Зато печка и труба почти всегда остаются неповрежденными, даже если дом рушится.
Иногда самолет пролетает очень низко, стреляя из пулеметов по людям на улице. Денщик объяснил нам, что, когда самолет летит на нас, нужно быть очень осторожными, но когда он над головой, опасности уже нет.
Из— за налетов запрещено зажигать огни, если окна не закрыты плотными шторами. Бабушка считает, что проще вовсе не зажигать лампу. Ночью патрули ходят по улицам и следят за соблюдением этого приказа.
Однажды за ужином мы разговариваем о самолете, который сбили возле Городка: он загорелся и упал. Мы видели, как летчик выпрыгнул из него с парашютом.
— Мы не знаем, что было дальше с этим вражеским летчиком, — говорим мы.
Бабушка говорит:
— Вражеским? Это наши друзья, наши братья. Скоро они придут сюда.
Как— то мы идем по улице во время налета. К нам бросается испуганный человек:
— Нельзя оставаться на улице после сигнала воздушной тревоги!
Он тянет нас за руки к двери:
— Сюда, сюда!
— Мы не хотим прятаться.
— Это же убежище! Здесь вы будете в безопасности.
Он открывает дверь и вталкивает нас внутрь. Подвал полон людей. Здесь царит молчание. Женщины прижимают к себе детей.
Вдруг где-то раздаются взрывы бомб. Они приближаются. Человек, который загнал нас в убежище, бросается к куче угля в углу и пытается зарыться в нее. Некоторые женщины при виде этого презрительно фыркают. Одна старуха говорит:
— У него нервы не в порядке. Поэтому ему дали отпуск.
Внезапно мы чувствуем, что нам трудно дышать. Мы отворяем дверь подвала; какая-то толстая женщина вталкивает нас внутрь и снова запирает дверь. Она кричит:
— Вы что, спятили?! Сейчас выходить нельзя!
Мы говорим:
— В подвалах люди всегда погибают. Мы хотим выйти отсюда.
Толстуха заслоняет собой дверь и показывает нам нарукавную повязку Гражданской обороны:
— Я здесь главная! И вы никуда не пойдете!
Мы кусаем ее толстые руки, мы пинаем ее в голени. Она кричит и пытается ударить нас. Люди смеются. В конце концов она, вся красная от стыда и гнева, говорит:
— Ну и катитесь! Ступайте! Чтоб вас там прибило! Невелика потеря!…
Оказавшись на улице, мы снова можем свободно дышать. Это был первый раз, когда мы испугались во время налета.
Налет продолжается, бомбы падают на Городок.
Человеческое стадо
Мы приходим в дом священника забрать стираную одежду. Мы сидим с экономкой на кухне и едим хлеб с маслом. Вдруг с улицы раздаются крики. Мы кладем хлеб с маслом на стол и выбегаем на улицу. Люди стоят возле своих домов; все смотрят в сторону железнодорожной станции. По улице бегут дети и взволнованно кричат:
— Ведут! Ведут!
Из— за угла показывается армейский джип с иностранными офицерами. Он медленно едет по улице, а за ним идут солдаты с ружьями, которые висят у них поперек живота. За ними движется как бы стадо -только это стадо состоит из людей. Идут дети, такие, как мы. Женщины, как наша мама. Старики, как сапожник.
Здесь их две или три сотни, они бредут по улице, а по сторонам идут солдаты. Некоторые женщины несут маленьких детей за спиной, на плече или прижимают их к груди. Одна женщина падает; ее соседи протягивают руки, подхватывают ее и ребенка и несут обоих, потому что солдаты уже навели на них ружья.
Никто ничего не говорит, никто не плачет; все смотрят только под ноги. Все, что слышно, — это только стук кованых сапог солдат.
Прямо перед нами из толпы протягивается худая, грязная рука:
— Хлеб…
Экономка улыбается и делает вид, будто хочет положить в протянутую руку свой кусок хлеба; она подносит его к грязной ладони и, хохоча, отдергивает и откусывает сама, говоря:
— Самим есть нечего!
Солдат, который видел это, сильно шлепает экономку по заду; он щиплет ее за щеку, а она машет ему платочком, пока колонна не скрывается за облаком пыли в стороне заходящего солнца.
Мы возвращаемся в дом. Из кухни мы сквозь открытую дверь видим приходского священника — он стоит на коленях перед большим распятием в углу своей комнаты.
Экономка говорит:
— Доедайте свой хлеб с маслом.
Мы говорим:
— Нам больше не хочется.
Мы идем в комнату. Священник оборачивается:
— Может быть, хотите помолиться со мной, мальчики?…
— Мы никогда не молимся, вы это прекрасно знаете. Но мы хотим понять.
— Вы не поймете. Вы еще слишком малы.
— Зато вы уже взрослый. Вот поэтому мы и спрашиваем вас. Кто эти люди? Куда их увели? Почему?…
Священник встает, подходит к нам, закрывает глаза и говорит:
— Пути Господни неисповедимы.
