Мне было шестнадцать, мы взрослели в эру кислотных дождей (вот, кстати, тема, давным-давно всеми позабытая, а ведь в те годы небеса поливали Европу аккумуляторной кислотой). Помню, я смотрела на Колизей и прилегающие здания под сизым, как голубиное крыло, небом. Глубокая ночь выходного дня, город давно уснул. Едкая влага омывала памятники из мрамора и белого итальянского известняка, а мне так и чудилось, будто они шипят и трескаются, за год теряя тысячелетнюю целостность; на моих глазах растворялась история… А всего-то шипел кислородный вентилятор легких.
Я подалась поближе к Джереми и поцеловала его в щеку.
То, что я решила отправиться в путешествие, да еще в Рим, повергло в ужас всех собравшихся за обеденным столом. Вообще сама мысль поехать на экскурсию с латинской группой наводит на окружающих безмерную тоску. А это не вполне справедливо. У нас был не класс, а гремучая смесь: и те, кто окончательно двинулся на языках, и взбалмошные сынки известных литературных дарований, и рассудительные девицы, мнящие себя будущими докторами наук. По сути — единственный забавный класс, в котором мне довелось учиться.
Лесли недавно окончила школу, порхала туда-сюда по малейшей прихоти и потому считалась в нашей семье главной путешественницей. В девятом классе она ездила на десять дней в южную часть Англии; едва получив аттестат, отправилась в Новую Шотландию, где три недели подавала постояльцам одного отеля завтрак в постель. Оба путешествия изобиловали сексом и скандалами.
— В Рим? — удивился отец. — Это вчерашний день. Надо двигаться вперед. Слетай в Хьюстон, Сан-Диего, в Атланту, наконец. — Папу всегда привлекала лишь новизна. Увидев церковь пятнадцатого столетия, он придал бы ей не больше значения, чем морской раковине, что в изобилии валяются на песке под ногами.
— Ты еще не доросла до таких поездок, — возразила мать.
Уильям, который был старше Лесли на год, сказал:
— Шестнадцать — в самый раз. Ты решила, что едва она сойдет с трапа, к ней тут же начнут приставать? Не глупи.
— Ох уж эти итальянцы… — Мамочка была не до конца уверена, что даже с моими формами и непритязательными нарядами я так непривлекательна.
— Они ничем не отличаются от англичан, мама. Мужчин не переделать. — Сам факт, что восемнадцатилетняя Лесли дерзнула отпустить столь смелую банальность, безоговорочно навязав свое мнение присутствующим, свидетельствовало о несокрушимой вере сестрицы в силу собственного обаяния и полном отсутствии такового у меня.
— Наверное, ты права, — уступила мать. — А деньги откуда?
— У меня есть кое-какие накопления, — ответила я. — Я сидела с детьми и собирала бумагу на вторсырье.
— Неужели ты совсем не тратила? — Брат был бесконечно изумлен. — Тоска. Вообще ничего не покупала? Ну, даже блузку? Хотя бы гигиеническую помаду?
— Ничего.
Лесли поинтересовалась:
— А в чем поедешь?
Отец сказал:
— Попридержи коней, дочурка. Кто сказал, что Лиззи вообще куда-то едет?
— Помолчи, Нейл, — вмешалась мать. — Пусть девочка расширит кругозор. — Она опять начала говорить обо мне в третьем лице. — Бедняжка ничем не интересуется: у нее в комнате ни одного плаката.
— Полностью с тобой согласен.
Впрочем, для моего прагматичного отца, верящего только в правила и устои, главным аргументом было то, что платить ему не придется — остальное значения не имело.
Родители… Самые обыкновенные, вероятно, родители. Как и у всех. Без черезмерностей и перегибов, они, видимо, закончили бы жизнь, как и большинство предков: искали бы что подешевле, страсть как не любили расставаться с барахлом и делили бы между собой обязанности по дому. Папа возился бы в гараже, а под соседней крышей ровно в шесть вечера можно было бы отведать приготовленный мамой по всем правилам разумного ведения хозяйства ужин — форма одежды свободная, но лучше вязаные кофты.
Отец погиб в 1985-м; мне тогда исполнилось двадцать пять. Он заснул за рулем, когда ехал в Гонолулу; в лобовую вмазался в грузовичок «исудзу» с тремя местными детишками в кабине. Мать не пострадала, однако ничего не помнит. Забавно — папа кажется таким далеким. Он всегда был немногословен, и как результат — я его почти не помню. Молчун может показаться задумчивым или одухотворенным, и все же, если он безмолвствует слишком долго, о нем попросту забывают. Перед моим отъездом в аэропорту отец вручил мне пятьсот долларов в лирах — для него это то же, что для нормального человека нанять биплан и вычертить в небе «До свидания!». В сущности, отец был добрым человеком.
