Стыжусь, я сказал! Если не считать армейского епископа, то я сегодня, пожалуй, в армии тот человек, который больше всего занимается духом. Но могу тебе сказать, что если приглядеться к нашему воинскому духу, то, как он ни замечателен, он походит на утреннюю поверку. Надеюсь, ты еще помнишь, что такое утренняя поверка? Дежурный офицер, значит, записывает: столько-то человек и лошадей налицо, столько-то человек и лошадей отсутствует по болезни или еще почему-либо, улан Лейтомышль просрочил увольнительную и так далее. Но почему столько-то человек и лошадей налицо или больны и так далее, этого он не записывает. А это как раз то, что всегда надо знать, когда имеешь дело с чинами гражданскими. Речь солдата коротка, проста и конкретна, но мне очень часто приходится совещаться с представителями гражданских министерств, и они по каждому поводу спрашивают, почему нужно сделать так, как я предлагаю, и ссылаются на соображения и сложности высшего порядка. Так вот, — дай. честное слово, что то, что я сейчас скажу, останется между нами, — я предложил своему шефу, его превосходительству Фросту, или, вернее, удивил его своим предложением воспользоваться домом твоей кузины, чтобы как следует познакомиться с этими соображениями и сложностями высшего порядка и, если можно так выразиться, не показавшись нескромным, поставить их на службу воинскому духу. Есть же у нас в армии врачи, ветеринары, аптекари, священники, судьи, интенданты, инженеры и капельмейстеры, а центрального ведомства по делам гражданского духа еще нет!
Лишь теперь Ульрих заметил, что Штумм фон Бордвер принес с собой сумку для бумаг; она была прислонена к ножке письменного стола и принадлежала к тем большим, с крепким наплечным ремнем сумкам воловьей кожи, что служат для переноски документов в громадных зданиях министерств или через улицу, от одной инстанции к другой. Генерал явно прибыл с ожидавшим теперь, вероятно, внизу и ускользнувшим от внимания Ульриха ординарцем, ибо Штумм с большим трудом взгромоздил себе на колени тяжелую сумку, прежде чем щелкнул ее стальным замочком, у которого был невероятно военно-технический вид.
— Я не бил баклуши, с тех пор как приобщился к вашему предприятию,улыбнулся он, нагибаясь, отчего его голубой мундир натянулся у золотых пуговиц, — но есть, знаешь, вещи, с которыми я не совсем справляюсь. — Он извлек из сумки кипу нескрепленных листков с какими-то странными надписями и графами. — Твоей кузине, — начал он объяснять, — я подробно обсудил это с твоей кузиной — ей, понятно, хочется, чтобы из ее стараний воздвигнуть нашему высочайшему повелителю духовный памятник родилась идея, которая стала бы, так сказать, первостепенной среди всех имеющихся ныне идей; но я уже успел заметить, — при всем моем восхищении людьми, которых она для этого пригласила, — что это дьявольски трудно. Если один скажет одно, то другой утверждает другое, прямо противоположное, — ты тоже, наверно, замечал это? Но гораздо хуже еще, на мой, во всяком случив, взгляд, вот что. Штатский ум смахивает на то, что называют, когда говорят о лошади, прорвой. Надеюсь, ты еще не забыл? Скармливай такой твари хоть двойной рацион — все равно толще не станет! Или скажем даже, — поправился он в ответ на короткое возражение хозяина дома, — допускаю даже, что она с каждым днем толстеет, но кости у нее не растут и шерсть не блестит; только живот ей разносит. Вот это меня, знаешь, интересует, и я решил заняться вопросом, почему, собственно, нельзя внести сюда какой-то порядок.
Штумм, улыбаясь, протянул своему бывшему лейтенанту первый листок.
— Пусть поносят нас как угодно, — пояснил он, — но порядок у нас, военных, всегда был в чести. Это вот спецификация главных идей, выжатых мною из участников сборищ у твоей кузины. Видишь, если спрашивать с глазу на глаз, то каждый, оказывается, считает самым важным что-то другое.
