За два месяца я прошел путь от “смысл жизни; первопричина бытия на планете; мотивация большинства действий и мыслей; главнейшее желание, от которого зависит вся моя будущая жизнь” до “несколько утомлял”.
Не то чтобы секс не оправдывал ожиданий, просто... ох, блин, я сам не понимаю. Спросите кого-нибудь другого. Это слишком тоскливо.
Ближе к концу каникул, когда я хандрил дома, а мой брат бродил по городу, разбрызгивая сперму, меня потрясла удивительная мысль. Мне пришло в голову, что университет определенно должен быть лучшим местом на земле, если даже моего брата – в серых кримгшеновых брюках с карманами на бедрах, с бутанскими лосиными головами из шерсти яка на груди, – если даже его там прикармливают.
В тот день меня впервые обуяло желание сдать экзамены за шестой класс. Если я получу приличные оценки и перестану быть боксерской грушей для Луизы, тогда я просто обречен на окружение из сексапильных, смешливых, разумных девчонок. Я вернулся в школу с раскаленной докрасна трепещущей авторучкой, страстно желая накинуться на какую-нибудь серьезную работу.
Глава сорок первая
Весенний семестр (который следовало бы называть пасхальным) был сплошь забит собеседованиями. Мое первое собеседование проходило в Йорке, где я дружески поговорил о нескольких романах с кошмарно одетым милым человеком, который предложил принять меня за две четверки и тройку. Второе собеседование было в Бристоле, где я менее дружески поговорил с менее кошмарно одетым, менее милым человеком, который предложил принять меня за пятерку и две четверки. Ни четвертый, ни пятый университеты, выбранные мной, не предложили мне ни условий приема, ни собеседования, поскольку там пришли к выводу, что я в итоге устроюсь где-нибудь еще. Оставался только Кембридж – выбор номер один, – куда меня в конце концов пригласили на собеседование в середине февраля.
Прочитав в неофициальном каталоге (составленном студентами), что самый богатый кембриджский колледж – Тринити, где дают массу грантов на книжки и путешествия, я подал заявление туда. В принципе, собеседование было практически таким, как я и думал (неприязненный допрос отвратительно одетого неприятного человека), но строгость меня удивила. Мне назначили два собеседования – одно на 10.30 у доктора Чэмберса, другое на 11.00 у доктора Морна. Я явился к доктору Чэмберсу на десять минут раньше и услышал из его кабинета голоса. Минут пять я терзался, стоит ли постучать, просто чтобы он понял, что я уже здесь, до интервью оставалось всего пять минут, так что я постучал. Он не отозвался, и я решил, что он осознал факт моего появления и просто заканчивает предыдущее интервью.
К 10.35 я там простоял уже четверть часа, и меня все еще никто не пригласил зайти. Меня трясло под высоковольтным напряжением. Что мне делать? Что, черт возьми, мне делать? Может, он не слышал, как я постучал первый раз, тогда нужно постучать снова, но я уже прохлопал момент, и теперь он решит, что я на пять минут опоздал; или, может, он слышал стук и просто задерживается, тогда стучать снова не надо, потому что он посчитает меня грубияном, раз я дважды прерываю собеседование и считаю его глухим. А может, он слышал и все это проверка моей настойчивости. Тридцать секунд мышцы у меня работали, будто я в Арктике, а пот выделялся, будто я в сауне, – а потом я наконец постучал. Вышло гораздо громче, чем я рассчитывал.
Почти тут же дверь отворилась. Одет он был потрясающе плохо.
– Немного опоздал, – бормотнул он и жестом пригласил сесть на большой диван.
Я последовал за ним, абсолютно красный, все еще трясясь, покрытый потом, обдумывая, стоит ли объяснять, как это получилось. Я как раз решил не объяснять, и тут он сунул мне какую-то фотокопию:
– Прочитайте пару раз, а я вернусь через минуту.
Оставил мне бумагу и продолжил телефонный разговор в смежной комнате – его я, очевидно, и слышал снаружи. Черт! Надо было первый раз постучать громче. Черт! Я посмотрел на лист бумаги, мелко вибрировавший у меня в руках, и попытался сосредоточиться. Положил лист на подлокотник дивана, он почти перестал трястись, и мой взгляд потащился по тексту. Но доктор Чэмберс разговаривал по телефону так громко, что я никак не мог собрать мысли в кучку, а услышав, что он закругляет разговор, вообще запаниковал. Черт! У меня кончается время? Я и одного раза не прочитал! Черт! Черт! Сколько у меня было времени? Я не смог бы прочитать это так быстро, даже если бы сосредоточился. Или, может, это проверка на скорочтение? Черт. Читай быстро.