А тогда вечером, пока все еще сидели за столом, сестрица раздобрилась:
— Знаешь, у меня есть пара необъятных свитеров — тебе будут в самый раз.
— Спасибо, Лесли.
— Вся в синяках вернешься, тебя там за прелести защиплют. — Уильям хотел проявить своеобразную галантность, намекнув, что и я могу быть желанной, несмотря ни на что.
— Прекрати, Уильям, — одернула его мать. — Не забывай, в Рим едут дети из латинской группы, а не твои приятели-лихачи. Кстати говоря, на прошлой неделе я немного снизила скорость на Кросс-Крик; так вот, твой дружок Алан Блейк показал мне неприличный жест. Он меня не рассмотрел, а я его узнала и больше не хочу видеть этого негодяя в своем доме. Тебе ясно?
Уильяма больше интересовала предстоящая поездка младшей сестренки:
— Руку даю на отсечение, влюбишься в какого-нибудь красавчика с фабрики «Фиат».
— Да, назовем его Марчелло, пылкий идеалист, — добавила Лесли. — Бутылочка «Кьянти», потная рубашка, пикник на обочине автострады…
— Он тебя чуток пошлепает. Красавчик так легко распаляется…
— А ты за него убить готова…
— Прекратите! — Мать была потрясена, что ее старшие дети, оказывается, так много думают о сексе. Единственным утешением служил для нее тот неоспоримый факт, что я девственница. — Лиззи едет в Рим, чтобы посмотреть на величайшие произведения искусства, попробовать, что едят римляне, и… — временно маму покинуло красноречие, — …стать серьезной и эрудированной молодой женщиной.
Даже мой собственный энтузиазм поубавился от такого болезненного представления о Риме. По правде говоря, я мечтала насытиться видом обнаженных статуй. Я стеснялась смотреть журналы в специализированных магазинах в той части города, куда от нас добираться с тремя пересадками. В магазине я терялась, как последняя размазня, и дальше полок с вязальными каталогами не заходила. Зачем вообще понадобилось выставлять на витринах это вязание? Истинная клиентура подобных заведений скрывается у дальних стоек (главным образом мужчины в длинных плащах и париках, окутанные ореолом стыда).
Я никак не могла представить себе город, где улицы украшают не виниловая обивка и штукатурка, а гениталии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Я подалась поближе к Джереми и поцеловала его в щеку.
То, что я решила отправиться в путешествие, да еще в Рим, повергло в ужас всех собравшихся за обеденным столом. Вообще сама мысль поехать на экскурсию с латинской группой наводит на окружающих безмерную тоску. А это не вполне справедливо. У нас был не класс, а гремучая смесь: и те, кто окончательно двинулся на языках, и взбалмошные сынки известных литературных дарований, и рассудительные девицы, мнящие себя будущими докторами наук. По сути — единственный забавный класс, в котором мне довелось учиться.
Лесли недавно окончила школу, порхала туда-сюда по малейшей прихоти и потому считалась в нашей семье главной путешественницей. В девятом классе она ездила на десять дней в южную часть Англии; едва получив аттестат, отправилась в Новую Шотландию, где три недели подавала постояльцам одного отеля завтрак в постель. Оба путешествия изобиловали сексом и скандалами.
— В Рим? — удивился отец. — Это вчерашний день. Надо двигаться вперед. Слетай в Хьюстон, Сан-Диего, в Атланту, наконец. — Папу всегда привлекала лишь новизна. Увидев церковь пятнадцатого столетия, он придал бы ей не больше значения, чем морской раковине, что в изобилии валяются на песке под ногами.
— Ты еще не доросла до таких поездок, — возразила мать.
Уильям, который был старше Лесли на год, сказал:
— Шестнадцать — в самый раз. Ты решила, что едва она сойдет с трапа, к ней тут же начнут приставать? Не глупи.
— Ох уж эти итальянцы… — Мамочка была не до конца уверена, что даже с моими формами и непритязательными нарядами я так непривлекательна.
— Они ничем не отличаются от англичан, мама. Мужчин не переделать. — Сам факт, что восемнадцатилетняя Лесли дерзнула отпустить столь смелую банальность, безоговорочно навязав свое мнение присутствующим, свидетельствовало о несокрушимой вере сестрицы в силу собственного обаяния и полном отсутствии такового у меня.
