– Он был моим преподавателем вокала и обещал сделать меня звездой Бродвея. Все случилось так быстро, прежде чем я что-либо осознала. Он пригласил меня к себе и…
– Дон, пожалуйста, – лицо Джимми искривилось от боли, – я не хочу слушать, все, кончено. Тебя обманули, я знаю и очень сожалею, что не могу набить ему морду. Возможно, когда-нибудь я это сделаю, но ты не должна мне ничего объяснять. Я говорил тебе, что знаю, как случается подобное. Я видел это. Важно, – он посмотрел на меня, и его глаза сузились, – чтобы это не случилось снова.
Я кивнула, мне стало легче, Джимми простил меня.
– Я люблю тебя, Джимми. Честное слово люблю. Ты не знаешь, сколько я вытерпела всего.
– Только не сегодня, не после дороги, – пошутил Джимми. – Я сейчас не могу.
Хорошо было расслабиться и посмеяться после всего пережитого, рядом с любимым человеком, принесшим радость в твою жизнь. Странно, чем дальше мы отъезжали от Медоуз, тем меньше я ненавидела мисс Эмили и тем больше жалела ее.
Но к ужасной бабушке Катлер жалости у меня не было, она была дьяволом в юбке, самой великой грешницей. Я не могла вспомнить ни одного человека, согрешившего сильнее. Но ведь те же самые качества, что она употребила во зло, могли послужить добру, она бы достигла многих вершин и не потеряла бы уважения людей. Но сейчас, несомненно, она сильный противник.
Чем ближе мы подъезжали к побережью Катлеров, тем сильнее билось мое сердце в предчувствии неизбежного скандала. Я едва замечала великолепие последнего дня весны, высокое голубое небо и мягкие молочно-белые облака. В моем больном сознании весь окружающий мир был серым и без малейшего признака солнца, совершенно холодный.
И так будет до тех пор, пока я не увижусь со своей девочкой.
Мы выехали на набережную океана, а вскоре я увидела знакомый дорожный знак, оповещающий, что мы въезжаем на побережье Катлеров, ничто не казалось мне здесь родным, ни длинная улица с маленькими магазинами и кафе, ни тишина и спокойствие.
На улице было всего несколько человек, но мне эта деревенская идиллия виделась затишьем перед штормом. Прохожие, делающие покупки, лодки, рабочие в доке, красивые зеленые лужайки, все это находилось под властью страшного деспота, в сердце побережья Катлеров жил дьявол – дьявол бабушка Катлер.
– Почти приехали, – сказал Джимми и ободряюще улыбнулся. – Не волнуйся, мы очень аккуратно разворошим это осиное гнездо.
Я кивнула и глубоко вздохнула.
Вдоль изогнутой береговой линии, по дороге, специально построенной для гостей, мы въехали в частные владения Катлеров. Берег здесь был покрыт белым песком, из-за чего всегда выглядел чистым. Даже огромные волны замедляли свой быстрый бег, словно боясь какой-то грозной силы, с берега управляющей морским царством. Я почти услышала голос бабушки и увидела ее лицо, когда прочитала объявление: «Въезд только для постояльцев гостиницы «Катлерз Коув»!
Гостиница предстала перед нами во всем своем великолепии, она стояла на возвышении, низ здания был увит виноградником. Мезонин, цвета синего Веджвудского фаянса, с тремя молочно-белыми башнями выглядел так умиротворенно. Неосвещенные окна словно тонули в тихом океанском бризе. Прислуга ухаживала за цветочными клумбами. Никого из гостей еще не было видно ни в маленьком парке, ни на лужайке, ни на скамьях.
– Не очень много постояльцев, – заметил Джимми.
– Нет, ты не прав, – я была так возбуждена, что не стала разъяснять свои слова.
Джимми припарковался перед зданием, некоторое время мы просто сидели и ждали. Я вспоминала, когда в последний раз покинула его, чтобы поехать в школу Искусств в Нью-Йорк. Я захлебнулась от волнения, когда явственно представила перед собой лица Клэр и Филипа, матери и Рэндольфа, и особенно бабушки Катлер, всех тех, кого я сейчас увижу.
– Готова? – спросил Джимми.
– Да, – твердо ответила я и вышла из автомобиля. Мы быстро пересекли холл гостиницы, но кроме привратника, сидящего за столом, там никого не было.
– Они, наверное, закрыты, – осматриваясь, предположил Джимми.
Я направилась к столу, госпожа Хилл подняла голову и заметила меня. Я увидела на ее лице волнение, она медленно кивнула головой, когда я подошла.
– О, вы вернулись из школы, – сказала она.
Из ее слов я поняла, что бабушка Катлер уверила всех, что я все еще в школе в Нью-Йорке.
– Куда пропали постояльцы? – поинтересовалась я.
– Постояльцы? Как, вы не знаете? – От удивления она даже приоткрыла рот.
– Не знаю что?