Ёпть. Это слишком быстро – ни слова не запомнил. Сосредоточься. Читай медленно. Расслабься. Читай.
Я прочел:
Самосознание, изначально будучи Категорией Духа, вступает на этот путь, взятое в себе в качестве отдельной сущности, базового бытия; и потому его цель – обрести реальное существование в качестве индивидуума и насладиться существованием в этой роли.
Чувство самого себя, оно же “для-себя-бытие”, базовое существование, отрицает “другого”. Поэтому в своем сознании оно становится Несомненным, в отличие от чего-то, что определенно существует, но чему, однако, присуща значимость без свойственного ему существования; сознание расщепляется на эту данную реальность и Смерть, которая осознается им через вытеснение реальности, Смерть, которой, в сущности, оно заменяет данную реальность. Эта первичная Смерть, однако, есть прямая квинтэссенция “для-себя-бытия”, другими словами, видя себя как...
– Итак, давайте поговорим о только что прочитанном вами пассаже.
– Э... – Я несколько раз открыл и закрыл рот. Вероятно, от этого я выглядел особенно глубокомысленно. – Э... я бы сказал, что он о самосознании и о том, как воспринимать... э... индивидуума в сравнении с другими людьми.
– Но, безусловно, самосознание, которое в целом осознает себя как реальность, сосредоточено не на себе самом, но на объекте, который первоначально есть лишь предмет самосознания.
– Ммм... Вы не могли бы повторить?
– Безусловно, самосознание, которое в целом осознает себя как реальность, сосредоточено не на себе самом, но на объекте, который первоначально есть лишь предмет самосознания.
– Да. Согласен.
– Но как вы можете быть согласны, если придерживаетесь мнения, что индивидуальность преимущественно проявляет себя в отношениях с окружающим, с внешним. Разумеется, самосознание, объект которого – оно само, полностью противоречит “общественно-”, – он нарисовал в воздухе кавычки, – ориентированной позиции.
– Понятно. Правильно. Я хотел сказать, что самосознание – это в основном нечто личное. Не общественное.
– Так вы архитэтчерист?
– Я?
– Вы, разумеется, понимаете, что исключить вообще все связи с обществом при обсуждении самосознания означает отказаться от любых надежд на создание идеологии, альтернативной рыночной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Не то чтобы секс не оправдывал ожиданий, просто... ох, блин, я сам не понимаю. Спросите кого-нибудь другого. Это слишком тоскливо.
Ближе к концу каникул, когда я хандрил дома, а мой брат бродил по городу, разбрызгивая сперму, меня потрясла удивительная мысль. Мне пришло в голову, что университет определенно должен быть лучшим местом на земле, если даже моего брата – в серых кримгшеновых брюках с карманами на бедрах, с бутанскими лосиными головами из шерсти яка на груди, – если даже его там прикармливают.
В тот день меня впервые обуяло желание сдать экзамены за шестой класс. Если я получу приличные оценки и перестану быть боксерской грушей для Луизы, тогда я просто обречен на окружение из сексапильных, смешливых, разумных девчонок. Я вернулся в школу с раскаленной докрасна трепещущей авторучкой, страстно желая накинуться на какую-нибудь серьезную работу.
Глава сорок первая
Весенний семестр (который следовало бы называть пасхальным) был сплошь забит собеседованиями. Мое первое собеседование проходило в Йорке, где я дружески поговорил о нескольких романах с кошмарно одетым милым человеком, который предложил принять меня за две четверки и тройку. Второе собеседование было в Бристоле, где я менее дружески поговорил с менее кошмарно одетым, менее милым человеком, который предложил принять меня за пятерку и две четверки. Ни четвертый, ни пятый университеты, выбранные мной, не предложили мне ни условий приема, ни собеседования, поскольку там пришли к выводу, что я в итоге устроюсь где-нибудь еще. Оставался только Кембридж – выбор номер один, – куда меня в конце концов пригласили на собеседование в середине февраля.
Прочитав в неофициальном каталоге (составленном студентами), что самый богатый кембриджский колледж – Тринити, где дают массу грантов на книжки и путешествия, я подал заявление туда. В принципе, собеседование было практически таким, как я и думал (неприязненный допрос отвратительно одетого неприятного человека), но строгость меня удивила. Мне назначили два собеседования – одно на 10.30 у доктора Чэмберса, другое на 11.00 у доктора Морна. Я явился к доктору Чэмберсу на десять минут раньше и услышал из его кабинета голоса. Минут пять я терзался, стоит ли постучать, просто чтобы он понял, что я уже здесь, до интервью оставалось всего пять минут, так что я постучал. Он не отозвался, и я решил, что он осознал факт моего появления и просто заканчивает предыдущее интервью.