— Наверное, ты права, — уступила мать. — А деньги откуда?
— У меня есть кое-какие накопления, — ответила я. — Я сидела с детьми и собирала бумагу на вторсырье.
— Неужели ты совсем не тратила? — Брат был бесконечно изумлен. — Тоска. Вообще ничего не покупала? Ну, даже блузку? Хотя бы гигиеническую помаду?
— Ничего.
Лесли поинтересовалась:
— А в чем поедешь?
Отец сказал:
— Попридержи коней, дочурка. Кто сказал, что Лиззи вообще куда-то едет?
— Помолчи, Нейл, — вмешалась мать. — Пусть девочка расширит кругозор. — Она опять начала говорить обо мне в третьем лице. — Бедняжка ничем не интересуется: у нее в комнате ни одного плаката.
— Полностью с тобой согласен.
Впрочем, для моего прагматичного отца, верящего только в правила и устои, главным аргументом было то, что платить ему не придется — остальное значения не имело.
Родители… Самые обыкновенные, вероятно, родители. Как и у всех. Без черезмерностей и перегибов, они, видимо, закончили бы жизнь, как и большинство предков: искали бы что подешевле, страсть как не любили расставаться с барахлом и делили бы между собой обязанности по дому. Папа возился бы в гараже, а под соседней крышей ровно в шесть вечера можно было бы отведать приготовленный мамой по всем правилам разумного ведения хозяйства ужин — форма одежды свободная, но лучше вязаные кофты.
Отец погиб в 1985-м; мне тогда исполнилось двадцать пять. Он заснул за рулем, когда ехал в Гонолулу; в лобовую вмазался в грузовичок «исудзу» с тремя местными детишками в кабине. Мать не пострадала, однако ничего не помнит. Забавно — папа кажется таким далеким. Он всегда был немногословен, и как результат — я его почти не помню. Молчун может показаться задумчивым или одухотворенным, и все же, если он безмолвствует слишком долго, о нем попросту забывают. Перед моим отъездом в аэропорту отец вручил мне пятьсот долларов в лирах — для него это то же, что для нормального человека нанять биплан и вычертить в небе «До свидания!». В сущности, отец был добрым человеком.
А тогда вечером, пока все еще сидели за столом, сестрица раздобрилась:
— Знаешь, у меня есть пара необъятных свитеров — тебе будут в самый раз.
— Спасибо, Лесли.
— Вся в синяках вернешься, тебя там за прелести защиплют. — Уильям хотел проявить своеобразную галантность, намекнув, что и я могу быть желанной, несмотря ни на что.
— Прекрати, Уильям, — одернула его мать. — Не забывай, в Рим едут дети из латинской группы, а не твои приятели-лихачи. Кстати говоря, на прошлой неделе я немного снизила скорость на Кросс-Крик; так вот, твой дружок Алан Блейк показал мне неприличный жест. Он меня не рассмотрел, а я его узнала и больше не хочу видеть этого негодяя в своем доме. Тебе ясно?
Уильяма больше интересовала предстоящая поездка младшей сестренки:
— Руку даю на отсечение, влюбишься в какого-нибудь красавчика с фабрики «Фиат».
— Да, назовем его Марчелло, пылкий идеалист, — добавила Лесли. — Бутылочка «Кьянти», потная рубашка, пикник на обочине автострады…
— Он тебя чуток пошлепает. Красавчик так легко распаляется…
— А ты за него убить готова…
— Прекратите! — Мать была потрясена, что ее старшие дети, оказывается, так много думают о сексе. Единственным утешением служил для нее тот неоспоримый факт, что я девственница. — Лиззи едет в Рим, чтобы посмотреть на величайшие произведения искусства, попробовать, что едят римляне, и… — временно маму покинуло красноречие, — …стать серьезной и эрудированной молодой женщиной.
Даже мой собственный энтузиазм поубавился от такого болезненного представления о Риме. По правде говоря, я мечтала насытиться видом обнаженных статуй. Я стеснялась смотреть журналы в специализированных магазинах в той части города, куда от нас добираться с тремя пересадками. В магазине я терялась, как последняя размазня, и дальше полок с вязальными каталогами не заходила. Зачем вообще понадобилось выставлять на витринах это вязание? Истинная клиентура подобных заведений скрывается у дальних стоек (главным образом мужчины в длинных плащах и париках, окутанные ореолом стыда).
Я никак не могла представить себе город, где улицы украшают не виниловая обивка и штукатурка, а гениталии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58