Свист, грохот и завывания невероятной силы парализуют все чувства, лишая человека возможности воспринимать что-либо. Мне показалось, что я угодил в грозу, в бушующий ураган из железа и камня. Это был настоящий хаос.
Успокаивало меня лишь то, что мой друг, господин Ши-ми, оставался спокойным и безразличным, не только не пугаясь этого серо-черного ада, но даже как будто его не замечая.
Ты знаешь, мой дорогой Цзи-гу, что наша великая столица – самый крупный город империи. И если я скажу тебе, что за время нашей поездки в доме на колесах мы по меньшей мере семь раз успели бы проехать всю столицу из конца в конец и тем не менее достигли лишь центра Минхэня – а расстояние от центра до окраин здесь такое же и в любом другом направлении, как уверил меня господин Ши-ми, – то ты мне скорее всего не поверишь, не сможешь представить себе, что существует город такой величины. Но он существует. По сравнению с этим... его даже нельзя назвать городом – это целое скопище гремучих, переплетающихся городов невероятных размеров, полных железа и камня, – по сравнению с ним наша огромная, шумная столица – всего лишь сонный идиллический уголок, расположенный в тихой живописной местности. Этот «город» не знает величия. Мы всегда полагали, что каждый большой город обладает своим особым величием, что люди, живущие в таком городе, будь то Кайфын, Ханчжоу, Фуч-жоу или Гуанчжоу, также обретают частицу этого величия и дарят его другим, что величие и слава нашего всемилостивого, благословенного Небом повелителя умножается величием города и, столь приумноженное, вновь возвращается городу и его жителям... Ничего этого в будущем не будет. Чем крупнее будут становиться города, тем они, очевидно, будут делаться грязнее и гаже. По-моему, жители Минхэня уже и внутренним взором не могут целиком окинуть свой город: он перерос их воображение. Грязь и шум давно вышли из повиновения. Грязь и шум здесь сильнее людей. Я спрашиваю себя, есть ли у них здесь еще городская управа? Если и есть, то власть давно ушла из ее рук, и этот Ки Цзин-гэ, наверное, только и делает, что забавляется со своими женами или разводит собак. Возможно, именно поэтому у них больше нет вана? Возможно, я неправильно понял господина Ши-ми, и несчастный ван Лю Дэви, третий этого имени, на самом деле не был изгнан, а добровольно покинул этот ад, чтобы поселиться в более спокойном месте? И предоставил эти взбесившиеся каменные и железные громады самим себе, той жестокой судьбе, которая неминуемо должна постичь их рано или поздно? Или, может быть, здесь вообще не осталось спокойных мест, и все наши города, когда-то такие разные, сплелись теперь в единый клубок, опутывающий всю империю? Страшная картина. Как я рад, что смогу вскоре вернуться в родное время, не столь жестокое к людям. Да, будущее – действительно бездонная пропасть.
Маисты учат, что конец света настанет, когда небо сблизится с землей, а звезды опустятся так низко, что будут задевать за землю, порождая искры, от которых все и сгорит. По другому учению, восходящему к Чжуан-цзы, мир непреходящ, люди же с течением веков будут становиться все прозрачнее, пока совсем не растворятся в воздухе, и тогда на земле воцарятся муравьи... Есть еще теория, гласящая, что в конце времен солнце упадет в море, вода в нем закипит и земля сварится, и погибнет все на ней живущее, кроме саламандр... Есть, наконец, расчеты незабвенного Линь Бо-цзы, которого знал еще мой дед. Линь Бо-цзы пришел к выводу, что звезды в своем движении истирают лазурный камень небесного свода, а его пыль постоянно оседает на землю и когда-нибудь погребет все живое... Нет, мой дорогой Цзи-гу, ничего этого не произойдет, лишь железо и камень, вырвавшиеся из-под власти человека, будут все дальше завоевывать землю, умножая шум и грязь, пока не задохнутся под собственной тяжестью – это и будет конец света. Теперь я хорошо это понимаю. И думаю, что, считая от «теперешнего» времени, в котором я нахожусь, до этого конца осталось совсем немного. К счастью, у нас, живущих в своем родном времени, впереди еще целая тысяча лет.
