— Вежливый.
— Идет в нашу сторону.
— Наверное, еще одна поломка.
— Сдается мне, у него нет машины. Он явно издалека.
— Бельгийские коллеги его пропустили?
— Вам ведь известно: их пост всегда пустует.
— Вижу, куда ты клонишь. Хотел бы его задержать?
— Но, шеф, если кто-то ступает на территорию Франции пешком, у него должны быть причины…
— А нам-то что до того?
— Но, шеф, это наша работа! Проверка, выявление контрабанды.
— По-твоему, дело в этом? Впрочем, если встать на такую точку зрения… Стоит поблагодарить Европу. С тех пор, как в нас отпала нужда, ты сильно поумнел. Ладно, лошадки подождут. Не знаешь, куда подевалось мое кепи?
Если кому-то это интересно, требуется два дня, чтобы бодрым шагом дойти от Гента до Франции, начав путь с бульвара Бургомистра. Стоит только запастись ватными тампонами для носа, чтобы не задохнуться, проходя мимо греческих ресторанов Дёрля, темными очками — чтобы предохранить глаза от кричащих цветов, в которые выкрашены супермаркеты Куртре, и берушами, чтобы не оглохнуть от шума на автостраде.
Налегке и с растерзанной душой покинул Габриель Бельгию.
— Добрый день. Французская таможня. Можно взглянуть на ваши документы?
Габриель протянул удостоверение личности, которое долго изучалось.
— Можно узнать, почему вы пешком?
Габриель подумал-подумал и решил не врать при возвращении в страну, являющуюся старшей дочерью Церкви.
— От тоски.
— А что, от тоски ходят пешком?
— У каждого своя тоска.
— Пройдемте.
Они вошли в помещение таможни. Его заставили вывернуть карманы, обыскали. Помощник, которому это было поручено, был старше своего начальника. Смутившись, он извинился.
— Сожалею, таковы правила.
— Я не против. Вы делаете то, что положено. Это ваша работа.
— Да какое там! Взгляните. — И помощник указал ему на беспрепятственно проезжающие автомобили. — Вам не кажется, что они могли бы хоть слегка притормаживать? Не из уважения к нам, конечно, но к границе.
Шеф потерял к ним интерес и снова погрузился в изучение заездов.
— Так вы ничего с собой не несете? Слово? Габриель дал слово. Лучше и не скажешь: он и впрямь ничего не нес из Бельгии.
— Все в порядке. Вы свободны. Но будьте осторожны. Гулять по автостраде опасно и даже запрещено. Но это нас не касается. Можно задать вам вопрос частного порядка?
— Валяйте.
— Пешком — это я еще могу понять. Но почему по автостраде?
— Мне нужна была граница, в прочих местах ее нет.
— Вы так говорите не для того, чтобы сделать нам приятное?
— Что вы, у меня такое настроение, что я охотно поубивал бы всех вокруг.
— Шеф, могу я проводить этого господина?
«С учетом сложившихся обстоятельств» разрешение было дано.
По пути вспоминали прежние времена. Помощник был эрудитом, поскольку его профессия оставляла ему много свободного времени. Он так и сыпал историями о таможнях, о контрабандистах… Габриелю вспомнился «Blauwershof», приют бунтарей. Там тоже тосковали по прежним временам.
— Обо всем этом вам стоило бы написать.
— Вы думаете? Впрочем, я уже и заголовок придумал: «Золотой век северной границы». Вы считаете, это пользовалось бы спросом?
— Публика падка на золотые века.
— Вы вселяете в меня надежду.
Несмотря на радужные перспективы, прощание было грустным.
— Людям нужно собственное пристанище — кусок земли. Если все общее, как они будут себя чувствовать?
— Приспособятся. Не впервой. Таков закон жизни.
— В таком случае мы с вами…
— …последние из любителей границ.
За этой сценой с большим удивлением наблюдали служащие автодорог Севера Франции. Не так часто увидишь таможенника, дружески похлопывающего пешехода по плечу, а потом задумчиво бредущего по запретной полосе к своему посту.
«Почему меня знобит?» — раздумывал пешеход. И только под Перроном догадался: это холод изгнания, хоть он и возвратился домой. Его осенило, что отныне найти на земле убежище будет для него задачей не из легких.
LV
Новая привычка Габриеля была мукой для окружающих.
— Господин Орсенна, прошу вас, будьте так добры, остановитесь хоть ненадолго. Дома — неугомонный муж, тут вы… — умоляла его секретарша.
— Да возьми ты себя в руки, — ворчал сосед-ветеринар, — от твоей бесконечной ходьбы у меня животные начинают беситься.
— Простите за нескромность, у вас неприятности с простатой? — осмелилась спросить клиентка, видя, что приглашенный ею специалист ни на минуту не останавливается. — У моего мужа было тоже самое. Небольшая операция, и все наладилось. Только не откладывайте. Это вредно для организма. Да и ваше постоянное хождение действует на нервы.
Когда автострада, ведущая из Бельгии во Францию, кончилась, Габриель не остановился и все шел и шел — целый день, где бы он ни находился, и даже ночью.
— Несчастный человек! — вздыхала консьержка, рассказывая о беспокойном жильце торговцам квартала Святого Людовика. — Такой с виду приятный, а вот поди ж ты, бродит и бродит по ночам. Этот годовой отпуск не пошел ему на пользу, повредился умом человек.
— И что, он так никогда и не спит?
— Ну, может, несколько часов в сутки, да и то кричит, стонет, ворочается. Видать, кошмары мучают.
— Вот не повезло человеку!
Бесконечная ходьба прерывалась лишь приступами гнева. Доказательство того, что твой дед вовсе не таков, каким хочет казаться, а именно человеком тонкой культуры, обученным благодаря общению с растениями умению владеть собой.
Он вдруг останавливался и превращался в дикаря: бледнел, сжимал кулаки и скрежетал зубами. И, не обращая внимания на окружающих, гневно вопрошал: «Почему? Ну почему?» Глаза его недобро поблескивали. Несмотря на свою невеликую фигуру, он производил устрашающее впечатление. Вокруг него образовывалось пустое пространство. Вздумай кто-нибудь приблизиться к нему в такую минуту, он рисковал бы жизнью, даже Элизабет, особенно Элизабет. Ибо к ней и были обращены его яростные причитания: «Почему, ну почему ты меня покинула после стольких дней и ночей, проведенных вместе?»
Месяцы спустя он получил ответ: брак — это заслон, возведенный против Любви. Элизабет не так уж предрасположена душой к Любви. Она убежала от нее в брак. Не столько дети нуждаются в ней, сколько она сама прячется за них. И выбрала в защитники несчастье: ведь, плача, ничем не рискуешь. Счастье — совсем другое дело, там ты уязвим. Ненавижу тех, кто только и умеет, что сетовать. Счастливые — единственные рыцари. Я осмеливаюсь любить.
И, высоко подняв голову, преисполнившись гордости, он продолжал ходить. Эта гордость была единственным лекарством от гнева. Правда, она действовала недолго. Ибо с гордостью приходило и презрение, презрение к той, от одного воспоминания о которой слезы наворачивались ему на глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65