Отличная сделка! Одно ожерелье от Булгари и одна картина от Уолтера Уэллса обойдутся гораздо дешевле, чем два ожерелья от Булгари, что он ей пообещал.
Барли сказал, что подумает об этом, но на самом деле его мысли были заняты совсем другим. Он только что заметил Биллибоя Джастиса за рулем нового лимузина, объезжавшего неожиданно появившиеся колдобины на дороге напротив галереи Серпантин. Рядом с ним сидел тот русский, что был на благотворительном аукционе леди Джулиет. Барли знал – просто был уверен, – что Биллибой отправляется на ленч с сэром Рональдом Рэндомом, и за ленчем они станут рассуждать о том, что страна, если хочет оставаться самостоятельной в рамках новой Европы, нуждается в расширении промышленной базы, а искусство может быть великой дорогой в будущее для Франции, но никак не для Британии. И сэр Рональд Рэндом, которого Барли только что прокатил с ленчем, вполне может обратить на этот разговор куда больше внимания, чем обычно.
И тот факт, что леди Джулиет хорошо относится к Грейс, тоже не очень-то приятен. А Грейс ей нравится, иначе она не пригласила бы ее на аукцион. Похоже, даже в нынешние времена люди все же склонны вставать на чью-то сторону. В свое время ему казалось, что так просто развестись с Грейс и жениться на Дорис, и что это никого не касается, кроме них.
Он ошибся, а ошибаться Барли не привык.
Глава 15
Уолтер Уэллс любит меня. Ночью его руки исследуют мое тело, и мне даже в голову не приходит, что он может найти в моей фигуре какие-то недостатки. И это после многих лет жизни с Барли и постоянной тревоги: не толстый ли у меня живот, делаю ли я в постели все правильно, нужно ли мне просто лежать или вести себя более активно? Тонкие сильные пальцы Уолтера двигаются по моим бедрам, по спине, по всей моей теплой сущности, и я, маленькая и кругленькая, благостно растворяюсь в нем – крупном и костлявом. Как все же обнаженные мужчина и женщина дополняют друг друга в постели: он твердый, она мягкая, – короче, все эти штучки про инь и ян. Столько удовольствия! Он сжимает пальцами мою плоть, словно желая убедиться, что я настоящая, что это ему не снится. А ведь мое тело весьма и весьма несовершенно. Так что же очаровывает Уолтера? То, что когда-то было гладким и упругим, теперь стало сухим на ощупь и дряблым, совершенно незнакомым мне, когда этого касаются мои собственные пальцы. Это принадлежит незнакомке, кому-то третьему в нашей постели.
Уолтер Уэллс уродства в этом не видит.
– Я люблю тебя, – говорит он. – Ты такая красавица.
– Это ты так думаешь, – протестую я. – Ты знаешь, что на самом деле я вовсе не красива. Все выглядят отлично в молодости, а я не молода.
Но он утверждает, что предпочитает расцветшую розу, а не бутон. Бутон полон ожиданий, которым приходит конец, и остаются только печаль и разочарование.
Глядя на себя в зеркало, я вижу некоторые изменения, которым не могу поверить. Мои глаза заблестели. Можно подумать, что я начала молодеть, что природа повернула процесс вспять и Господь в мудрости своей замедлил течение времени специально для меня. Но конечно, этого быть не может. Это просто поток эстрогенов в сосудах. Любовь. Наверняка.
Галерея «Блумсдейл» продала четыре картины Уолтера – пейзажи – дилеру в Нью-Йорке, директору Манхэттенского (Sic!) центра искусств. Они ухитрились продать их по тысяче фунтов за каждую. Шестьдесят процентов от четырех тысяч составляют две тысячи четыреста – хоть возьми, хоть брось, как говорит Барли. Он быстро считает, хоть и не точно. «Назовите приблизительную цифру!» – все время вопил он независимо от того, шла ли речь о покупке недвижимости на миллионы или о куске мяса для воскресного обеда.
Манхэттенская галерея хочет устроить персональную выставку Уолтера, и ему придется ехать в Нью-Йорк, чтобы взглянуть самому. Американцы говорят, что его работы обладают редкой для такого молодого человека зрелостью.
– Тебя открыли! – воскликнула я.
– Похоже, что так, – расплылся в улыбке Уолтер. Леди Джулиет висит на стене, взирая на нас сверху.
У нее добрый взгляд, а по мере того как осеннее солнце скользит по небосклону, ожерелье при отличном северном освещении иногда сияет и переливается разными цветами – изумрудно-зеленым, сапфирово-синим и рубиново-красным – и словно шевелится на теле леди Джулиет. Кажется, будто она дышит.