К 10.35 я там простоял уже четверть часа, и меня все еще никто не пригласил зайти. Меня трясло под высоковольтным напряжением. Что мне делать? Что, черт возьми, мне делать? Может, он не слышал, как я постучал первый раз, тогда нужно постучать снова, но я уже прохлопал момент, и теперь он решит, что я на пять минут опоздал; или, может, он слышал стук и просто задерживается, тогда стучать снова не надо, потому что он посчитает меня грубияном, раз я дважды прерываю собеседование и считаю его глухим. А может, он слышал и все это проверка моей настойчивости. Тридцать секунд мышцы у меня работали, будто я в Арктике, а пот выделялся, будто я в сауне, – а потом я наконец постучал. Вышло гораздо громче, чем я рассчитывал.
Почти тут же дверь отворилась. Одет он был потрясающе плохо.
– Немного опоздал, – бормотнул он и жестом пригласил сесть на большой диван.
Я последовал за ним, абсолютно красный, все еще трясясь, покрытый потом, обдумывая, стоит ли объяснять, как это получилось. Я как раз решил не объяснять, и тут он сунул мне какую-то фотокопию:
– Прочитайте пару раз, а я вернусь через минуту.
Оставил мне бумагу и продолжил телефонный разговор в смежной комнате – его я, очевидно, и слышал снаружи. Черт! Надо было первый раз постучать громче. Черт! Я посмотрел на лист бумаги, мелко вибрировавший у меня в руках, и попытался сосредоточиться. Положил лист на подлокотник дивана, он почти перестал трястись, и мой взгляд потащился по тексту. Но доктор Чэмберс разговаривал по телефону так громко, что я никак не мог собрать мысли в кучку, а услышав, что он закругляет разговор, вообще запаниковал. Черт! У меня кончается время? Я и одного раза не прочитал! Черт! Черт! Сколько у меня было времени? Я не смог бы прочитать это так быстро, даже если бы сосредоточился. Или, может, это проверка на скорочтение? Черт. Читай быстро.
Ёпть. Это слишком быстро – ни слова не запомнил. Сосредоточься. Читай медленно. Расслабься. Читай.
Я прочел:
Самосознание, изначально будучи Категорией Духа, вступает на этот путь, взятое в себе в качестве отдельной сущности, базового бытия; и потому его цель – обрести реальное существование в качестве индивидуума и насладиться существованием в этой роли.
Чувство самого себя, оно же “для-себя-бытие”, базовое существование, отрицает “другого”. Поэтому в своем сознании оно становится Несомненным, в отличие от чего-то, что определенно существует, но чему, однако, присуща значимость без свойственного ему существования; сознание расщепляется на эту данную реальность и Смерть, которая осознается им через вытеснение реальности, Смерть, которой, в сущности, оно заменяет данную реальность. Эта первичная Смерть, однако, есть прямая квинтэссенция “для-себя-бытия”, другими словами, видя себя как...
– Итак, давайте поговорим о только что прочитанном вами пассаже.
– Э... – Я несколько раз открыл и закрыл рот. Вероятно, от этого я выглядел особенно глубокомысленно. – Э... я бы сказал, что он о самосознании и о том, как воспринимать... э... индивидуума в сравнении с другими людьми.
– Но, безусловно, самосознание, которое в целом осознает себя как реальность, сосредоточено не на себе самом, но на объекте, который первоначально есть лишь предмет самосознания.
– Ммм... Вы не могли бы повторить?
– Безусловно, самосознание, которое в целом осознает себя как реальность, сосредоточено не на себе самом, но на объекте, который первоначально есть лишь предмет самосознания.
– Да. Согласен.
– Но как вы можете быть согласны, если придерживаетесь мнения, что индивидуальность преимущественно проявляет себя в отношениях с окружающим, с внешним. Разумеется, самосознание, объект которого – оно само, полностью противоречит “общественно-”, – он нарисовал в воздухе кавычки, – ориентированной позиции.
– Понятно. Правильно. Я хотел сказать, что самосознание – это в основном нечто личное. Не общественное.
– Так вы архитэтчерист?
– Я?
– Вы, разумеется, понимаете, что исключить вообще все связи с обществом при обсуждении самосознания означает отказаться от любых надежд на создание идеологии, альтернативной рыночной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46