Приволок платье французское, все из лунного серебра.
И вот она вся в этом платье, достает из кожаной сумочки косметичку и заявляет:
— Пардон, месье считает, что это все гармонирует с драными шлепанцами? Тебе же будет стыдно ходить рядом со мной! Я тебя опозорю!
Что говорить? С француженкой не поспоришь! Пошел туда, не знаю куда, принес то, не знаю что. Надела — ей в самый раз! Ножки в туфельке — не узнать! Платье надела.
— Ну, как? — спрашивает.
А у меня язык отнялся и прочие органы. Неужели мне, простому смертному, все эти годы довелось жить с королевой?
Она тушью ресницы свои навострила, щечки в краску вогнала, встала рядом у зеркала, и понял я, что один из нас лишний!
Короче, в этих туфлях, платье, с косметичкой в сумочке тут же у меня ее увели.
Мужики, послушайте пострадавшего. Если вы свою любите, ничего не покупайте! В том, что есть, она никому, кроме вас, не нужна. Если хотите избавиться — другой разговор!
Дворничиха на балконе
Разбудил Штукина странный звук. На балконе явно скреблись, хотя на зиму было заклеено в лучшем виде. Значит, попасть на балкон могли только с улицы. Как это с улицы, когда пятый этаж? Может, птичка шаркала ножкой в поисках корма? Воробей так греметь лапами никогда бы не стал... «Цапля, что ли? — туго соображал со сна Штукин. — Сейчас я ей врежу прямо в...» Он никогда не видел цаплю, поэтому смутно представлял, во что ей можно врезать. Штукин подошел к балкону и долго тер глаза: за стеклом вместо цапли скреблась крохотная дворничиха в желтом тулупе. Ломиком била лед, веничком посыпала из детского ведерка песком. Штукин, разом проснувшись, с хрустом отодрал заклеенную на зиму дверь и заорал:
— А ну брысь! По какому праву скребетесь, гражданка?!
— Это мой долг! — сладко распрямилась дворничиха. — Уменьшается травматизм на балконах, рождаемость приподнимается. А то жить некому.
— Чего? Вы б еще на крыше песком посыпали! Люди ноги ломают не там, где вы сыпете? Ироды! — свирепел окоченевший Штукин, кутаясь в домашние трусы.
— А кто вам мешает ноги ломать, где посыпано? — Дворничиха заглянула в комнату. — Ох ты! Где ж такую грязь достаете? Не иначе жилец тут холостой! Так и быть, песочком посыплю. — Она щедро сыпанула из ведерка на пол. — Хороший паркетик, вьетнамский! Его песком лучше, а солью разъесть может. Вот в сороковой пол посолила, как попросили, а то у них тесть пьяный подскальзывался. Так верите, нет, — весь паркет белый стал! Соль, что вы хотите! Зато тесть пить бросил. Не могу, сказал, об соленый паркет бить челом, подташнивает! И не пьет третий день! Представляете? — Дворничиха потопала на кухню, по дороге посыпая песком. — От холода содрогаетесь или от страсти? Я женщина честная, пять благодарностей. А вы сразу в трусах. Сначала чаю поставлю. Ух ты! У вас брюква имеется! Сделаю яичницу с брюквой. Это полезно. А для мужчины вообще! Скушаете и на меня бросаться начнете! А зовут меня Марья Ивановна!
Как ни странно, яичница с брюквой оказалась приличной, к тому же Штукин опять не поужинал.
— Ну вот, накормила. Это мой долг. Пожалуй, пойду, пока с брюквы на меня не набросились! — Мария Ивановна шагнула к балкону.
— Нет, нет! Прошу сюда! — Штукин галантно распахнул дверь. И тут, как нарочно, на площадку выскочили соседская собака с хозяином и замерли в стойке, принюхиваясь в четыре ноздри, не сводя глаз с дикой пары: Штукин в трусах и румяная коротышка в тулупе. Покраснев до колен, Штукин захлопнул дверь:
— На ровном месте застукали, сволочи!
— По-моему, вы меня опозорили, — прошептала дворничиха.
— Чем же это? Вот вы меня опозорили, факт! Как докажу, что между нами ничего не было, как? Раз ночью в трусах рядом с бабой, скажут — развратник!
Дворничиха, сыпанув под себя песку, грохнулась в полный рост и зарыдала. Крохотная такая дворничиха, а ревела как начальник РЖУ.
Опасаясь, что ворвутся собаки с соседями, Штукин, нагнувшись к лежащей, одной рукой гладил дворничиху по голове, второй сжимал ее горло:
— Тихо! Миленькая моя! Заткнись! Люди спят! Что теперь делать?! Не жениться ведь...
— Я согласная на замужество. Ой, полпятого! Скоренько спать! Теперь это наш долг! Да вы еще после брюквы! Я вас опасаюсь! — Дворничиха хохотнула и, скинув тулуп, прыгнула в постель, где исчезла.
Как бы вы поступили на месте Штукина? Устроить в пять утра жуткий скандал, соседей порадовать? Глупо. Штукин, как воспитанный человек, решил по-хорошему лечь с дворничихой, а вот утром выставить невесту за дверь, чтобы ноги ее не было!
