Ты посмотри, как мало писали они о земной любви. В основном, о любви писали женщины-поэты. Может, мужчины в нашей стране не способны любить? – пробормотал он под конец сонным голосом и устало закрыл глаза.
– Может, тебе пора отправиться в постель? – ласково сказала Кэтрин, удивляясь внезапному интересу Оливера к любовной поэзии.
– Наверное, ты права, но твой диктат невыносим, – пожаловался Оливер.
Если сравнить твой былой диктат с моим нынешним, то приходишь к выводу, что ты вел себя как тиран, хотела возразить ему Кэтрин, но сдержалась.
– Я только напоминаю тебе о режиме, предписанном врачом, – мягко возразила она.
– Спасибо, Кэтрин. Я иду спать, – кротко произнес Оливер и поднялся с кресла. – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Оливер.
Кэтрин осталась в комнате наедине со своими сожалениями о том, что упустила прекрасную возможность поговорить с Оливером о любви. Почему, когда в душе нет любви, человека влечет к любовной поэзии? Возможность заполнить пустоту? Или потребность? Она бегло пролистала томик стихов, который до ее прихода читал Оливер. Действительно, ничего похожего на сонеты Петрарки, заключила Кэтрин, поставила томик на полку и вышла из библиотеки, предварительно выключив свет.
Это случилось в пятницу около пяти часов вечера, когда они вернулись в дом после дневной прогулки. Кэтрин находилась в кухне, где собиралась приготовить чай. Оливер заглянул туда и спросил, где накрывать чайный стол, в гостиной или на террасе. С некоторых пор он старался помогать ей по дому, когда не было прислуги.
– Где хочешь. Сегодня теплый вечер, можно и на террасе, – откликнулась Кэтрин, не оборачиваясь.
Она стояла перед большим старинным буфетом, держась поднятыми вверх руками за распахнутые дверцы верхней полки. На ней выстроились в ряд красивые стеклянные чайницы, заполненные разными сортами чая. Каждый день Кэтрин по настроению выбирала тот или иной сорт. Сам процесс заваривания чая носил у нее характер священнодействия.
Что в этой картине поразило Оливера, он и сам вначале не понял. Я уже когда-то видел все это! – вдруг мелькнуло у него в голове. А в следующую секунду он вспомнил!
«Какой чай ты предпочитаешь?» – спросила тогда Кэтрин, стоя в точно такой же позе перед массивным буфетом темного дерева.
Оливер подошел ближе. Да, тогда он стоял прямо за ее спиной. Потом обнял ее. Его бросило в жар. Он желал ее тогда так, как никого прежде. Он вспомнил и то, что последовало дальше. Неожиданно обретенная память с нарастающей скоростью воскрешала в его голове картины прошлого, вызывая острую головную боль. Давно у него не было такого сильного приступа. Боль ослепляла его. Он продолжал стоять за спиной Кэтрин, не решаясь двинуться с места. Почувствовав наконец его присутствие, она обернулась и едва сдержала крик. Бледный как полотно, Оливер смотрел на нее невидящим взглядом. Зрачки его глаз были расширены настолько, что глаза казались черными.
– Тебе плохо?
– Голова, – процедил сквозь зубы Оливер и пошатнулся.
Кэтрин обхватила его обеими руками и медленно, шаг за шагом, довела до спальни.
Боль бушевала в голове как пожар, и Оливер крепче стискивал зубы, чтобы не застонать и не уйти в спасительное беспамятство. Кэтрин помогла ему лечь, расстегнула верхние пуговицы рубашки и хотела ослабить ремень брюк. Ему казалось, что ее прикосновения только усиливают боль.
– Оставь, я сам могу это сделать, – с трудом произнес он и резко оттолкнул ее дрожащие руки.
Испуганная Кэтрин побежала звонить в клинику и через полчаса оттуда приехала медсестра, чтобы сделать обезболивающий укол. После укола Оливер погрузился в глубокий сон. Кэтрин в течение вечера несколько раз заходила к нему, прислушиваясь к его дыханию. Новый приступ подорвал ее веру в полное выздоровление Оливера. Однако, сравнивая нынешнего Оливера с тем, каким он был до катастрофы, она ловила себя на мысли почти кощунственной, что этот больной, страдающий Оливер ей ближе и дороже того, прежнего, высокомерного Оливера Уинстона. Изредка она даже задавалась вопросом: если он поправится и вновь станет властным, постоянно диктующим ей свои условия любовником, сможет ли она продолжать с ним отношения?
