Это все неправда. Меня рвет в гримерной перед тем, как я выхожу на сцену. Я просыпаюсь в три часа ночи оттого, что мне снится, будто все смотрят на меня, а у меня пропал голос. Я не могу. Я слишком нервничаю.
– Ты не нервничаешь, – сказал я. – Ты возбужден. С минуты на минуту ты выйдешь на сцену и будешь развлекать всю страну. Разумеется, ты возбужден. А кто бы на твоем месте был спокоен?
– А мои ночные кошмары?
– Нервы тут ни при чем. Это возбуждение. Выучи мантру телеведущего и произноси ее нараспев снова и снова: «Я не нервничаю, я возбужден».
– Я не нервничаю, – послушно повторил Эймон. – Я возбужден.
– Все верно.
Оператор подошел к нам со стаканом белого вина в одной руке, сосиской в тесте в другой и сказал Эймону, что это было лучшее шоу, которое он когда-либо снимал.
– Хочешь напиться по-настоящему? – спросил меня Эймон.
* * *
– Извините, джентльмены, – начал чернокожий вышибала размером с вагонетку для угля, и в его устах это обращение прозвучало как надпись в общественном туалете, – к нам приходят в корпоративной одежде.
– В корпоративной одежде? – переспросил я.
– Костюмы, галстуки. Бизнес-стиль.
Но, слава богу, потом другой вышибала, белый парень размером с такую же вагонетку, узнал Эймона.
– Все нормально, Крис, – произнес он, поднимая красный бархатный шнур перед входом в клуб. – Как поживаете, Эймон?
Все вокруг улыбались и приветствовали нас. Мы были желанными гостями, я и мой знаменитый друг. Мы вошли в полутемный зал клуба, и я вдруг понял, что никогда еще не был так трезв.
По всему бару расхаживали стройные полуобнаженные девушки – нет, скорее на три четверти обнаженные девушки, если не на девять десятых обнаженные девушки; они корчились, вертелись и танцевали перед сидящими бизнесменами, на лбу у которых блестели капли пота, а пузатые тела были парализованы пивом и желанием. На всех девушках красовались пояса с чулочками, за пояса были заткнуты десяти и двадцатифунтовые банкноты.
Не слишком возбуждайся, – предупредил Эймон. – Это может плохо отразиться на твоем кошельке.
Мы спустились по лестнице в другой полутемный зал. Улыбчивая чернокожая девушка в маленькой белой балетной пачке поздоровалась с Эймо– ном, назвав его по имени, и отвела нас к столику возле сцены, где другие девушки, на которых из одежды были только туфли на высоком каблуке и нитки для чистки зубов вместо трусиков, скользили вверх-вниз по шестам.
Они и их полуодетые сестры, мучившие служащих среднего ранга по всему залу, танцевали под песню одной из этих новых американских певичек, чье имя мне никак не удается запомнить, – той, которая хвастается, что она одновременно и стерва, и любовница. Это была какая-то новая песня. И я понял, что уже отстал от времени.
Нам подали бутылку шампанского. Я сказал Эймону, что хочу пива, но он ответил, что за этими столиками можно пить только шампанское. Там, где мы сели, шампанское подавалось в принудительном порядке.
Появилась блондинка, похожая на мраморную статуэтку, в одеянии, похожем на одноразовое вечернее платье. Она улыбнулась мне так, словно мечтала обо мне всю свою жизнь.
– Меня зовут Венера. Хотите танец?
Какого черта! Можно и потанцевать.
– Конечно, – согласился я, встал и начал переминаться с ноги на ногу в том убогом подобии танца, которое распространено в наше время. Мне было хорошо. Песенка про стерву и любовницу в одном лице, в конце концов, оказалась не так уж и плоха.
– Нет, – нетерпеливо остановила меня Венера. Я тут же заметил, что она говорит с бирмингемским акцентом. – Вы не танцуете. Вы просто сидите – вот так.
Она показала на бизнесменов, сидевших на стульях и, тихо вожделея, глядевших, как девушки сгибаются вдвое и подмигивают, глядя им между ног, или почти задевают разбухшие вены на их пьяных носах своими умопомрачительными сосками.
– Я танцую для вас, о'кей? Вы сидите и смотрите. Дотрагиваться запрещено. Одна песня – десять фунтов. Как минимум.
– Может быть, позже, – сказал я, садясь и отхлебывая шампанское. Венера исчезла.
– Расслабься, Гарри, – улыбнулся Эймон. – Ты не нервничаешь, ты просто возбужден. – Он шлепнул меня по спине и захохотал. – Ты мой лучший друг, ты, ублюдок гребаный! Как у тебя дела, мать твою?
– Прекрасно, – ответил я. – Мой отец лежит при смерти в раковой палате, а моя жена – то есть, моя бывшая жена – собирается отнять у меня сына.
Он посмотрел на меня с неподдельным беспокойством. Что непросто, когда у тебя в руке бокал с шампанским, а вокруг танцуют обнаженные девушки.
– Как дела у твоего отца?
Вроде, на сегодняшний момент положение стабильное, – вздохнул я. – Доктора так говорят. Это означает, что нет явного ухудшения. Если он продержится еще немного в таком состоянии, может быть, его отпустят домой. Правда, дома ему лучше не станет.
– Потанцевать для тебя, Эймон? – предложила молодая азиатская девушка с волосами до пояса, заглядывая через плечо Эймона.
Она была единственной азиаткой в клубе. Еще было несколько чернокожих, но по большей части здесь были блондинки, натуральные или крашеные. Это все равно, что листать «Плейбой». Здесь правили бал блондинки.
– Попозже, – ответил Эймон, снова поворачиваясь ко мне, и красавица азиатка в ту же секунду растворилась в сумерках. – Мне жаль твоего отца, Гарри. И конечно, у тебя в скором времени наверняка начнется тягомотина по поводу того, что твоя бывшая миссис возникает. Но ты не вешай носа, ты, урод! – Он осушил свой бокал и наполнил его снова. – Зато у тебя есть Сид. Великолепная девушка!
– С ней тоже покончено, – сказал я.
– Хотите танец? – спросила меня какая-то блондинка с пышными формами.
– Нет, спасибо, – отказался я. Она ушла, ничуть не обидевшись. – У нас с Сид возникли проблемы.
– Проблемы? – переспросил Эймон. – На церемонии награждения было такое впечатление, что у вас все идет как по маслу.
У нас все хорошо, когда мы вдвоем. Но у нее есть ребенок. И у меня есть ребенок. Они замечательные дети. Но это означает, что у нее есть бывший муж. А у меня – бывшая жена. И получается как-то слишком много народу.
– Так в чем ваша проблема?
– Ну, самая большая проблема в том, что она меня послала. Но она меня послала, потому что я иногда бываю подавлен тем, что вокруг слишком много народу. И потому что она думала, будто я хочу – как идиотски это звучит! – чего-то типа идеальной любви. Может быть, она права. Ее бы устроило все так, как оно есть. А меня почему-то не устраивает.
– Потому что ты романтик, Гарри, – сказал Эймон. – Потому что ты веришь во все старые песни. А старые песни не подготавливают к реальной жизни. Они вырабатывают аллергию на реальную жизнь.
– А что плохого в старых песнях? По крайней мере в старых песнях никто не утверждает, как здорово быть одновременно стервой и любовницей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79