Глава 16
– Уолтер Уэллс был воистину на седьмом небе. Казалось, все в его жизни наладилось. Он встретил любовь всей своей жизни, и любимая женщина не жалуется на холод, понимает, о чем он говорит, привлекательна для него физически и не мешает работать. И не болтает бесконечно о себе, и не сплетничает. У нее есть сын, но уже давно взрослый и живущий в Австралии. У Уолтера были весьма смутные представления о генной технологии, и он воображал, что если у них возникнет желание завести ребенка, возраст ее не остановит. Раз уж ученые смогли клонировать овцу, то могут клонировать что угодно. Она спокойно позировала для портрета, облачившись в свое платье из пурпурного бархата.
– В нем есть нечто скорбное, – объяснил Уолтер. – Оно сшито специально для тебя.
Похоже, он считал, что ей в жизни пришлось много страдать. Грейс это отрицала:
– Отсутствие близких отношений с родителями, финансовый крах и последующее банкротство, сын-гомосексуалист, неверный муж, тюремный срок, развод – вряд ли все это тянет на мученичество, Уолтер.
Но он продолжал настаивать. Она, безусловно, страдала, пока он ее не спас: он взял ее жизнь в свои руки, и Грейс расцвела и раскрылась, как розовый бутон под лучами солнца. Грейс спорила с ним не меньше, чем с Барли.
Она оплачивала его счета, и ему никогда не приходилось просить ее об этом. Она не вмешивалась и не пыталась навязать ему, открыто или подспудно, свой образ жизни. Она забирала грязные вещи в стирку к себе домой, чтобы они не валялись кучей в ванной. Ее квартира представляла собой унылое, очень душное, действующее на нервы помещение, и Уолтер мог использовать его для хранения излишков тех предметов, которые он так любил, но которые решительно негде было складывать в его мастерской, иначе невозможно было пробраться от двери к кровати. И вокруг мольберта он предпочитал иметь свободное пространство.
– Всякий раз, как ты выходишь из дома, – заметила она, – ты возвращаешься с очередным сокровищем.
Уолтер находил всякую всячину на развалах, блошином рынке или под заборами. А иногда совершенно посторонние люди отдавали ему разбитую вазу, треснувшую тарелку, трехногий стул, выщербленный кувшин, старую миску, комод без ручки. Все уже испорченные вещи, в окружении которых он любил жить, спасая их от пренебрежения мира, как другие подбирают бездомных кошек и собак.
Однажды, когда они гуляли по пляжу, он нашел выброшенную на песок деревянную фигуру, когда-то украшавшую нос старого корабля, – XVII век, определил Уолтер, – выбеленное водой изображение женщины с отбитым носом и круглыми и гладкими, как у Памелы Андерсон, грудями, бесстрашно рассекающими высокие волны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Барли сказал, что подумает об этом, но на самом деле его мысли были заняты совсем другим. Он только что заметил Биллибоя Джастиса за рулем нового лимузина, объезжавшего неожиданно появившиеся колдобины на дороге напротив галереи Серпантин. Рядом с ним сидел тот русский, что был на благотворительном аукционе леди Джулиет. Барли знал – просто был уверен, – что Биллибой отправляется на ленч с сэром Рональдом Рэндомом, и за ленчем они станут рассуждать о том, что страна, если хочет оставаться самостоятельной в рамках новой Европы, нуждается в расширении промышленной базы, а искусство может быть великой дорогой в будущее для Франции, но никак не для Британии. И сэр Рональд Рэндом, которого Барли только что прокатил с ленчем, вполне может обратить на этот разговор куда больше внимания, чем обычно.
И тот факт, что леди Джулиет хорошо относится к Грейс, тоже не очень-то приятен. А Грейс ей нравится, иначе она не пригласила бы ее на аукцион. Похоже, даже в нынешние времена люди все же склонны вставать на чью-то сторону. В свое время ему казалось, что так просто развестись с Грейс и жениться на Дорис, и что это никого не касается, кроме них.
Он ошибся, а ошибаться Барли не привык.
Глава 15
Уолтер Уэллс любит меня. Ночью его руки исследуют мое тело, и мне даже в голову не приходит, что он может найти в моей фигуре какие-то недостатки. И это после многих лет жизни с Барли и постоянной тревоги: не толстый ли у меня живот, делаю ли я в постели все правильно, нужно ли мне просто лежать или вести себя более активно? Тонкие сильные пальцы Уолтера двигаются по моим бедрам, по спине, по всей моей теплой сущности, и я, маленькая и кругленькая, благостно растворяюсь в нем – крупном и костлявом. Как все же обнаженные мужчина и женщина дополняют друг друга в постели: он твердый, она мягкая, – короче, все эти штучки про инь и ян. Столько удовольствия! Он сжимает пальцами мою плоть, словно желая убедиться, что я настоящая, что это ему не снится. А ведь мое тело весьма и весьма несовершенно. Так что же очаровывает Уолтера? То, что когда-то было гладким и упругим, теперь стало сухим на ощупь и дряблым, совершенно незнакомым мне, когда этого касаются мои собственные пальцы. Это принадлежит незнакомке, кому-то третьему в нашей постели.