Оливер проснулся, когда в комнате уже совсем стемнело. Маленький ночник на тумбе рядом с кроватью едва рассеивал мрак. Светящиеся стрелки на циферблате часов показывали начало первого часа нового дня. Оливер прислушался к слабым отголоскам пережитого приступа боли и вспомнил то, что ему предшествовало. Он снова закрыл глаза. В этот момент дверь его спальни открылась и к постели подошла Кэтрин. Стараясь дышать ровно, он почувствовал, что она склонилась над ним, затем осторожно поправила накрывавший его плед. Потом печально вздохнула. Оливер плотнее прикрыл веки. Больше всего его пугало в этот момент, что она догадается о его притворстве. Ему вспомнилось детство, когда он вот так же притворялся, не желая, чтобы мать узнала, с каким нетерпением он ждет ее возвращения. Как правило, от нее пахло вином и резкими духами. Иногда он слышал шепот и понимал, что мать вернулась домой не одна. Когда мать уходила из детской, он долго плакал в подушку, пока не засыпал.
Наконец Кэтрин ушла к себе. Оливер выждал немного, открыл глаза и лег на спину. Почему он повел с ней себя так же, как когда-то вел себя с матерью? Страх или нежелание дать волю чувствам, которые он испытывает к этим двум женщинам? Но если мать предала его, как он считал тогда в детстве, то Кэтрин ни в чем перед ним не провинилась. Да, он был ее Любовником, теперь он все вспомнил. Так, может, чувство собственной вины перед ней всему причиной? Оливер смотрел в темный проем окна, где среди ветвей запуталась яркая одинокая звезда. Одиночество… Всю жизнь, начиная с детства, он чувствовал себя одиноким, изгоем общества. Сколько лет он боролся за достойное положение в этом обществе. Он многого добился, но не изжил одиночества. Более того, он охранял его, как драгоценную реликвию, холил и лелеял. Одиночество было его неприступной крепостью. Ни одна женщина не сумела взять эту крепость. Встреча с Кэтрин внесла сумбур в его устоявшуюся жизнь. Он хотел ее, но не хотел разрушать своей крепости, расстаться с одиночеством. Только сейчас он начал понимать, что встретил женщину, так же стойко, как и он, охранявшую собственное одиночество. Одиночество и независимость стали для них синонимами. Однако ради него она поступилась своей независимостью, подчинилась ему как раба. Почему раба? Может быть, просто как любящая женщина? А он по-прежнему защищает свое право на независимость и одиночество. Вот откуда это жгучее чувство вины и стыда у него.
Им овладело беспокойство, он сел на кровати и спустил ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– Может, тебе пора отправиться в постель? – ласково сказала Кэтрин, удивляясь внезапному интересу Оливера к любовной поэзии.
– Наверное, ты права, но твой диктат невыносим, – пожаловался Оливер.
Если сравнить твой былой диктат с моим нынешним, то приходишь к выводу, что ты вел себя как тиран, хотела возразить ему Кэтрин, но сдержалась.
– Я только напоминаю тебе о режиме, предписанном врачом, – мягко возразила она.
– Спасибо, Кэтрин. Я иду спать, – кротко произнес Оливер и поднялся с кресла. – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Оливер.
Кэтрин осталась в комнате наедине со своими сожалениями о том, что упустила прекрасную возможность поговорить с Оливером о любви. Почему, когда в душе нет любви, человека влечет к любовной поэзии? Возможность заполнить пустоту? Или потребность? Она бегло пролистала томик стихов, который до ее прихода читал Оливер. Действительно, ничего похожего на сонеты Петрарки, заключила Кэтрин, поставила томик на полку и вышла из библиотеки, предварительно выключив свет.
Это случилось в пятницу около пяти часов вечера, когда они вернулись в дом после дневной прогулки. Кэтрин находилась в кухне, где собиралась приготовить чай. Оливер заглянул туда и спросил, где накрывать чайный стол, в гостиной или на террасе. С некоторых пор он старался помогать ей по дому, когда не было прислуги.
– Где хочешь. Сегодня теплый вечер, можно и на террасе, – откликнулась Кэтрин, не оборачиваясь.
Она стояла перед большим старинным буфетом, держась поднятыми вверх руками за распахнутые дверцы верхней полки. На ней выстроились в ряд красивые стеклянные чайницы, заполненные разными сортами чая. Каждый день Кэтрин по настроению выбирала тот или иной сорт. Сам процесс заваривания чая носил у нее характер священнодействия.
Что в этой картине поразило Оливера, он и сам вначале не понял. Я уже когда-то видел все это! – вдруг мелькнуло у него в голове. А в следующую секунду он вспомнил!
«Какой чай ты предпочитаешь?» – спросила тогда Кэтрин, стоя в точно такой же позе перед массивным буфетом темного дерева.