Но вернемся к поездке, предпринятой мною вместе с господином Ши-ми. Это восьмое письмо и так уже превратилось в целую связку листов. Мы покинули блуждающий дом там, где, по словам господина Ши-ми, находится самый центр этого огромного, нечеловеческого города. Шум, устраиваемый большеносыми, был здесь, если только это возможно, еще сильнее. Из отверстий в земле поднимался пар. Мы прошли несколько улиц и зашли в большую лавку, со всех сторон огороженную стеклом. Незадолго до этого я по просьбе господина Ши-ми передал ему еще один из моих пятидесяти ланов. Пока мы ехали, господин Ши-ми объяснял мне, что собирается делать, но я не совсем его понял: отчасти из-за грохота, издаваемого самим железным домом, отчасти – из-за криков гостей, ехавших с нами; да и то, что намеревался делать господин Ши-ми, показалось мне чрезвычайно сложным. Теперь же я мог увидеть все своими глазами.
Войдя в лавку, я сразу подумал, что попал к меняле. Я уже давно перестал удивляться тому, сколь неразумно ведут себя большеносые. Торговцы выставляют в окне все свои товары. Их тщеславие граничит с бесстыдством: они нарочно выставляют товары так, чтобы любой, буквально любой прохожий мог их увидеть. Это все равно что указывать на них пальцем. Пусть так, я уж больше не удивляюсь и не возмущаюсь. Я даже в какой-то мере могу понять мясника, раскладывающего кровавые куски мяса почти что прямо на улице, или портного, разворачивающего на глазах у всех свои материи. Но чтобы владелец меняльной лавки выкладывал в окне свои деньги?.. Я могу объяснить это лишь тем слабоумием, в которое впали местные жители за тридцать разделяющих нас поколений. Причем, как оказалось, это была даже не совсем меняльная лавка. Я так до конца и не понял, что это было. Господин Ши-ми немного поговорил с одним большеносым, у которого не только не было косы, но даже вообще волос на голове не осталось, потом извлек мой лан и показал ему. Тот чуть в обморок не упал, потом схватился за голову обеими руками и издал несколько хлюпающих звуков. Что ж, мой милый Цзи-гу, это вполне объяснимо: перед ним был новенький, ничуть не потертый лан серебра с императорской печатью, изготовленный, с его точки зрения, тысячу лет назад. Понятно, что здесь это – редкость. Но я не поверил своим глазам, когда господин Ши-ми, отдав лан торговцу, получил за него две коричневые и восемь синих бумажекгкоторые тут же передал мне. Эта дурная затея с бумажными деньгами (у нас, как ты помнишь, так и не привившаяся) здесь не только широко распространена: бумажные деньги стали для большеносых почти единственным средством торговли и платежа. Монеты встречаются редко и применяются только для мелких расчетов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Успокаивало меня лишь то, что мой друг, господин Ши-ми, оставался спокойным и безразличным, не только не пугаясь этого серо-черного ада, но даже как будто его не замечая.
Ты знаешь, мой дорогой Цзи-гу, что наша великая столица – самый крупный город империи. И если я скажу тебе, что за время нашей поездки в доме на колесах мы по меньшей мере семь раз успели бы проехать всю столицу из конца в конец и тем не менее достигли лишь центра Минхэня – а расстояние от центра до окраин здесь такое же и в любом другом направлении, как уверил меня господин Ши-ми, – то ты мне скорее всего не поверишь, не сможешь представить себе, что существует город такой величины. Но он существует. По сравнению с этим... его даже нельзя назвать городом – это целое скопище гремучих, переплетающихся городов невероятных размеров, полных железа и камня, – по сравнению с ним наша огромная, шумная столица – всего лишь сонный идиллический уголок, расположенный в тихой живописной местности. Этот «город» не знает величия. Мы всегда полагали, что каждый большой город обладает своим особым величием, что люди, живущие в таком городе, будь то Кайфын, Ханчжоу, Фуч-жоу или Гуанчжоу, также обретают частицу этого величия и дарят его другим, что величие и слава нашего всемилостивого, благословенного Небом повелителя умножается величием города и, столь приумноженное, вновь возвращается городу и его жителям... Ничего этого в будущем не будет. Чем крупнее будут становиться города, тем они, очевидно, будут делаться грязнее и гаже. По-моему, жители Минхэня уже и внутренним взором не могут целиком окинуть свой город: он перерос их воображение. Грязь и шум давно вышли из повиновения. Грязь и шум здесь сильнее людей. Я спрашиваю себя, есть ли у них здесь еще городская управа? Если и есть, то власть давно ушла из ее рук, и этот Ки Цзин-гэ, наверное, только и делает, что забавляется со своими женами или разводит собак. Возможно, именно поэтому у них больше нет вана? Возможно, я неправильно понял господина Ши-ми, и несчастный ван Лю Дэви, третий этого имени, на самом деле не был изгнан, а добровольно покинул этот ад, чтобы поселиться в более спокойном месте? И предоставил эти взбесившиеся каменные и железные громады самим себе, той жестокой судьбе, которая неминуемо должна постичь их рано или поздно? Или, может быть, здесь вообще не осталось спокойных мест, и все наши города, когда-то такие разные, сплелись теперь в единый клубок, опутывающий всю империю? Страшная картина. Как я рад, что смогу вскоре вернуться в родное время, не столь жестокое к людям. Да, будущее – действительно бездонная пропасть.
