Скажи он срок, а что-либо подведёт — он же и опозорится.
— Но я успею поспать?
— О да, поспать вам надо: вид у вас усталый… Я хотел вам сказать… Давеча наорал. Вы спрашивали, о ком писать. Ну вот, нашли же!
Павел открыл железный сундук, развернул свое пальто, молча стал переодеваться. Иващенко подержал ему пальто.
— Ах, золотые, золотые ребята и ничего-то мы не умеем про них сказать! Вы непременно напишите, что работают люди не по обязанности — от души, можно сказать. «Ребята, надо!» Они отвечают: «Об чём речь? Надо — значит, будет сделано». Высока сознательность, коммунистическая ответственность перед обществом. Опишите, прошу вас, это как самое главнее! Без этого бы мы ничего не сделали! Может, вы даже записали бы, чтоб не забыть?
Павел вытащил записную книжку и написал в ней: «Сознательность».
Парторгу это понравилось, он удовлетворённо закивал:
— Конечно, можно упомянуть ещё и то, что коллектив, безусловно, политически зрелый. Регулярно, без всяких срывов в доменном цехе проводятся политзанятия и, отметьте, при большой активности участников. Очень большой. Иные лекторы приходят просто мокрые. Позавчера была у них очень бурная беседа о международном положении. Да, и самое главное-то: переходящее знамя доменный цех держит уже третий год!
Забавно, но когда Павел тогда разбежался побеседовать, парторг на него накричал; теперь Павел очень хотел уйти, а парторг разговорился так душевно и горячо.
— А хотите, так и быть, вам тему подарю? Отличнейшая тема, поле для размышлений! Вы подумайте: в старое время требовались десятилетия, а то целые поколения, чтобы какой-нибудь мужик из деревни или другой слой — горожане, мещане какие-нибудь превратились в индустриального пролетария. Тем более с социалистическим сознанием! А теперь этот процесс идёт с колоссальной быстротой. Они проходят школу трудовых резервов, затем буквально считанные годы на заводе — и перед нами настоящий рабочий класс!
— Да, — сказал Павел, — это так.
— Вот что поразительно. И мы настолько привыкли, что не удивляемся!
Тут подошел давешний пожарник, вмешался с вопросом:
— А что оно, граждане начальники, загорится скоро?
— Скоро, скоро, — сказал Иващенко. — Скоро только блохи ловятся.
— А чего ещё? Чиркай спичку да зажигай.
— Вы полагаете, — спросил парторг, улыбаясь, — что домны зажигаются спичкой?
Пожарник смутился и отошёл. Павел тоже смутился: и он до сих пор не знал, как зажгут домну. Чёрт его знает, а в самом деле?…
— Вот так-то, — сказал Иващенко. — Я бы на вашем месте просто запутался, потонул бы в темах и проблемах, которые вертятся вокруг одной только этой домны, а она — это капля в море нашего движения. По недавней статистике в Советском Союзе каждые восемь часов вступает новый промышленный объект. Каждые восемь часов! Но я вас заговорил, а вам и поспать-то негде. Вот ключ от кабинета политпросвещения, с утра там никого нет. Только ключ потом не забудьте вернуть!
— Вот за это спасибо! — поблагодарил Павел.
Он уже был у железной двери, когда вспомнил, что сегодня ведь должно быть двадцать шестое число. Он быстро обернулся. И только присвистнул от удивления.
На домне белел плакат с совершенно отчётливыми цифрами: «Дадим металл 29 января!». Шестёрка волшебным образом перевернулась вверх ногами! Павел, всем телом содрогаясь, стал беззвучно хохотать. Смех был несколько истеричный, потому что он не мог справиться с ним до самого управления: только вспоминал эту самую шестёрку, так и принимался смеяться.
В управлении он отыскал кабинет в самом конце коридора, очень тихий и просторный. Пахло газетами. Раскалённые батареи тихонько пощёлкивали. Дивана, к сожалению, не было. Павел составил в ряд несколько стульев, подстелил пальто, положил под голову подшивки газет и только закрыл глаза — тут же и заснул, как в океан нырнул…
Глава 9
Павел проснулся мгновенно, словно кто его ударил. В кабинете было темно, из окон падал на стены слабый свет уличных фонарей. Он вскочил, подбежал к окну и удостоверился: действительно стемнело. Первой мыслью было: всё проспал, там давно зажгли, а его никто не разбудил. Поспешно заперев кабинет, кинулся в партком, подёргал ручку, потом подёргал ручку библиотеки: всё закрыто. Он скатился по лестнице и стал трясти дверь комнаты, где помещался пост содействия стройке домны.
— Чего ломишься, пожар? Давно все ушли, — сердито крикнула сонная вахтёрша. — Ты кто таков?
Павел сбивчиво объяснил и в доказательство предъявил ключ.