Он открывает глаза и кладет ладони нам на головы:
— Очень печально, что вам приходится видеть такое. Вы дрожите…
— Вы тоже дрожите, святой отец.
— Да, я дрожу… я стар.
— А мы замерзли. Мы же без рубашек, голые по пояс. Мы сейчас пойдем оденемся — ваша экономка постирала наши рубашки.
Мы возвращаемся на кухню. Экономка дает нам пакет с выстиранным бельем. Мы берем по рубашке и одеваемся. Экономка говорит:
— Очень уж вы чувствительные. Лучше бы вам забыть то, что вы видели.
— Мы никогда ничего не забываем.
Она подталкивает нас к двери:
— Ступайте и не волнуйтесь понапрасну! К вам все это никак не относится. С вами такого не случится. А те люди — на самом деле просто животные.
Бабушкины яблоки
От дома священника мы бежим к дому сапожника. Все окна выбиты, дверь выломана. Внутри не осталось ничего ценного — все или унесено, или сломано. На стенах написаны ругательства.
На лавочке перед соседним домом сидит старушка. Мы спрашиваем ее:
— Что, сапожника увезли?
— Да, давно уже. Бедняга.
— Он был среди тех, кого сегодня вели через Городок?
— Нет, сегодняшних откуда-то издалека привезли. В телячьих вагонах. А его убили прямо тут, в его мастерской, среди его инструментов. Не беспокойтесь: Господь все видит; Он возьмет к себе невинных.
Когда мы приходим домой, мы находим возле калитки бабушку — лежащей на спине раскинув ноги. Вокруг рассыпаны яблоки.
Бабушка не двигается, лоб ее в крови.
Мы бежим на кухню, мочим тряпку, берем бутылку с водкой. Мы прикладываем тряпку ко лбу бабушки и вливаем ей в рот немного водки. Спустя некоторое время она приоткрывает глаза и говорит:
— Еще!
Мы льем ей в рот еще немного водки.
Она садится и начинает кричать:
— А ну, живо подберите яблоки! Чего ждете, сукины дети?
Мы подбираем с пыльной дороги яблоки и складываем в бабушкин передник.
Мокрая тряпка свалилась с бабушкиной головы, и кровь течет ей прямо в глаза. Она вытирает капли крови уголком своего платка. Мы спрашиваем:
— Бабушка, вам очень больно?
Она фыркает:
— Чтоб меня прибить, одного удара прикладом не хватит, пожалуй!
— Что случилось, бабушка?
— Ничего! Я тут яблочки собирала, подошла к калитке посмотреть на это шествие, возьми да и выпусти передник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Иногда самолет пролетает очень низко, стреляя из пулеметов по людям на улице. Денщик объяснил нам, что, когда самолет летит на нас, нужно быть очень осторожными, но когда он над головой, опасности уже нет.
Из— за налетов запрещено зажигать огни, если окна не закрыты плотными шторами. Бабушка считает, что проще вовсе не зажигать лампу. Ночью патрули ходят по улицам и следят за соблюдением этого приказа.
Однажды за ужином мы разговариваем о самолете, который сбили возле Городка: он загорелся и упал. Мы видели, как летчик выпрыгнул из него с парашютом.
— Мы не знаем, что было дальше с этим вражеским летчиком, — говорим мы.
Бабушка говорит:
— Вражеским? Это наши друзья, наши братья. Скоро они придут сюда.
Как— то мы идем по улице во время налета. К нам бросается испуганный человек:
— Нельзя оставаться на улице после сигнала воздушной тревоги!
Он тянет нас за руки к двери:
— Сюда, сюда!
— Мы не хотим прятаться.
— Это же убежище! Здесь вы будете в безопасности.
Он открывает дверь и вталкивает нас внутрь. Подвал полон людей. Здесь царит молчание. Женщины прижимают к себе детей.
Вдруг где-то раздаются взрывы бомб. Они приближаются. Человек, который загнал нас в убежище, бросается к куче угля в углу и пытается зарыться в нее. Некоторые женщины при виде этого презрительно фыркают. Одна старуха говорит:
— У него нервы не в порядке. Поэтому ему дали отпуск.
Внезапно мы чувствуем, что нам трудно дышать. Мы отворяем дверь подвала; какая-то толстая женщина вталкивает нас внутрь и снова запирает дверь. Она кричит:
— Вы что, спятили?! Сейчас выходить нельзя!
Мы говорим:
— В подвалах люди всегда погибают. Мы хотим выйти отсюда.
Толстуха заслоняет собой дверь и показывает нам нарукавную повязку Гражданской обороны:
— Я здесь главная! И вы никуда не пойдете!
Мы кусаем ее толстые руки, мы пинаем ее в голени. Она кричит и пытается ударить нас. Люди смеются. В конце концов она, вся красная от стыда и гнева, говорит:
— Ну и катитесь! Ступайте! Чтоб вас там прибило! Невелика потеря!…
Оказавшись на улице, мы снова можем свободно дышать. Это был первый раз, когда мы испугались во время налета.
Налет продолжается, бомбы падают на Городок.