Он проснулся полвосьмого от звонка будильника. Оказалось, Марья Ивановна ушла по-английски, не попрощавшись, прихватив с холодильника кошелек.
Ложась спать полпервого, Штукин снова заклеил дверь на балконе, радуясь тому, что свободен, но чуточку было и жаль. Дворничиха хоть и небольшая, но оказалась на редкость вся миловидная.
В два часа ночи с балкона настойчиво постучали. Штукин проснулся и, проклиная всех дворников мира, отодрал свежезаклеенную дверь. Марья Ивановна подпрыгнула и повисла на шее:
— Волновались, что не приду? Сейчас яишенку с брюквой изображу, потерпите.
И Штукин начал терпеть.
Марья Ивановна ежедневно устраивала генеральные уборки. Жилье блестело, сверкало, и казалось Штукину, что он не дома, а в гостях, и все время тянуло уйти. Марья Ивановна готовила всевозможные блюда, обязательно с брюквой, очень полезной для мужчин, а сама по ночам исчезала с ведерком песка, говорила: пошла по балконам.
— Береги себя! — бормотал вслед Штукин, в глубине души надеясь на чудо, вдруг сорвется с балкона и вниз! Но увы, Марья Ивановна соблюдала технику безопасности и каждый раз возвращалась цела и невредима. Мало того, на Пасху привезла откуда-то пару родителей.
— Не обращайте внимания, они тихие, им недолго осталось, потерпите.
Старики смущенно лузгали семечки, сидя вдвоем в одном кресле. Старость надо уважать, куда денешься? Пусть живут, тем более много места не занимают.
Тесть относился к Штукину уважительно. Когда тот садился за диссертацию, тесть залезал на стол, располагался под лампой и, посасывая трубочку, крутил головой: «Ну ты грамотей!» Курил тесть собственный самосад, на редкость вонючий и стойкий. Поначалу Штукин кашлял до слез, но постепенно привык, и без этого запаха ему не работалось. Теща попалась на редкость болтливая, все рассказывала, как в детстве упала в колодец и оттого не росла. Рассказывая, теща ревела. А поскольку у нее был крепчайший склероз, отревевшись, начинала историю заново. И так каждый день. Откуда она брала столько слез, одному Богу известно!
Тесть был мужиком хозяйственным. Спали все на одной и той же тахте, но старики в ногах — поперек. Чтобы не смущать молодых, тесть смастерил фанерный щит с фигурной резьбой и укреплял его на ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
И вот она вся в этом платье, достает из кожаной сумочки косметичку и заявляет:
— Пардон, месье считает, что это все гармонирует с драными шлепанцами? Тебе же будет стыдно ходить рядом со мной! Я тебя опозорю!
Что говорить? С француженкой не поспоришь! Пошел туда, не знаю куда, принес то, не знаю что. Надела — ей в самый раз! Ножки в туфельке — не узнать! Платье надела.
— Ну, как? — спрашивает.
А у меня язык отнялся и прочие органы. Неужели мне, простому смертному, все эти годы довелось жить с королевой?
Она тушью ресницы свои навострила, щечки в краску вогнала, встала рядом у зеркала, и понял я, что один из нас лишний!
Короче, в этих туфлях, платье, с косметичкой в сумочке тут же у меня ее увели.
Мужики, послушайте пострадавшего. Если вы свою любите, ничего не покупайте! В том, что есть, она никому, кроме вас, не нужна. Если хотите избавиться — другой разговор!
Дворничиха на балконе
Разбудил Штукина странный звук. На балконе явно скреблись, хотя на зиму было заклеено в лучшем виде. Значит, попасть на балкон могли только с улицы. Как это с улицы, когда пятый этаж? Может, птичка шаркала ножкой в поисках корма? Воробей так греметь лапами никогда бы не стал... «Цапля, что ли? — туго соображал со сна Штукин. — Сейчас я ей врежу прямо в...» Он никогда не видел цаплю, поэтому смутно представлял, во что ей можно врезать. Штукин подошел к балкону и долго тер глаза: за стеклом вместо цапли скреблась крохотная дворничиха в желтом тулупе. Ломиком била лед, веничком посыпала из детского ведерка песком. Штукин, разом проснувшись, с хрустом отодрал заклеенную на зиму дверь и заорал:
— А ну брысь! По какому праву скребетесь, гражданка?!
— Это мой долг! — сладко распрямилась дворничиха. — Уменьшается травматизм на балконах, рождаемость приподнимается. А то жить некому.
— Чего? Вы б еще на крыше песком посыпали! Люди ноги ломают не там, где вы сыпете? Ироды! — свирепел окоченевший Штукин, кутаясь в домашние трусы.
