда со всех сторон окружали фотографии аэропланов и реактивных лайнеров. Всевозможные дипломы. Черно-белые фотографии знаменитых пилотов шестидесятых годов. Модели ракеты «Сатурн-5» — даже потолок был испещрен фосфоресцирующими звездами, которые при дневном свете были желтые, как маргарин. Уэйд начал понимать, почему Хауи решил остановиться здесь, а не в гостинице. Эти люди жили космической программой; по сравнению с ними семейство Драммондов относилось к предстоящему полету Сары как к эксперименту в школьной лаборатории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Прошел час, и Дженет посмотрела на будильник у кровати: почти половина десятого, и, стало быть, Хауи уже забрал Уэйда. Дженет спустилась подождать своего зятя на крытую террасу мотеля. Впереди маячил скучный день.
И вдруг, совершенно неожиданно, она разозлилась. Разозлилась потому, что не смогла припомнить и заново пережить свою жизнь как непрерывную череду кинокадров. Остались только рассеянные то тут, то там знаки препинания — поцелуй, джем, сухие цветы, — которые, собранные вместе, делали Дженет тем, кем она была, — и все же за этим набором не угадывалось никакой божественной логики. Или хотя бы движения. Все это были всего-навсего точки, запятые, многоточия. Но ведь должна была быть какая-то логика. Мог ли пухлощекий ребенок в 1940 году вообразить, что однажды окажется во Флориде и будет следить за тем, как ее собственную дочь запускают в космос? Хрупкая, маленькая Сара, которой предстояло сотни раз облететь вокруг Земли. В 1939-м мы и не думали ни о каком космосе. Космоса еще не существовало .
Достав из сумочки черный фломастер, она написала на сложенном листке бумаги: «Ларингит». Остаток дня она будет говорить только с тем, с кем захочет.
Может, Хауи опоздает? Нет — от этого не дождешься .
2
Уэйд сидел на выжженном солнцем бетонном крыльце пункта предварительного заключения, роясь в сумке с мелкими пожитками, которую ему вернули его тюремщики: темные очки, на размер меньше нужного — чтобы не сваливались, бумажник с четырьмя водительскими правами (двумя настоящими — выданными в Неваде и Британской Колумбии, и двумя липовыми — из Миссури и Квебека), лежавшими вместе с плохой ксерокопией американской стодолларовой банкноты; одноразовая зажигалка с логотипом «Питсбургский сталевар» (Откуда она взялась? ) и ключи от взятого напрокат «понтиака», брошенного на стоянке у вчерашнего бара. На одежде его оставалось совсем немного мест, не запачканных кровью. Сначала кровь была как сироп, и одежда из-за нее стала липкой, клейкой. Но после того, как Уэйд проспал ночь в камере, кровь высохла и превратила его джинсы и рубашку в продубленную бычью кожу.
Да, в этом штате защищать Бога — дело нелегкое.
Где Хауи?
Уэйд достал гладкий камушек, который подобрал десять лет назад, путешествуя автостопом по канзасским дорогам, — его талисман на счастье: через три минуты после того, как он его подобрал, его подсадила разочарованная в жизни жена бейсболиста из высшей лиги, которая служила ему продовольственной карточкой весь конец третьего десятка.
Бип-бип!
— Эй, шурин!
Хауи звал его со стоянки, где припарковал свой оранжевый фургон «фольксваген» за сетчатой оградой и изгородью из усыпанных розовыми цветами олеандров.
Боже. Хауи опять как огурчик. Ненавижу этих огурчиков .
Уэйд направился к нему:
— Привет, Хауи. Забери меня из этого отстойника.
— О'кей, дружище. Слушай, по-моему, у тебя рубашка немножко запачкалась.
— Это кровь, Хауи. Не пугайся. И вообще, она не моя, а того козла, который вчера меня достал.
Уэйд забрался в фургон, где было жарко, как в пекарне, и Хауи включил зажигание. Кондиционер рванул на полную катушку, и струя холодного воздуха захлестнула салон. Уэйд поставил регулятор на минимум.
— Не хватало мне подхватить бронхит из-за твоего чертового фургона.
— Просто хотел как лучше, mon frere, mon frere[1]. Ничего страшного, просто эта малышка пускает газы.
— И вот еще что, Хауи: я не собираюсь ехать в какой-нибудь шикарный отель весь в крови, как женская прокладка. Сначала надо помыться. Отвези меня к Брунсвикам.
Хауи остановился в доме Сариного командира корабля Гордона Брунсвика.
— Я сполоснусь, а ты одолжишь мне какую-нибудь одежду.
Это предложение застало Хауи врасплох.
— К Брунсвикам? Но Сара ничего не говорила, чтобы я отвез тебя к ним.
— А тебе что, трудно?
— Трудно? Нет, совсем не трудно.
Лицо Хауи изобразило муку.
— Хауи, просто отвези меня туда, я приму душ, захвачу кой-что из одежды, потом можешь подкинуть меня до моей машины. И не забудь — маму ты должен забрать в половине десятого.
— Не надо так горячиться, Уэйд.
— Тебе когда-нибудь приходилось проводить ночь в тюрьме, Хауи?
Хауи казался чуть ли не польщенным таким вопросом.
— Ну, я, конечно, не могу сказать, что я...
— Давай, двигай .
Через четверть часа они уже подъезжали к дому семейства Брунсвиков — клана космонавтов, отличного от семьи Драммондов, как небо от земли. Дети в насовских футболках в телескоп наблюдали с лужайки перед домом за луной, прямо при свете дня. Окно входной двери имело форму молодого месяца. За дверью стояла Аланна Брунсвик, жена командира экипажа Гордона Брунсвика, в «стартрековской» футболке и с блюдом печенья в руках, улыбаясь улыбкой продавщицы из парфюмерного магазина. Дверной колокольчик все еще продолжал играть мелодию «Любовных свиданий», когда она с оттенком усиленно скрываемого удивления в голосе сказала:
— Хауи, я полагаю... это твой зять, Уэйд?
— Он самый.
Уэйд понял, что ему тут успели перемыть косточки.
— Привет. Я только хотел вымыться, прежде чем ехать в «Пибоди». Душ наверху?
Лицо Аланны выдавало самые дурные предчувствия, но Уэйд знал, что она еще секунд пятнадцать не шевельнется, загипнотизированная его внешним видом и особым шармом, который придавала ему тюремная небритость. Он улыбнулся (еще пять секунд ) и стремительно взлетел вверх по лестнице.
— Можете располагаться как дома, — крикнула ему вслед Аланна.
— Да, спасибо. Хауи, найди мне какие-нибудь шмутки, ладно?
— Заметано.
Уэйда со всех сторон окружали фотографии аэропланов и реактивных лайнеров. Всевозможные дипломы. Черно-белые фотографии знаменитых пилотов шестидесятых годов. Модели ракеты «Сатурн-5» — даже потолок был испещрен фосфоресцирующими звездами, которые при дневном свете были желтые, как маргарин. Уэйд начал понимать, почему Хауи решил остановиться здесь, а не в гостинице. Эти люди жили космической программой; по сравнению с ними семейство Драммондов относилось к предстоящему полету Сары как к эксперименту в школьной лаборатории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68