Ульрих смотрел на листок с изумлением. По образцу бланка или какой-нибудь армейской ведомости он был разделен продольными и поперечными линиями на графы, заполненные словами, как-то противившимися такому обрамлению; Ульрих прочел выведенные писарским каллиграфическим почерком имена: Иисус Христос; Будда, Гаутама, он же Сиддхарта; Лао-цзы; Лютер, Мартин; Гете, Вольфганг; Гангхофер, Людвиг; Чемберлен и много других, продолжение явно следовало на другом листке; затем, во втором столбце, слова «христианство», «империализм», «век коммуникаций» и так далее, к которым в других столбцах примыкали другие колонки слов.
— Я мог бы назвать это и страницами кадастра современной культуры,пояснил он, — ведь мы это потом дополнили, и здесь теперь собраны названия идей, волновавших нас в последние двадцать пять лет, и имена их авторов. Я не представлял себе, какого это стоит труда!
Поскольку Ульрих пожелал узнать, как составил он свою ведомость, генерал охотно объяснил процедуру, которой потребовала его система.
— Мне понадобились один капитан, два лейтенанта и пять унтер-офицеров, чтобы сделать это в такой короткий срок! Если бы мы могли действовать современным методом, то разослали бы по всем полкам вопрос: «Кого вы считаете величайшим человеком?» — как это сегодня делается, знаешь, во всяких там газетных анкетах и викторинах, — с приказом доложить о результатах в процентах; но в армии так делать нельзя, потому что ни одна часть не посмеет, конечно, доложить ничего другого, кроме как «его величество». Тогда я решил выяснить, какие книги больше всего читаются и выходят самыми большими тиражами, но тут сразу обнаружилось, что, кроме Библии, это новогодние буклеты с почтовыми тарифами и старыми анекдотами, которые каждый адресат получает за свои чаевые от своего почтальона, что снова обратило наше внимание на то, какая это трудная вещь — штатский ум, ведь лучшими считаются вообще-то те книги, которые годятся для любого читателя, или, по крайней мере, сказали мне, автору надо иметь очень много единомышленников в Германии, чтобы его считали обладателем необыкновенного: ума. Значит, и этим путем тоже идти нам нельзя было, и как мы в конце концов сделали деда, этого я тебе сейчас сказать не могу, то была идея капрала Хирша и лейтенанта Мелихара, но дело мы сделали.
Генерал Штумм отложил этот листок в сторону и с миной, предвещающей серьезные разочарования, взял другой. Произведя учет среднеевропейского запаса идей, он не только установил, к своему огорчению, что тот состоит из сплошных противоречий, но и, к удивлению своему, обнаружил, что эти противоречия, если поглубже в них вникнуть, начинают переходить друг в друга.
— Что у твоей кузины каждый из знаменитых людей говорит мне что-то другое, когда я прошу его меня просветить, к этому я уже привык, — сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239
Лишь теперь Ульрих заметил, что Штумм фон Бордвер принес с собой сумку для бумаг; она была прислонена к ножке письменного стола и принадлежала к тем большим, с крепким наплечным ремнем сумкам воловьей кожи, что служат для переноски документов в громадных зданиях министерств или через улицу, от одной инстанции к другой. Генерал явно прибыл с ожидавшим теперь, вероятно, внизу и ускользнувшим от внимания Ульриха ординарцем, ибо Штумм с большим трудом взгромоздил себе на колени тяжелую сумку, прежде чем щелкнул ее стальным замочком, у которого был невероятно военно-технический вид.
