Вместо беленькой квартиры Пикеринга в Гезире она жила теперь в старом доме в Гелиополисе. Тут не было той стерильной чистоты, которая встречала возвращавшегося из пустыни косматого и перепачканного Пикеринга: дом был старый, с высокими потолками, просторный, во французском стиле и совсем не похожий на белоснежную, как больница, квартиру в Гезире. Если там Люси пыталась организовать для Пикеринга образцово-гигиенический быт, которого ему не хватало в пустыне, — тут она постаралась все устроить в угоду Скотту.
Ей казалось, что Скотт нуждается в чем-то смягчающем его жесткую оболочку, его массивную, волевую мужественность, — в просторном, покойном жилье, с благородными линиями высоких потолков. Она решила, что Скотту нужно привить склонность к удобствам, к изяществу, лишенному практической пользы. Она ему эту склонность и прививала. Она уверяла, что дом ему должен понравиться. Она утверждала, что в том, другом доме больше нет надобности — не было смысла его сохранять. Тут будет лучше, у этого дома свои достоинства. Возмещать то, чего не хватает, — вот в чем, казалось, был ее талант в повседневной жизни.
Скотт уклонился от этого разговора и сказал:
— Наверно, и Джоанне здесь будет лучше. На острове сыро.
— И от детского сада далеко, — добавила она.
Но он и не пытался разгадать ее намерений. К тому же все было испорчено смертью Бентинка.
Он не жил у нее, да никто ему этого и не предлагал. Скотт поселился в пансионе, который держала полуслепая тетка Сэма Гассуна. В побуревшем от зноя саду у нее жила черепаха, и старуха вечно боялась сослепу на нее наступить. Черепаха пряталась в корнях пыльного мангового дерева и выходила оттуда только для того, чтобы попить и поесть хлебных крошек. Старуха купала ее каждый день в ведре с водой и рассказывала Скотту, что черепаха любит хлеб, бананы и всякие фрукты, но не ест ни шпината, ни латука.
— Она и слышать не хочет о латуке, — говорила тетя Клотильда, и ее желтое лицо, на котором светились большие очки с толстыми стеклами, было обращено в пустоту, где она пыталась найти Скотта. Старуха его не видела. Она познакомилась с ним по голосу; когда Сэм поцеловал ее и сказал, что Скотт — свой, близкий, как брат родной, она подала ему руку.
— Ты совсем еще ребенок, Сэм, — сказала она племяннику. — И тратишь слишком много денег. Но все равно, ты — хороший мальчик.
Сэм истратил часть своих денег на то, чтобы отблагодарить ее за попечение о Скотте, и купил ей длиннохвостого попугая, но, пожалев птицу, выпустил ее на свободу, так и не дойдя до пансиона. Когда Скотт сказал ему (сразу же об этом пожалев), что ястреб, орел, а то и просто коршун заклюет попугая еще до захода солнца, Сэм очень огорчился, и Скотт долго корил себя, зачем он, не подумав, сказал ему эту незамысловатую правду.
10
Кровавый Черч заявил, что желает видеть Скотта и выслушать его объяснения по поводу смерти Бентинка, прежде чем Скотт увидится с генералом Уорреном и его дочерью.
— Разве я обязан давать Черчу какие-нибудь объяснения? — В голосе Скотта прозвучала угроза.
Он докладывал Пикоку, и Пикок только пожал плечами:
— Успокойтесь. Мне кажется, что генерал Черч чувствует и себя виновным в смерти Бентинка. Он настаивает на том, чтобы вы увиделись с ним прежде, чем пойдете к Уоррену.
— К Уоррену и к его дочери — это я понимаю, — сказал Скотт. — Но при чем тут Черч? Бентинк погубил себя сам. Вот и все, что я могу сказать.
— А вы скажите это Черчу. Чего же проще?
— Не хочу! Во-первых, зачем его Черч посылал…
— Потише, — попросил Пикок.
Скотт вдруг почувствовал, что картонные стены кабинета превращаются в раковину, где эхом отдается его безмерное презрение к Черчу. Это эхо навязчиво звучало у него в ушах, мучило, как загадка. Почему его ум так неотступно занимали ошибки и глупости Черча? Почему он был так поглощен ими сейчас? Почему так долго томили его воспоминания о смерти Пикеринга и желание найти ее виновника?
Голос Скотта был по-прежнему невозмутим.
— Я привез две мины, — сказал он Пикоку. — Мины эти не из Германии. Это обычные «тарелки» с нашего старого склада в Джало.
— Зачем вы их привезли? — с изумлением спросил Пикок. — Бросьте вы, бога ради, этим заниматься, Скотти! Прошу вас. Это поле заминировал Роммель…
— Нет. Мины заложил Черч. И вы это знаете не хуже меня. Все это знают.