– У вашей бабушки удар, она в больнице, и гостиница закрыта уже в течение недели. Ваш отец так расстроен, что не способен что-либо делать, а ваша мать… Ваша мать тоже очень расстроена.
– Удар? Когда он произошел? – Мисс Хилл чуть не заплакала, – видите ли, – добавила я тихо, – я ничего не знаю.
– Только вчера, постояльцев было очень немного, потому что сезон еще не начался. Ваш отец каждому возместил убытки и, конечно, сохранил нам жалование.
Я посмотрела на Джимми, он покачал головой, не зная что делать.
– Мой отец сейчас здесь или в больнице?
– Он в офисе, с утра еще не выходил. Ему очень плохо, хорошо, что приехали вы. Возможно, потребуется помощь. Бедная госпожа Катлер, – продолжала она, вытирая слезы, – она рухнула прямо за столом в офисе. Люди, подобные ей, всегда сваливаются прямо за рабочим местом. Хорошо, что ваш отец случайно заглянул туда. Как мы волновались, пока не приехала «скорая» и не отвезла ее в больницу. Мы все молимся.
– Спасибо, – я взяла Джимми за руку и повела к кабинету Рэндольфа.
Я постучала в дверь, но никакого ответа не последовало. Я постучала сильнее.
– Кто там? Ну, кто? – раздался дрожащий голос. Я открыла дверь и мы вошли.
Рэндольф сидел за столом, заваленным бумагами, и что-то искал. Его волосы были всклокочены, как будто он целый день ерошил их руками. Свободная рубашка была расстегнута, вид был не ахти, но тоски заметно не было.
– Извините, – пробормотал он, – я сейчас слишком занят, позже, позже…
Он снова углубился в бумаги, водя по ним ручкой как указкой.
– Рэндольф, это я, Дон, – сказала я, и он вскочил.
– Дон? А, Дон, – он опустил глаза вниз и театрально заломил руки, – ты, наверное, не знаешь… Моя мать… Она… Моя мать никогда не болела, – Рэндольф засмеялся безумным смехом, – никогда не посещала врачей. Я всегда говорил ей, мама, вы должны регулярно проходить медицинскую проверку. У вас так много друзей медиков, и они всегда рады принять. Но она не слушала, говорила, что после посещения врача она чувствует себя больной. – Он снова рассмеялся. – Представляете… Доктора делают меня больной… Но она была как кремень… твердой, – он сжал руку в кулак, – она ни разу не пропустила рабочего дня… ни дня… Даже когда отец был жив. – Он взял бумаги, дико рассмеялся и подбросил их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
– Дон, пожалуйста, – лицо Джимми искривилось от боли, – я не хочу слушать, все, кончено. Тебя обманули, я знаю и очень сожалею, что не могу набить ему морду. Возможно, когда-нибудь я это сделаю, но ты не должна мне ничего объяснять. Я говорил тебе, что знаю, как случается подобное. Я видел это. Важно, – он посмотрел на меня, и его глаза сузились, – чтобы это не случилось снова.
Я кивнула, мне стало легче, Джимми простил меня.
– Я люблю тебя, Джимми. Честное слово люблю. Ты не знаешь, сколько я вытерпела всего.
– Только не сегодня, не после дороги, – пошутил Джимми. – Я сейчас не могу.
Хорошо было расслабиться и посмеяться после всего пережитого, рядом с любимым человеком, принесшим радость в твою жизнь. Странно, чем дальше мы отъезжали от Медоуз, тем меньше я ненавидела мисс Эмили и тем больше жалела ее.
Но к ужасной бабушке Катлер жалости у меня не было, она была дьяволом в юбке, самой великой грешницей. Я не могла вспомнить ни одного человека, согрешившего сильнее. Но ведь те же самые качества, что она употребила во зло, могли послужить добру, она бы достигла многих вершин и не потеряла бы уважения людей. Но сейчас, несомненно, она сильный противник.
Чем ближе мы подъезжали к побережью Катлеров, тем сильнее билось мое сердце в предчувствии неизбежного скандала. Я едва замечала великолепие последнего дня весны, высокое голубое небо и мягкие молочно-белые облака. В моем больном сознании весь окружающий мир был серым и без малейшего признака солнца, совершенно холодный.
И так будет до тех пор, пока я не увижусь со своей девочкой.
Мы выехали на набережную океана, а вскоре я увидела знакомый дорожный знак, оповещающий, что мы въезжаем на побережье Катлеров, ничто не казалось мне здесь родным, ни длинная улица с маленькими магазинами и кафе, ни тишина и спокойствие.
На улице было всего несколько человек, но мне эта деревенская идиллия виделась затишьем перед штормом. Прохожие, делающие покупки, лодки, рабочие в доке, красивые зеленые лужайки, все это находилось под властью страшного деспота, в сердце побережья Катлеров жил дьявол – дьявол бабушка Катлер.