— Я не бил баклуши, с тех пор как приобщился к вашему предприятию,улыбнулся он, нагибаясь, отчего его голубой мундир натянулся у золотых пуговиц, — но есть, знаешь, вещи, с которыми я не совсем справляюсь. — Он извлек из сумки кипу нескрепленных листков с какими-то странными надписями и графами. — Твоей кузине, — начал он объяснять, — я подробно обсудил это с твоей кузиной — ей, понятно, хочется, чтобы из ее стараний воздвигнуть нашему высочайшему повелителю духовный памятник родилась идея, которая стала бы, так сказать, первостепенной среди всех имеющихся ныне идей; но я уже успел заметить, — при всем моем восхищении людьми, которых она для этого пригласила, — что это дьявольски трудно. Если один скажет одно, то другой утверждает другое, прямо противоположное, — ты тоже, наверно, замечал это? Но гораздо хуже еще, на мой, во всяком случив, взгляд, вот что. Штатский ум смахивает на то, что называют, когда говорят о лошади, прорвой. Надеюсь, ты еще не забыл? Скармливай такой твари хоть двойной рацион — все равно толще не станет! Или скажем даже, — поправился он в ответ на короткое возражение хозяина дома, — допускаю даже, что она с каждым днем толстеет, но кости у нее не растут и шерсть не блестит; только живот ей разносит. Вот это меня, знаешь, интересует, и я решил заняться вопросом, почему, собственно, нельзя внести сюда какой-то порядок.
Штумм, улыбаясь, протянул своему бывшему лейтенанту первый листок.
— Пусть поносят нас как угодно, — пояснил он, — но порядок у нас, военных, всегда был в чести. Это вот спецификация главных идей, выжатых мною из участников сборищ у твоей кузины. Видишь, если спрашивать с глазу на глаз, то каждый, оказывается, считает самым важным что-то другое.
Ульрих смотрел на листок с изумлением. По образцу бланка или какой-нибудь армейской ведомости он был разделен продольными и поперечными линиями на графы, заполненные словами, как-то противившимися такому обрамлению; Ульрих прочел выведенные писарским каллиграфическим почерком имена: Иисус Христос; Будда, Гаутама, он же Сиддхарта; Лао-цзы; Лютер, Мартин; Гете, Вольфганг; Гангхофер, Людвиг; Чемберлен и много других, продолжение явно следовало на другом листке; затем, во втором столбце, слова «христианство», «империализм», «век коммуникаций» и так далее, к которым в других столбцах примыкали другие колонки слов.
— Я мог бы назвать это и страницами кадастра современной культуры,пояснил он, — ведь мы это потом дополнили, и здесь теперь собраны названия идей, волновавших нас в последние двадцать пять лет, и имена их авторов. Я не представлял себе, какого это стоит труда!
Поскольку Ульрих пожелал узнать, как составил он свою ведомость, генерал охотно объяснил процедуру, которой потребовала его система.
— Мне понадобились один капитан, два лейтенанта и пять унтер-офицеров, чтобы сделать это в такой короткий срок! Если бы мы могли действовать современным методом, то разослали бы по всем полкам вопрос: «Кого вы считаете величайшим человеком?» — как это сегодня делается, знаешь, во всяких там газетных анкетах и викторинах, — с приказом доложить о результатах в процентах; но в армии так делать нельзя, потому что ни одна часть не посмеет, конечно, доложить ничего другого, кроме как «его величество». Тогда я решил выяснить, какие книги больше всего читаются и выходят самыми большими тиражами, но тут сразу обнаружилось, что, кроме Библии, это новогодние буклеты с почтовыми тарифами и старыми анекдотами, которые каждый адресат получает за свои чаевые от своего почтальона, что снова обратило наше внимание на то, какая это трудная вещь — штатский ум, ведь лучшими считаются вообще-то те книги, которые годятся для любого читателя, или, по крайней мере, сказали мне, автору надо иметь очень много единомышленников в Германии, чтобы его считали обладателем необыкновенного: ума. Значит, и этим путем тоже идти нам нельзя было, и как мы в конце концов сделали деда, этого я тебе сейчас сказать не могу, то была идея капрала Хирша и лейтенанта Мелихара, но дело мы сделали.
Генерал Штумм отложил этот листок в сторону и с миной, предвещающей серьезные разочарования, взял другой. Произведя учет среднеевропейского запаса идей, он не только установил, к своему огорчению, что тот состоит из сплошных противоречий, но и, к удивлению своему, обнаружил, что эти противоречия, если поглубже в них вникнуть, начинают переходить друг в друга.
— Что у твоей кузины каждый из знаменитых людей говорит мне что-то другое, когда я прошу его меня просветить, к этому я уже привык, — сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239