ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Я заявил, что ноги моей там не будет, на что она сказала:
— Так я и думала. Давай продадим этот дом. Он записан на мое имя.
— Хорошая мысль!
Мы помолчали.
— Думаю, нам стоит на время уехать, — сказала она. — Например, к моей сестре в Нью-Брансуик. А ты — покрась волосы, как делают в детективах. Найди работу. Время лечит.
Несколько раз я решался выбраться на свет, но, куда бы ни шел, вокруг меня вечно возникали эмоциональные завихрения. Женщина в магазине ни с того ни с сего зарыдала и бросилась мне на шею — насилу удалось вырваться, и только с номером ее телефона в руке. В другой раз в центре города ко мне пристроилась группа размалеванных девчонок-панков; они ходили по пятам и то и дело трогали мои следы на асфальте, будто от них исходило какое-то тепло. Баскетбол в школе стал недосягаемой мечтой. Никто не звонил, не просил прощения за предательство. Когда в четверг к нам пришел директор, на заборе уже висело объявление о продаже, а дом все еще был измазан яйцами и исписан угрозами и проклятиями. Мама впустила директора, спросила, не хочет ли он кофе, усадила за кухонный стол с чашкой в руке, а потом взяла меня за руку, тихо вывела через гаражную дверь, и мы отправились за покупками. Вернулись только через несколько часов, и директора к тому времени уже и след простыл.
Неделей позже, когда я, вооруженный металлической щеткой, шлангом и посудомоечным средством, пытался счистить яйца и краску со стен дома (белки и жиры так глубоко впитались в дерево, что я работал впустую), к воротам подъехал микроавтобус, набитый аккуратными роботами из «Живой молодежи». Их было четверо, под руководством проныры Мэтта. На каждом — бесполые джинсы, которые, видимо, кроят специально для «Молодежи». При виде их загорелых лиц в памяти всплыли слова из старого буклета: «Солнце дарит загар, с солнцем радостно нам. В „Живой молодежи“ мы не только заботимся о подрастающем поколении — мы еще и весело проводим время!»
Мне нечего было им сказать, и я отвернулся, как отвернулся бы Редж от группы сатанистов с гремящей рок-музыкой.
— Трудишься? — начал Мэтт. — Ты не появлялся в школе, и мы решили тебя навестить.
Я молча тер стену проволочной мочалкой.
— Всем нам пришлось несладко в последнее время.
Я повернулся:
— Пожалуйста, уезжайте.
— Но, Джейсон! Мы ведь только приехали!
— Уезжайте.
— Да ладно, перестань…
Я окатил их водой из шланга. Они не сдвинулись с места.
— Ты расстроен, — сказал Мэтт. — Это понятно.
— Вы хоть представляете степень своего предательства?
— Предательства? Мы всего лишь помогали полиции!
— Знаю я о вашей помощи! Наслышан!
Несмотря на шланг, четверка приближалась. Чего, интересно, они хотели? Похитить меня? Обнять? Положить на голову бронзовые пальцы, провозгласить исцеленным и вернуть в ряды своей паствы?
Этого я так и не узнал. Прогремел выстрел, за ним другой, потом еще — это мать стреляла из отцовской винтовки со второго этажа. Пули оставляли в земле глубокие кратеры. Еще пара выстрелов — и фары микроавтобуса со звоном разлетелись.
— Слышали, что сказал Джейсон?! Вон отсюда! Сейчас же!
Их как ветром сдуло, а полиция — не знаю уж почему — так и не приехала на звуки стрельбы.
Вести о мамином ружье наверняка уберегли нас от многих незваных гостей. Другие приходили все равно: газетчики, бывшие приятели, позабывшие про нас в первые две недели после трагедии, девочки из «Молодежи», оставлявшие у забора цветы, открытки и пироги (все съестное я аккуратно разворачивал и кидал в кусты для енотов). Дальше калитки мы не пустили ни одного, а через месяц мама наконец продала дом, и мы переехали к тете в Нью-Брансуик.
Мысли едва ворочаются в голове. Уже поздно, но Джойс никогда не откажется от прогулки.
Только переступил порог. Стоит сухая теплая ночь — моя любимая погода, большая редкость для здешнего климата. Выгуливая Джойс, я увидел точь-в-точь такую машину, что была у миссис Энвей, матери Шерил, — «крайслер ле-барон» с отделанным под дерево кузовом. Машина, может, неплохо смотрелась в первую неделю после покупки, но с годами жара, мороз и соленый морской воздух превратили ее в развалюху, на которой разъезжают в фильмах о последствиях ядерной войны.
Миссис Энвей написала мне после того, как мы переехали. Письмо пришло на наш старый адрес, и его переслали тете. Оно и сейчас со мной — одна из немногих реликвий того времени. Вот что там было написано:
Дорогой Джейсон!
Мне ужасно стыдно за то, что пишу тебе только сейчас. После смерти Шерил наш разум помутился. Мы верили досужим болтунам и не слушали голоса собственного сердца. Мы отвернулись от тебя в трудную минуту, и теперь нам — мне, Ллойду, Крису — стыдно лишний раз взглянуть на себя в зеркало. Я не призываю простить — я всего лишь хочу, чтобы ты понял.
С четвертого октября минуло всего несколько месяцев, а чувство такое, будто прошли многие годы. Я бросила работу и, по идее, должна руководить фондом, названным в честь моей дочери, однако на самом деле все происходит иначе. Я просыпаюсь, одеваюсь, пью кофе и приезжаю на Клайд-авеню в офис фонда, где мне делать решительно нечего. Всю работу взяли на себя друзья и подружки Шерил из «Живой молодежи»: они принимают наличность и чеки, переводят деньги с кредитных карточек, рассылают благодарственные письма и так далее. Работа кипит, только я остаюсь в стороне. Если бы от успехов фонда мне становилось легче! Они ведь так усердно работают: выпускают наклейки, открытки, браслеты. Даже собираются нанять профессионального журналиста, чтобы он от моего имени написал книгу о жизни Шерил. Говорят, такая книга поможет и подросткам, и их родителям. Уж кому-кому, а мне-то она точно не поможет. Зря я, наверное, все это пишу — письмо, может, никогда до тебя и не дойдет, — но за эти месяцы ничего не принесло мне утешения. Да и как тут утешиться… В последний год жизни моя дочь перестала быть моей дочерью. Она сделалась другой, и я так и не успела узнать девочку, которая погибла от рук бандитов. Что я за мать после таких слов?
То, что я сейчас напишу, может показаться тебе странным или, наоборот, до боли знакомым. Наступают моменты — вот только что был один из них, — когда стены, которыми я вроде бы отгородилась от гибели Шерил, вдруг рушатся, и я внезапно переношусь в четвертое октября. А потом возвращаюсь обратно, на месяцы вперед, где я, седеющая женщина, сижу в своем загородном доме в дождливый рабочий день и думаю о беспричинно потерянной дочери. Будто бы не родной дочери. Дочери, которая выбрала что-то другое, нечто выше меня, выше всей нашей семьи, то, чего мы не могли ей дать; выбрала с улыбкой и снисхождением. А мне что теперь делать? Делать нечего. Придет чужой человек, станет расспрашивать меня о Шерил, собирая материалы для книги, — и что я ему отвечу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52