Уолтер Уэллс уродства в этом не видит.
– Я люблю тебя, – говорит он. – Ты такая красавица.
– Это ты так думаешь, – протестую я. – Ты знаешь, что на самом деле я вовсе не красива. Все выглядят отлично в молодости, а я не молода.
Но он утверждает, что предпочитает расцветшую розу, а не бутон. Бутон полон ожиданий, которым приходит конец, и остаются только печаль и разочарование.
Глядя на себя в зеркало, я вижу некоторые изменения, которым не могу поверить. Мои глаза заблестели. Можно подумать, что я начала молодеть, что природа повернула процесс вспять и Господь в мудрости своей замедлил течение времени специально для меня. Но конечно, этого быть не может. Это просто поток эстрогенов в сосудах. Любовь. Наверняка.
Галерея «Блумсдейл» продала четыре картины Уолтера – пейзажи – дилеру в Нью-Йорке, директору Манхэттенского (Sic!) центра искусств. Они ухитрились продать их по тысяче фунтов за каждую. Шестьдесят процентов от четырех тысяч составляют две тысячи четыреста – хоть возьми, хоть брось, как говорит Барли. Он быстро считает, хоть и не точно. «Назовите приблизительную цифру!» – все время вопил он независимо от того, шла ли речь о покупке недвижимости на миллионы или о куске мяса для воскресного обеда.
Манхэттенская галерея хочет устроить персональную выставку Уолтера, и ему придется ехать в Нью-Йорк, чтобы взглянуть самому. Американцы говорят, что его работы обладают редкой для такого молодого человека зрелостью.
– Тебя открыли! – воскликнула я.
– Похоже, что так, – расплылся в улыбке Уолтер. Леди Джулиет висит на стене, взирая на нас сверху.
У нее добрый взгляд, а по мере того как осеннее солнце скользит по небосклону, ожерелье при отличном северном освещении иногда сияет и переливается разными цветами – изумрудно-зеленым, сапфирово-синим и рубиново-красным – и словно шевелится на теле леди Джулиет. Кажется, будто она дышит.
Глава 16
– Уолтер Уэллс был воистину на седьмом небе. Казалось, все в его жизни наладилось. Он встретил любовь всей своей жизни, и любимая женщина не жалуется на холод, понимает, о чем он говорит, привлекательна для него физически и не мешает работать. И не болтает бесконечно о себе, и не сплетничает. У нее есть сын, но уже давно взрослый и живущий в Австралии. У Уолтера были весьма смутные представления о генной технологии, и он воображал, что если у них возникнет желание завести ребенка, возраст ее не остановит. Раз уж ученые смогли клонировать овцу, то могут клонировать что угодно. Она спокойно позировала для портрета, облачившись в свое платье из пурпурного бархата.
– В нем есть нечто скорбное, – объяснил Уолтер. – Оно сшито специально для тебя.
Похоже, он считал, что ей в жизни пришлось много страдать. Грейс это отрицала:
– Отсутствие близких отношений с родителями, финансовый крах и последующее банкротство, сын-гомосексуалист, неверный муж, тюремный срок, развод – вряд ли все это тянет на мученичество, Уолтер.
Но он продолжал настаивать. Она, безусловно, страдала, пока он ее не спас: он взял ее жизнь в свои руки, и Грейс расцвела и раскрылась, как розовый бутон под лучами солнца. Грейс спорила с ним не меньше, чем с Барли.
Она оплачивала его счета, и ему никогда не приходилось просить ее об этом. Она не вмешивалась и не пыталась навязать ему, открыто или подспудно, свой образ жизни. Она забирала грязные вещи в стирку к себе домой, чтобы они не валялись кучей в ванной. Ее квартира представляла собой унылое, очень душное, действующее на нервы помещение, и Уолтер мог использовать его для хранения излишков тех предметов, которые он так любил, но которые решительно негде было складывать в его мастерской, иначе невозможно было пробраться от двери к кровати. И вокруг мольберта он предпочитал иметь свободное пространство.
– Всякий раз, как ты выходишь из дома, – заметила она, – ты возвращаешься с очередным сокровищем.
Уолтер находил всякую всячину на развалах, блошином рынке или под заборами. А иногда совершенно посторонние люди отдавали ему разбитую вазу, треснувшую тарелку, трехногий стул, выщербленный кувшин, старую миску, комод без ручки. Все уже испорченные вещи, в окружении которых он любил жить, спасая их от пренебрежения мира, как другие подбирают бездомных кошек и собак.
Однажды, когда они гуляли по пляжу, он нашел выброшенную на песок деревянную фигуру, когда-то украшавшую нос старого корабля, – XVII век, определил Уолтер, – выбеленное водой изображение женщины с отбитым носом и круглыми и гладкими, как у Памелы Андерсон, грудями, бесстрашно рассекающими высокие волны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52