— А кто вам мешает ноги ломать, где посыпано? — Дворничиха заглянула в комнату. — Ох ты! Где ж такую грязь достаете? Не иначе жилец тут холостой! Так и быть, песочком посыплю. — Она щедро сыпанула из ведерка на пол. — Хороший паркетик, вьетнамский! Его песком лучше, а солью разъесть может. Вот в сороковой пол посолила, как попросили, а то у них тесть пьяный подскальзывался. Так верите, нет, — весь паркет белый стал! Соль, что вы хотите! Зато тесть пить бросил. Не могу, сказал, об соленый паркет бить челом, подташнивает! И не пьет третий день! Представляете? — Дворничиха потопала на кухню, по дороге посыпая песком. — От холода содрогаетесь или от страсти? Я женщина честная, пять благодарностей. А вы сразу в трусах. Сначала чаю поставлю. Ух ты! У вас брюква имеется! Сделаю яичницу с брюквой. Это полезно. А для мужчины вообще! Скушаете и на меня бросаться начнете! А зовут меня Марья Ивановна!
Как ни странно, яичница с брюквой оказалась приличной, к тому же Штукин опять не поужинал.
— Ну вот, накормила. Это мой долг. Пожалуй, пойду, пока с брюквы на меня не набросились! — Мария Ивановна шагнула к балкону.
— Нет, нет! Прошу сюда! — Штукин галантно распахнул дверь. И тут, как нарочно, на площадку выскочили соседская собака с хозяином и замерли в стойке, принюхиваясь в четыре ноздри, не сводя глаз с дикой пары: Штукин в трусах и румяная коротышка в тулупе. Покраснев до колен, Штукин захлопнул дверь:
— На ровном месте застукали, сволочи!
— По-моему, вы меня опозорили, — прошептала дворничиха.
— Чем же это? Вот вы меня опозорили, факт! Как докажу, что между нами ничего не было, как? Раз ночью в трусах рядом с бабой, скажут — развратник!
Дворничиха, сыпанув под себя песку, грохнулась в полный рост и зарыдала. Крохотная такая дворничиха, а ревела как начальник РЖУ.
Опасаясь, что ворвутся собаки с соседями, Штукин, нагнувшись к лежащей, одной рукой гладил дворничиху по голове, второй сжимал ее горло:
— Тихо! Миленькая моя! Заткнись! Люди спят! Что теперь делать?! Не жениться ведь...
— Я согласная на замужество. Ой, полпятого! Скоренько спать! Теперь это наш долг! Да вы еще после брюквы! Я вас опасаюсь! — Дворничиха хохотнула и, скинув тулуп, прыгнула в постель, где исчезла.
Как бы вы поступили на месте Штукина? Устроить в пять утра жуткий скандал, соседей порадовать? Глупо. Штукин, как воспитанный человек, решил по-хорошему лечь с дворничихой, а вот утром выставить невесту за дверь, чтобы ноги ее не было!
Он проснулся полвосьмого от звонка будильника. Оказалось, Марья Ивановна ушла по-английски, не попрощавшись, прихватив с холодильника кошелек.
Ложась спать полпервого, Штукин снова заклеил дверь на балконе, радуясь тому, что свободен, но чуточку было и жаль. Дворничиха хоть и небольшая, но оказалась на редкость вся миловидная.
В два часа ночи с балкона настойчиво постучали. Штукин проснулся и, проклиная всех дворников мира, отодрал свежезаклеенную дверь. Марья Ивановна подпрыгнула и повисла на шее:
— Волновались, что не приду? Сейчас яишенку с брюквой изображу, потерпите.
И Штукин начал терпеть.
Марья Ивановна ежедневно устраивала генеральные уборки. Жилье блестело, сверкало, и казалось Штукину, что он не дома, а в гостях, и все время тянуло уйти. Марья Ивановна готовила всевозможные блюда, обязательно с брюквой, очень полезной для мужчин, а сама по ночам исчезала с ведерком песка, говорила: пошла по балконам.
— Береги себя! — бормотал вслед Штукин, в глубине души надеясь на чудо, вдруг сорвется с балкона и вниз! Но увы, Марья Ивановна соблюдала технику безопасности и каждый раз возвращалась цела и невредима. Мало того, на Пасху привезла откуда-то пару родителей.
— Не обращайте внимания, они тихие, им недолго осталось, потерпите.
Старики смущенно лузгали семечки, сидя вдвоем в одном кресле. Старость надо уважать, куда денешься? Пусть живут, тем более много места не занимают.
Тесть относился к Штукину уважительно. Когда тот садился за диссертацию, тесть залезал на стол, располагался под лампой и, посасывая трубочку, крутил головой: «Ну ты грамотей!» Курил тесть собственный самосад, на редкость вонючий и стойкий. Поначалу Штукин кашлял до слез, но постепенно привык, и без этого запаха ему не работалось. Теща попалась на редкость болтливая, все рассказывала, как в детстве упала в колодец и оттого не росла. Рассказывая, теща ревела. А поскольку у нее был крепчайший склероз, отревевшись, начинала историю заново. И так каждый день. Откуда она брала столько слез, одному Богу известно!
Тесть был мужиком хозяйственным. Спали все на одной и той же тахте, но старики в ногах — поперек. Чтобы не смущать молодых, тесть смастерил фанерный щит с фигурной резьбой и укреплял его на ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41