Маисты учат, что конец света настанет, когда небо сблизится с землей, а звезды опустятся так низко, что будут задевать за землю, порождая искры, от которых все и сгорит. По другому учению, восходящему к Чжуан-цзы, мир непреходящ, люди же с течением веков будут становиться все прозрачнее, пока совсем не растворятся в воздухе, и тогда на земле воцарятся муравьи... Есть еще теория, гласящая, что в конце времен солнце упадет в море, вода в нем закипит и земля сварится, и погибнет все на ней живущее, кроме саламандр... Есть, наконец, расчеты незабвенного Линь Бо-цзы, которого знал еще мой дед. Линь Бо-цзы пришел к выводу, что звезды в своем движении истирают лазурный камень небесного свода, а его пыль постоянно оседает на землю и когда-нибудь погребет все живое... Нет, мой дорогой Цзи-гу, ничего этого не произойдет, лишь железо и камень, вырвавшиеся из-под власти человека, будут все дальше завоевывать землю, умножая шум и грязь, пока не задохнутся под собственной тяжестью – это и будет конец света. Теперь я хорошо это понимаю. И думаю, что, считая от «теперешнего» времени, в котором я нахожусь, до этого конца осталось совсем немного. К счастью, у нас, живущих в своем родном времени, впереди еще целая тысяча лет.
Но вернемся к поездке, предпринятой мною вместе с господином Ши-ми. Это восьмое письмо и так уже превратилось в целую связку листов. Мы покинули блуждающий дом там, где, по словам господина Ши-ми, находится самый центр этого огромного, нечеловеческого города. Шум, устраиваемый большеносыми, был здесь, если только это возможно, еще сильнее. Из отверстий в земле поднимался пар. Мы прошли несколько улиц и зашли в большую лавку, со всех сторон огороженную стеклом. Незадолго до этого я по просьбе господина Ши-ми передал ему еще один из моих пятидесяти ланов. Пока мы ехали, господин Ши-ми объяснял мне, что собирается делать, но я не совсем его понял: отчасти из-за грохота, издаваемого самим железным домом, отчасти – из-за криков гостей, ехавших с нами; да и то, что намеревался делать господин Ши-ми, показалось мне чрезвычайно сложным. Теперь же я мог увидеть все своими глазами.
Войдя в лавку, я сразу подумал, что попал к меняле. Я уже давно перестал удивляться тому, сколь неразумно ведут себя большеносые. Торговцы выставляют в окне все свои товары. Их тщеславие граничит с бесстыдством: они нарочно выставляют товары так, чтобы любой, буквально любой прохожий мог их увидеть. Это все равно что указывать на них пальцем. Пусть так, я уж больше не удивляюсь и не возмущаюсь. Я даже в какой-то мере могу понять мясника, раскладывающего кровавые куски мяса почти что прямо на улице, или портного, разворачивающего на глазах у всех свои материи. Но чтобы владелец меняльной лавки выкладывал в окне свои деньги?.. Я могу объяснить это лишь тем слабоумием, в которое впали местные жители за тридцать разделяющих нас поколений. Причем, как оказалось, это была даже не совсем меняльная лавка. Я так до конца и не понял, что это было. Господин Ши-ми немного поговорил с одним большеносым, у которого не только не было косы, но даже вообще волос на голове не осталось, потом извлек мой лан и показал ему. Тот чуть в обморок не упал, потом схватился за голову обеими руками и издал несколько хлюпающих звуков. Что ж, мой милый Цзи-гу, это вполне объяснимо: перед ним был новенький, ничуть не потертый лан серебра с императорской печатью, изготовленный, с его точки зрения, тысячу лет назад. Понятно, что здесь это – редкость. Но я не поверил своим глазам, когда господин Ши-ми, отдав лан торговцу, получил за него две коричневые и восемь синих бумажекгкоторые тут же передал мне. Эта дурная затея с бумажными деньгами (у нас, как ты помнишь, так и не привившаяся) здесь не только широко распространена: бумажные деньги стали для большеносых почти единственным средством торговли и платежа. Монеты встречаются редко и применяются только для мелких расчетов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80