— А я говорю вам, что заминировал этот участок Роммель.
— Английскими минами?
— Почему бы и нет? Разве вы сами не откапывали немецкие мины и не укладывали их в другом месте?
— По нескольку штук. А не целое поле.
Пикок хлопнул своим кожаным стеком по столу — там сидела муха.
— Я больше не желаю об этом слушать. Пикеринг давным-давно умер. Давайте-ка лучше сходим к Черчу, прежде чем он начнет звонить мне по телефону. Вы привели с собой Куотермейна?
— Нет. Он остался в лагере в Мене.
— Ах ты черт! А я-то надеялся, что Куорти тут, с вами.
Пикок весело щелкнул пальцами, подзывая Шейлу, которую он уже простил; выйдя из картонной обители дорожно-топографического отряда, они прошли по благоустроенным улицам Набитата и остановились возле одной из вилл неподалеку от мраморной ограды генерального штаба.
— В связи с подготовкой нового наступления, — объяснил Пикок, — Черч переехал сюда, чтобы быть поближе к верховному командованию и заговорщикам из генштаба.
Скотт шел по улицам города-сада за гибким, как пальма, Пикоком, — словно куст колючки, который несет ветром пустыни. Он ругал свою уступчивость и заранее чувствовал себя побежденным. Когда они вошли в кабинет Черча, Скотт обронил на пол аккуратную связку карт. Нагнувшись, чтобы их поднять, он почувствовал, как к лицу его приливает кровь. Он выпрямился, красный и униженный, поймал беглый взгляд голубых глаз Черча. Генерал с ним не поздоровался, подчеркивая военную субординацию. Черч жестом отпустил лукаво улыбающуюся секретаршу — она с любопытством разглядывала Скотта. Секретарша была подругой Люси Пикеринг, а некогда и любовницей Пикока. «Мы ведь с вами родня, верно?» — сказала она ему своей хитренькой, фамильярной улыбкой; на Пикока она даже не взглянула.
Скотт не отдал чести Черчу, и это выглядело, как вызов.
— Вот подробные карты, — сказал Скотт, стараясь быть как можно спокойнее, и, развернув коричневый сверток, протянул Черчу, поверх проволочных корзинок для бумаг, пять сизых карт. — Мы обозначили трассу очень подробно на карте масштабом 1:100000, а потом указали на ней все опознавательные знаки.
— Мы еще вернемся к этому вопросу, — сказал Черч, не глядя на карты и не притрагиваясь к ним. Его розоватая шея казалась под подбородком красной — на ней отсвечивали генеральские петлицы; так желтеет шея у детей, когда они держат возле нее лютики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Ей казалось, что Скотт нуждается в чем-то смягчающем его жесткую оболочку, его массивную, волевую мужественность, — в просторном, покойном жилье, с благородными линиями высоких потолков. Она решила, что Скотту нужно привить склонность к удобствам, к изяществу, лишенному практической пользы. Она ему эту склонность и прививала. Она уверяла, что дом ему должен понравиться. Она утверждала, что в том, другом доме больше нет надобности — не было смысла его сохранять. Тут будет лучше, у этого дома свои достоинства. Возмещать то, чего не хватает, — вот в чем, казалось, был ее талант в повседневной жизни.
Скотт уклонился от этого разговора и сказал:
— Наверно, и Джоанне здесь будет лучше. На острове сыро.
— И от детского сада далеко, — добавила она.
Но он и не пытался разгадать ее намерений. К тому же все было испорчено смертью Бентинка.
Он не жил у нее, да никто ему этого и не предлагал. Скотт поселился в пансионе, который держала полуслепая тетка Сэма Гассуна. В побуревшем от зноя саду у нее жила черепаха, и старуха вечно боялась сослепу на нее наступить. Черепаха пряталась в корнях пыльного мангового дерева и выходила оттуда только для того, чтобы попить и поесть хлебных крошек. Старуха купала ее каждый день в ведре с водой и рассказывала Скотту, что черепаха любит хлеб, бананы и всякие фрукты, но не ест ни шпината, ни латука.
— Она и слышать не хочет о латуке, — говорила тетя Клотильда, и ее желтое лицо, на котором светились большие очки с толстыми стеклами, было обращено в пустоту, где она пыталась найти Скотта. Старуха его не видела. Она познакомилась с ним по голосу; когда Сэм поцеловал ее и сказал, что Скотт — свой, близкий, как брат родной, она подала ему руку.
— Ты совсем еще ребенок, Сэм, — сказала она племяннику. — И тратишь слишком много денег. Но все равно, ты — хороший мальчик.