Оливер подошел ближе. Да, тогда он стоял прямо за ее спиной. Потом обнял ее. Его бросило в жар. Он желал ее тогда так, как никого прежде. Он вспомнил и то, что последовало дальше. Неожиданно обретенная память с нарастающей скоростью воскрешала в его голове картины прошлого, вызывая острую головную боль. Давно у него не было такого сильного приступа. Боль ослепляла его. Он продолжал стоять за спиной Кэтрин, не решаясь двинуться с места. Почувствовав наконец его присутствие, она обернулась и едва сдержала крик. Бледный как полотно, Оливер смотрел на нее невидящим взглядом. Зрачки его глаз были расширены настолько, что глаза казались черными.
– Тебе плохо?
– Голова, – процедил сквозь зубы Оливер и пошатнулся.
Кэтрин обхватила его обеими руками и медленно, шаг за шагом, довела до спальни.
Боль бушевала в голове как пожар, и Оливер крепче стискивал зубы, чтобы не застонать и не уйти в спасительное беспамятство. Кэтрин помогла ему лечь, расстегнула верхние пуговицы рубашки и хотела ослабить ремень брюк. Ему казалось, что ее прикосновения только усиливают боль.
– Оставь, я сам могу это сделать, – с трудом произнес он и резко оттолкнул ее дрожащие руки.
Испуганная Кэтрин побежала звонить в клинику и через полчаса оттуда приехала медсестра, чтобы сделать обезболивающий укол. После укола Оливер погрузился в глубокий сон. Кэтрин в течение вечера несколько раз заходила к нему, прислушиваясь к его дыханию. Новый приступ подорвал ее веру в полное выздоровление Оливера. Однако, сравнивая нынешнего Оливера с тем, каким он был до катастрофы, она ловила себя на мысли почти кощунственной, что этот больной, страдающий Оливер ей ближе и дороже того, прежнего, высокомерного Оливера Уинстона. Изредка она даже задавалась вопросом: если он поправится и вновь станет властным, постоянно диктующим ей свои условия любовником, сможет ли она продолжать с ним отношения?
Оливер проснулся, когда в комнате уже совсем стемнело. Маленький ночник на тумбе рядом с кроватью едва рассеивал мрак. Светящиеся стрелки на циферблате часов показывали начало первого часа нового дня. Оливер прислушался к слабым отголоскам пережитого приступа боли и вспомнил то, что ему предшествовало. Он снова закрыл глаза. В этот момент дверь его спальни открылась и к постели подошла Кэтрин. Стараясь дышать ровно, он почувствовал, что она склонилась над ним, затем осторожно поправила накрывавший его плед. Потом печально вздохнула. Оливер плотнее прикрыл веки. Больше всего его пугало в этот момент, что она догадается о его притворстве. Ему вспомнилось детство, когда он вот так же притворялся, не желая, чтобы мать узнала, с каким нетерпением он ждет ее возвращения. Как правило, от нее пахло вином и резкими духами. Иногда он слышал шепот и понимал, что мать вернулась домой не одна. Когда мать уходила из детской, он долго плакал в подушку, пока не засыпал.
Наконец Кэтрин ушла к себе. Оливер выждал немного, открыл глаза и лег на спину. Почему он повел с ней себя так же, как когда-то вел себя с матерью? Страх или нежелание дать волю чувствам, которые он испытывает к этим двум женщинам? Но если мать предала его, как он считал тогда в детстве, то Кэтрин ни в чем перед ним не провинилась. Да, он был ее Любовником, теперь он все вспомнил. Так, может, чувство собственной вины перед ней всему причиной? Оливер смотрел в темный проем окна, где среди ветвей запуталась яркая одинокая звезда. Одиночество… Всю жизнь, начиная с детства, он чувствовал себя одиноким, изгоем общества. Сколько лет он боролся за достойное положение в этом обществе. Он многого добился, но не изжил одиночества. Более того, он охранял его, как драгоценную реликвию, холил и лелеял. Одиночество было его неприступной крепостью. Ни одна женщина не сумела взять эту крепость. Встреча с Кэтрин внесла сумбур в его устоявшуюся жизнь. Он хотел ее, но не хотел разрушать своей крепости, расстаться с одиночеством. Только сейчас он начал понимать, что встретил женщину, так же стойко, как и он, охранявшую собственное одиночество. Одиночество и независимость стали для них синонимами. Однако ради него она поступилась своей независимостью, подчинилась ему как раба. Почему раба? Может быть, просто как любящая женщина? А он по-прежнему защищает свое право на независимость и одиночество. Вот откуда это жгучее чувство вины и стыда у него.
Им овладело беспокойство, он сел на кровати и спустил ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38