– Почти приехали, – сказал Джимми и ободряюще улыбнулся. – Не волнуйся, мы очень аккуратно разворошим это осиное гнездо.
Я кивнула и глубоко вздохнула.
Вдоль изогнутой береговой линии, по дороге, специально построенной для гостей, мы въехали в частные владения Катлеров. Берег здесь был покрыт белым песком, из-за чего всегда выглядел чистым. Даже огромные волны замедляли свой быстрый бег, словно боясь какой-то грозной силы, с берега управляющей морским царством. Я почти услышала голос бабушки и увидела ее лицо, когда прочитала объявление: «Въезд только для постояльцев гостиницы «Катлерз Коув»!
Гостиница предстала перед нами во всем своем великолепии, она стояла на возвышении, низ здания был увит виноградником. Мезонин, цвета синего Веджвудского фаянса, с тремя молочно-белыми башнями выглядел так умиротворенно. Неосвещенные окна словно тонули в тихом океанском бризе. Прислуга ухаживала за цветочными клумбами. Никого из гостей еще не было видно ни в маленьком парке, ни на лужайке, ни на скамьях.
– Не очень много постояльцев, – заметил Джимми.
– Нет, ты не прав, – я была так возбуждена, что не стала разъяснять свои слова.
Джимми припарковался перед зданием, некоторое время мы просто сидели и ждали. Я вспоминала, когда в последний раз покинула его, чтобы поехать в школу Искусств в Нью-Йорк. Я захлебнулась от волнения, когда явственно представила перед собой лица Клэр и Филипа, матери и Рэндольфа, и особенно бабушки Катлер, всех тех, кого я сейчас увижу.
– Готова? – спросил Джимми.
– Да, – твердо ответила я и вышла из автомобиля. Мы быстро пересекли холл гостиницы, но кроме привратника, сидящего за столом, там никого не было.
– Они, наверное, закрыты, – осматриваясь, предположил Джимми.
Я направилась к столу, госпожа Хилл подняла голову и заметила меня. Я увидела на ее лице волнение, она медленно кивнула головой, когда я подошла.
– О, вы вернулись из школы, – сказала она.
Из ее слов я поняла, что бабушка Катлер уверила всех, что я все еще в школе в Нью-Йорке.
– Куда пропали постояльцы? – поинтересовалась я.
– Постояльцы? Как, вы не знаете? – От удивления она даже приоткрыла рот.
– Не знаю что?
– У вашей бабушки удар, она в больнице, и гостиница закрыта уже в течение недели. Ваш отец так расстроен, что не способен что-либо делать, а ваша мать… Ваша мать тоже очень расстроена.
– Удар? Когда он произошел? – Мисс Хилл чуть не заплакала, – видите ли, – добавила я тихо, – я ничего не знаю.
– Только вчера, постояльцев было очень немного, потому что сезон еще не начался. Ваш отец каждому возместил убытки и, конечно, сохранил нам жалование.
Я посмотрела на Джимми, он покачал головой, не зная что делать.
– Мой отец сейчас здесь или в больнице?
– Он в офисе, с утра еще не выходил. Ему очень плохо, хорошо, что приехали вы. Возможно, потребуется помощь. Бедная госпожа Катлер, – продолжала она, вытирая слезы, – она рухнула прямо за столом в офисе. Люди, подобные ей, всегда сваливаются прямо за рабочим местом. Хорошо, что ваш отец случайно заглянул туда. Как мы волновались, пока не приехала «скорая» и не отвезла ее в больницу. Мы все молимся.
– Спасибо, – я взяла Джимми за руку и повела к кабинету Рэндольфа.
Я постучала в дверь, но никакого ответа не последовало. Я постучала сильнее.
– Кто там? Ну, кто? – раздался дрожащий голос. Я открыла дверь и мы вошли.
Рэндольф сидел за столом, заваленным бумагами, и что-то искал. Его волосы были всклокочены, как будто он целый день ерошил их руками. Свободная рубашка была расстегнута, вид был не ахти, но тоски заметно не было.
– Извините, – пробормотал он, – я сейчас слишком занят, позже, позже…
Он снова углубился в бумаги, водя по ним ручкой как указкой.
– Рэндольф, это я, Дон, – сказала я, и он вскочил.
– Дон? А, Дон, – он опустил глаза вниз и театрально заломил руки, – ты, наверное, не знаешь… Моя мать… Она… Моя мать никогда не болела, – Рэндольф засмеялся безумным смехом, – никогда не посещала врачей. Я всегда говорил ей, мама, вы должны регулярно проходить медицинскую проверку. У вас так много друзей медиков, и они всегда рады принять. Но она не слушала, говорила, что после посещения врача она чувствует себя больной. – Он снова рассмеялся. – Представляете… Доктора делают меня больной… Но она была как кремень… твердой, – он сжал руку в кулак, – она ни разу не пропустила рабочего дня… ни дня… Даже когда отец был жив. – Он взял бумаги, дико рассмеялся и подбросил их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74