Человеческое стадо
Мы приходим в дом священника забрать стираную одежду. Мы сидим с экономкой на кухне и едим хлеб с маслом. Вдруг с улицы раздаются крики. Мы кладем хлеб с маслом на стол и выбегаем на улицу. Люди стоят возле своих домов; все смотрят в сторону железнодорожной станции. По улице бегут дети и взволнованно кричат:
— Ведут! Ведут!
Из— за угла показывается армейский джип с иностранными офицерами. Он медленно едет по улице, а за ним идут солдаты с ружьями, которые висят у них поперек живота. За ними движется как бы стадо -только это стадо состоит из людей. Идут дети, такие, как мы. Женщины, как наша мама. Старики, как сапожник.
Здесь их две или три сотни, они бредут по улице, а по сторонам идут солдаты. Некоторые женщины несут маленьких детей за спиной, на плече или прижимают их к груди. Одна женщина падает; ее соседи протягивают руки, подхватывают ее и ребенка и несут обоих, потому что солдаты уже навели на них ружья.
Никто ничего не говорит, никто не плачет; все смотрят только под ноги. Все, что слышно, — это только стук кованых сапог солдат.
Прямо перед нами из толпы протягивается худая, грязная рука:
— Хлеб…
Экономка улыбается и делает вид, будто хочет положить в протянутую руку свой кусок хлеба; она подносит его к грязной ладони и, хохоча, отдергивает и откусывает сама, говоря:
— Самим есть нечего!
Солдат, который видел это, сильно шлепает экономку по заду; он щиплет ее за щеку, а она машет ему платочком, пока колонна не скрывается за облаком пыли в стороне заходящего солнца.
Мы возвращаемся в дом. Из кухни мы сквозь открытую дверь видим приходского священника — он стоит на коленях перед большим распятием в углу своей комнаты.
Экономка говорит:
— Доедайте свой хлеб с маслом.
Мы говорим:
— Нам больше не хочется.
Мы идем в комнату. Священник оборачивается:
— Может быть, хотите помолиться со мной, мальчики?…
— Мы никогда не молимся, вы это прекрасно знаете. Но мы хотим понять.
— Вы не поймете. Вы еще слишком малы.
— Зато вы уже взрослый. Вот поэтому мы и спрашиваем вас. Кто эти люди? Куда их увели? Почему?…
Священник встает, подходит к нам, закрывает глаза и говорит:
— Пути Господни неисповедимы.
Он открывает глаза и кладет ладони нам на головы:
— Очень печально, что вам приходится видеть такое. Вы дрожите…
— Вы тоже дрожите, святой отец.
— Да, я дрожу… я стар.
— А мы замерзли. Мы же без рубашек, голые по пояс. Мы сейчас пойдем оденемся — ваша экономка постирала наши рубашки.
Мы возвращаемся на кухню. Экономка дает нам пакет с выстиранным бельем. Мы берем по рубашке и одеваемся. Экономка говорит:
— Очень уж вы чувствительные. Лучше бы вам забыть то, что вы видели.
— Мы никогда ничего не забываем.
Она подталкивает нас к двери:
— Ступайте и не волнуйтесь понапрасну! К вам все это никак не относится. С вами такого не случится. А те люди — на самом деле просто животные.
Бабушкины яблоки
От дома священника мы бежим к дому сапожника. Все окна выбиты, дверь выломана. Внутри не осталось ничего ценного — все или унесено, или сломано. На стенах написаны ругательства.
На лавочке перед соседним домом сидит старушка. Мы спрашиваем ее:
— Что, сапожника увезли?
— Да, давно уже. Бедняга.
— Он был среди тех, кого сегодня вели через Городок?
— Нет, сегодняшних откуда-то издалека привезли. В телячьих вагонах. А его убили прямо тут, в его мастерской, среди его инструментов. Не беспокойтесь: Господь все видит; Он возьмет к себе невинных.
Когда мы приходим домой, мы находим возле калитки бабушку — лежащей на спине раскинув ноги. Вокруг рассыпаны яблоки.
Бабушка не двигается, лоб ее в крови.
Мы бежим на кухню, мочим тряпку, берем бутылку с водкой. Мы прикладываем тряпку ко лбу бабушки и вливаем ей в рот немного водки. Спустя некоторое время она приоткрывает глаза и говорит:
— Еще!
Мы льем ей в рот еще немного водки.
Она садится и начинает кричать:
— А ну, живо подберите яблоки! Чего ждете, сукины дети?
Мы подбираем с пыльной дороги яблоки и складываем в бабушкин передник.
Мокрая тряпка свалилась с бабушкиной головы, и кровь течет ей прямо в глаза. Она вытирает капли крови уголком своего платка. Мы спрашиваем:
— Бабушка, вам очень больно?
Она фыркает:
— Чтоб меня прибить, одного удара прикладом не хватит, пожалуй!
— Что случилось, бабушка?
— Ничего! Я тут яблочки собирала, подошла к калитке посмотреть на это шествие, возьми да и выпусти передник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25