— Ключ они велели у меня оставить, — сказала вахтёрша.
— А не слышали, домну не зажгли?
— Не знаю, не знаю, какую ещё домну…
Павел побежал в доменный цех. Сколько ни вглядывался — огня издали не было видно, над домной ни малейших признаков дыма, это его несколько успокоило.
Он поднялся по трапам, толкнул металлическую дверь — и растерянно остановился. Цех, или, как сказали Павлу вчера, литейный двор домны, был совершенно пуст. Даже многочисленные лампы под необъятным потолком были погашены, кроме одной, из-за чего цех стал похож на мрачную колоссальную пещеру. У печи не виднелось ни души, но два открытых отверстия фурм светились, и Павел поспешил к ним, полагая, что там, внутри, кто-нибудь есть.
В домне так же ослепительно горела висящая на проводе лампа. Помост закончили, он был великолепен, но ещё по всему гигантскому кругу были выставлены брёвна, наклонно прислонённые к стенам, скреплённые скобами, так что внутри печи получилась как бы глубокая деревянная чаша, что-то похожее на треки мотогонок, что кочуют по ярмаркам, но не со столь вертикальными стенами.
Стояла так же лестница, головокружительно пахло пилеными дровами. Но не было ни души, словно ударили тревогу, и все сразу сорвались и убежали,
Павел, наверное, ещё не совсем проснулся, потому что потряс головой, чтоб убедиться, не спит ли он, бесцельно походил у подножия печи. Его одинокие шаги по мостикам и металлическим трапам чётко отдавались эхом, и он почувствовал сосущее чувство покинутости, одиночества, словно бы остался один на целой земле.
Поскорее выйдя наружу, он направился к старой домне, куда его водил Селезнёв. Свист и грохот двора показался ему приятной музыкой, а старая домна — доброй, ласковой печкой; она умиротворяюще гудела, пышущая теплом, с запечатанной лёткой, варила своё чугунное варево. Люди из бригады были Павлу незнакомы, он спросил у них, где найти обер-мастера.
— Домой пошёл, — сказали ему.
— Но придёт? Скоро?
— Зачем скоро? Завтра придёт.
«Вот так чёрт возьми», — подумал он и спросил, где живёт обер-мастер. Ему рассказали. Долго объясняли, подробно, даже нарисовали в записной книжке план, который, как вскоре выяснилось, был настолько толковым, что привёл Павла прямо к подъезду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Но я успею поспать?
— О да, поспать вам надо: вид у вас усталый… Я хотел вам сказать… Давеча наорал. Вы спрашивали, о ком писать. Ну вот, нашли же!
Павел открыл железный сундук, развернул свое пальто, молча стал переодеваться. Иващенко подержал ему пальто.
— Ах, золотые, золотые ребята и ничего-то мы не умеем про них сказать! Вы непременно напишите, что работают люди не по обязанности — от души, можно сказать. «Ребята, надо!» Они отвечают: «Об чём речь? Надо — значит, будет сделано». Высока сознательность, коммунистическая ответственность перед обществом. Опишите, прошу вас, это как самое главнее! Без этого бы мы ничего не сделали! Может, вы даже записали бы, чтоб не забыть?
Павел вытащил записную книжку и написал в ней: «Сознательность».
Парторгу это понравилось, он удовлетворённо закивал:
— Конечно, можно упомянуть ещё и то, что коллектив, безусловно, политически зрелый. Регулярно, без всяких срывов в доменном цехе проводятся политзанятия и, отметьте, при большой активности участников. Очень большой. Иные лекторы приходят просто мокрые. Позавчера была у них очень бурная беседа о международном положении. Да, и самое главное-то: переходящее знамя доменный цех держит уже третий год!
Забавно, но когда Павел тогда разбежался побеседовать, парторг на него накричал; теперь Павел очень хотел уйти, а парторг разговорился так душевно и горячо.
— А хотите, так и быть, вам тему подарю? Отличнейшая тема, поле для размышлений! Вы подумайте: в старое время требовались десятилетия, а то целые поколения, чтобы какой-нибудь мужик из деревни или другой слой — горожане, мещане какие-нибудь превратились в индустриального пролетария. Тем более с социалистическим сознанием! А теперь этот процесс идёт с колоссальной быстротой. Они проходят школу трудовых резервов, затем буквально считанные годы на заводе — и перед нами настоящий рабочий класс!
— Да, — сказал Павел, — это так.
— Вот что поразительно. И мы настолько привыкли, что не удивляемся!
Тут подошел давешний пожарник, вмешался с вопросом:
— А что оно, граждане начальники, загорится скоро?
— Скоро, скоро, — сказал Иващенко. — Скоро только блохи ловятся.
— А чего ещё? Чиркай спичку да зажигай.