Сэм истратил часть своих денег на то, чтобы отблагодарить ее за попечение о Скотте, и купил ей длиннохвостого попугая, но, пожалев птицу, выпустил ее на свободу, так и не дойдя до пансиона. Когда Скотт сказал ему (сразу же об этом пожалев), что ястреб, орел, а то и просто коршун заклюет попугая еще до захода солнца, Сэм очень огорчился, и Скотт долго корил себя, зачем он, не подумав, сказал ему эту незамысловатую правду.
10
Кровавый Черч заявил, что желает видеть Скотта и выслушать его объяснения по поводу смерти Бентинка, прежде чем Скотт увидится с генералом Уорреном и его дочерью.
— Разве я обязан давать Черчу какие-нибудь объяснения? — В голосе Скотта прозвучала угроза.
Он докладывал Пикоку, и Пикок только пожал плечами:
— Успокойтесь. Мне кажется, что генерал Черч чувствует и себя виновным в смерти Бентинка. Он настаивает на том, чтобы вы увиделись с ним прежде, чем пойдете к Уоррену.
— К Уоррену и к его дочери — это я понимаю, — сказал Скотт. — Но при чем тут Черч? Бентинк погубил себя сам. Вот и все, что я могу сказать.
— А вы скажите это Черчу. Чего же проще?
— Не хочу! Во-первых, зачем его Черч посылал…
— Потише, — попросил Пикок.
Скотт вдруг почувствовал, что картонные стены кабинета превращаются в раковину, где эхом отдается его безмерное презрение к Черчу. Это эхо навязчиво звучало у него в ушах, мучило, как загадка. Почему его ум так неотступно занимали ошибки и глупости Черча? Почему он был так поглощен ими сейчас? Почему так долго томили его воспоминания о смерти Пикеринга и желание найти ее виновника?
Голос Скотта был по-прежнему невозмутим.
— Я привез две мины, — сказал он Пикоку. — Мины эти не из Германии. Это обычные «тарелки» с нашего старого склада в Джало.
— Зачем вы их привезли? — с изумлением спросил Пикок. — Бросьте вы, бога ради, этим заниматься, Скотти! Прошу вас. Это поле заминировал Роммель…
— Нет. Мины заложил Черч. И вы это знаете не хуже меня. Все это знают.
— А я говорю вам, что заминировал этот участок Роммель.
— Английскими минами?
— Почему бы и нет? Разве вы сами не откапывали немецкие мины и не укладывали их в другом месте?
— По нескольку штук. А не целое поле.
Пикок хлопнул своим кожаным стеком по столу — там сидела муха.
— Я больше не желаю об этом слушать. Пикеринг давным-давно умер. Давайте-ка лучше сходим к Черчу, прежде чем он начнет звонить мне по телефону. Вы привели с собой Куотермейна?
— Нет. Он остался в лагере в Мене.
— Ах ты черт! А я-то надеялся, что Куорти тут, с вами.
Пикок весело щелкнул пальцами, подзывая Шейлу, которую он уже простил; выйдя из картонной обители дорожно-топографического отряда, они прошли по благоустроенным улицам Набитата и остановились возле одной из вилл неподалеку от мраморной ограды генерального штаба.
— В связи с подготовкой нового наступления, — объяснил Пикок, — Черч переехал сюда, чтобы быть поближе к верховному командованию и заговорщикам из генштаба.
Скотт шел по улицам города-сада за гибким, как пальма, Пикоком, — словно куст колючки, который несет ветром пустыни. Он ругал свою уступчивость и заранее чувствовал себя побежденным. Когда они вошли в кабинет Черча, Скотт обронил на пол аккуратную связку карт. Нагнувшись, чтобы их поднять, он почувствовал, как к лицу его приливает кровь. Он выпрямился, красный и униженный, поймал беглый взгляд голубых глаз Черча. Генерал с ним не поздоровался, подчеркивая военную субординацию. Черч жестом отпустил лукаво улыбающуюся секретаршу — она с любопытством разглядывала Скотта. Секретарша была подругой Люси Пикеринг, а некогда и любовницей Пикока. «Мы ведь с вами родня, верно?» — сказала она ему своей хитренькой, фамильярной улыбкой; на Пикока она даже не взглянула.
Скотт не отдал чести Черчу, и это выглядело, как вызов.
— Вот подробные карты, — сказал Скотт, стараясь быть как можно спокойнее, и, развернув коричневый сверток, протянул Черчу, поверх проволочных корзинок для бумаг, пять сизых карт. — Мы обозначили трассу очень подробно на карте масштабом 1:100000, а потом указали на ней все опознавательные знаки.
— Мы еще вернемся к этому вопросу, — сказал Черч, не глядя на карты и не притрагиваясь к ним. Его розоватая шея казалась под подбородком красной — на ней отсвечивали генеральские петлицы; так желтеет шея у детей, когда они держат возле нее лютики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49