— Вы полагаете, — спросил парторг, улыбаясь, — что домны зажигаются спичкой?
Пожарник смутился и отошёл. Павел тоже смутился: и он до сих пор не знал, как зажгут домну. Чёрт его знает, а в самом деле?…
— Вот так-то, — сказал Иващенко. — Я бы на вашем месте просто запутался, потонул бы в темах и проблемах, которые вертятся вокруг одной только этой домны, а она — это капля в море нашего движения. По недавней статистике в Советском Союзе каждые восемь часов вступает новый промышленный объект. Каждые восемь часов! Но я вас заговорил, а вам и поспать-то негде. Вот ключ от кабинета политпросвещения, с утра там никого нет. Только ключ потом не забудьте вернуть!
— Вот за это спасибо! — поблагодарил Павел.
Он уже был у железной двери, когда вспомнил, что сегодня ведь должно быть двадцать шестое число. Он быстро обернулся. И только присвистнул от удивления.
На домне белел плакат с совершенно отчётливыми цифрами: «Дадим металл 29 января!». Шестёрка волшебным образом перевернулась вверх ногами! Павел, всем телом содрогаясь, стал беззвучно хохотать. Смех был несколько истеричный, потому что он не мог справиться с ним до самого управления: только вспоминал эту самую шестёрку, так и принимался смеяться.
В управлении он отыскал кабинет в самом конце коридора, очень тихий и просторный. Пахло газетами. Раскалённые батареи тихонько пощёлкивали. Дивана, к сожалению, не было. Павел составил в ряд несколько стульев, подстелил пальто, положил под голову подшивки газет и только закрыл глаза — тут же и заснул, как в океан нырнул…
Глава 9
Павел проснулся мгновенно, словно кто его ударил. В кабинете было темно, из окон падал на стены слабый свет уличных фонарей. Он вскочил, подбежал к окну и удостоверился: действительно стемнело. Первой мыслью было: всё проспал, там давно зажгли, а его никто не разбудил. Поспешно заперев кабинет, кинулся в партком, подёргал ручку, потом подёргал ручку библиотеки: всё закрыто. Он скатился по лестнице и стал трясти дверь комнаты, где помещался пост содействия стройке домны.
— Чего ломишься, пожар? Давно все ушли, — сердито крикнула сонная вахтёрша. — Ты кто таков?
Павел сбивчиво объяснил и в доказательство предъявил ключ.
— Ключ они велели у меня оставить, — сказала вахтёрша.
— А не слышали, домну не зажгли?
— Не знаю, не знаю, какую ещё домну…
Павел побежал в доменный цех. Сколько ни вглядывался — огня издали не было видно, над домной ни малейших признаков дыма, это его несколько успокоило.
Он поднялся по трапам, толкнул металлическую дверь — и растерянно остановился. Цех, или, как сказали Павлу вчера, литейный двор домны, был совершенно пуст. Даже многочисленные лампы под необъятным потолком были погашены, кроме одной, из-за чего цех стал похож на мрачную колоссальную пещеру. У печи не виднелось ни души, но два открытых отверстия фурм светились, и Павел поспешил к ним, полагая, что там, внутри, кто-нибудь есть.
В домне так же ослепительно горела висящая на проводе лампа. Помост закончили, он был великолепен, но ещё по всему гигантскому кругу были выставлены брёвна, наклонно прислонённые к стенам, скреплённые скобами, так что внутри печи получилась как бы глубокая деревянная чаша, что-то похожее на треки мотогонок, что кочуют по ярмаркам, но не со столь вертикальными стенами.
Стояла так же лестница, головокружительно пахло пилеными дровами. Но не было ни души, словно ударили тревогу, и все сразу сорвались и убежали,
Павел, наверное, ещё не совсем проснулся, потому что потряс головой, чтоб убедиться, не спит ли он, бесцельно походил у подножия печи. Его одинокие шаги по мостикам и металлическим трапам чётко отдавались эхом, и он почувствовал сосущее чувство покинутости, одиночества, словно бы остался один на целой земле.
Поскорее выйдя наружу, он направился к старой домне, куда его водил Селезнёв. Свист и грохот двора показался ему приятной музыкой, а старая домна — доброй, ласковой печкой; она умиротворяюще гудела, пышущая теплом, с запечатанной лёткой, варила своё чугунное варево. Люди из бригады были Павлу незнакомы, он спросил у них, где найти обер-мастера.
— Домой пошёл, — сказали ему.
— Но придёт? Скоро?
— Зачем скоро? Завтра придёт.
«Вот так чёрт возьми», — подумал он и спросил, где живёт обер-мастер. Ему рассказали. Долго объясняли, подробно, даже нарисовали в записной книжке план, который, как вскоре выяснилось, был настолько толковым, что привёл Павла прямо к подъезду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55