Джули казалась такой утонченной и хрупкой, словно ее терзала чахотка.
Внимательно изучив свое лицо, она слегка поджала губы:
– А ты уверена насчет губной помады? Может, хоть самую-самую чуточку? Я всегда крашу губы, даже если надо позвонить кому-нибудь…
– Да, я уверена.
Жанна вряд ли сумела бы объяснить почему. Она просто чувствовала это нутром. Напудренные волосы, дерзкая мушка на щеке… да, единственным цветовым пятном должны быть глаза Джули.
– Помада не нужна, это лишнее. Ты будешь… как радуга, просвечивающая сквозь лед.
– Очаровательно, – рассмеялась Джули.
– Нет. – Жанна покачала головой и, заметив удивленный взгляд Джули, поспешила объяснить:
– Я имею в виду улыбку. Понимаешь, елизаветинские дамы никогда не улыбались. Потому что у них были черные зубы.
Джули смотрела на нее как зачарованная.
– Правда? Вот ужас-то! – И она задумчиво провела кончиком языка по своим идеально белым зубам. – А может, стоит? О нет. Но откуда ты столько всего знаешь?
Жанна вспыхнула от удовольствия и застенчиво пожала плечами:
– Я брала книги. В библиотеке.
Джули дотронулась до своего изображения в зеркале.
– По-моему, это чудо.
Жанна не поняла, чем именно восхищалась Джули, – библиотечными книгами или своим отражением. Но какое это имело значение?
– А какие туфли мне надеть? На каблуке?
После некоторых колебаний Жанна помотала головой, порылась в опустевшем шкафу и вытащила оттуда бальные башмачки на плоской подошве. Джули натянула их, с сомнением глядя на грязное пятнышко, испортившее носок одной туфельки. Повинуясь вдохновению, Жанна замаскировала его бантом, пристегнутым с помощью перламутровой серьги.
– Великолепно! Ты волшебница, Жанна!
Джули стремительно наклонилась и чмокнула ее в щеку. Не успела Жанна опомниться, как ее подопечная уже крутилась и вертелась перед зеркалом, раздувая колоколом юбку, и в конце концов чуть не опрокинула коробочку с булавками. Жанна подхватила ее на лету.
– Ты только подумай! – воскликнула Джули. – Никакой помады! Значит, сегодня я смогу целоваться с кем захочу и сколько душе угодно. – Она с разгону остановилась и оценивающе оглядела Жанну. – А теперь твоя очередь.
– Что? – Жанна с удивлением уставилась на нее. – Я не поняла.
– Твоя очередь одеваться, – нетерпеливо пояснила Джули и тут же принялась рыться в грудах нарядов, разбросанных по полу. Ее самодельный корсет слегка потрескивал. – Теперь понятно, почему эти елизаветинские дамы не могли обойтись без горничных! У меня спина не сгибается! Ну-ка, примерь вот это.
Жанна, охваченная страхом, отрицательно покачала головой:
– Я не могу. Я хочу сказать… ты не понимаешь. Я не пойду на бал.
– Но ты нужна мне, Жанна. – Джули села на корточки, расправив юбки, и устремила на нее умоляющий взор. – Кто же понесет мой шлейф? Одна я не одолею лестницу. Ты только подумай: а вдруг я споткнусь и порву парчу? Ты же знаешь, этому платью цены нет, Спитэлфилдский шелк!
– Спитэлфилдский?! – Жанна как будто заново увидела ткань с затейливым узором из мелких цветов. – А ведь я живу там!
Но какая связь между этой красотой и мрачными вымершими улицами, где она нашла приют?
– В самом деле? Невероятно, – сказала Джули, но мысли ее явно витали где-то далеко. – Если захочешь узнать об этом побольше, спроси моего кузена. Пароль: французские ткачи-гугеноты. Стоит его немного завести – и он будет говорить о них часами.
Жанна глубоко вздохнула. Слава Богу, ей не пришлось пустить в ход ножницы. И слава Богу, что булавки сделаны из нержавеющей стали. Она и представить не могла, что ткань окажется такой старой. Ей лет двести пятьдесят, а то и больше. Но все завитушки и фестоны сохранились отлично, словно материю соткали вчера. Время не властно над шелком. Свет – вот где таится опасность. И как странно: много-много лет назад где-то совсем рядом с Роуз-Элли одинокий ткач-француз сидел у своего станка под блеклыми лучами чужого солнца и создавал красоту. Вот откуда взялись экзотические названия тесных переулков: Флер-де-Ли-стрит, Фурнье-стрит, Брюн-стрит. Названия яркие, как сам шелк.
– Хм, – пробормотала Джули. Держа в руках простое белое платье, она внимательно изучала фигуру Жанны. – Ты такая худенькая. Сидишь на диете?
– Нет.
В комнате вдруг повеяло холодом. Жанна вздрогнула под пристальным взглядом актрисы. Она не могла говорить на эту тему. Слишком много воспоминаний. Ледяной резиновый коврик под босыми ногами. Гирьки весов, звякающие о перекладину. Ее нагое тело под накрахмаленным больничным халатом. И вопросы, вечные вопросы. Повсюду глаза. Глазок в двери. В туалете вообще нет двери. Некуда бежать, некуда спрятаться.
Врачи пытались кормить ее внутривенно. И Жанна ощущала себя поросенком, которого готовят для заклания. И по ночам, оставшись одна, Жанна вырывала из руки иглу. Ее тело немело, не слушалось, и она лежала на кровати, задыхающаяся, беспомощная, как куколка, личинка, в которую силком запихивают пищу. Этакий двадцатилетний эмбрион. Отпустите меня. Отпустите.
– Мы только хотим помочь вам, – говорили врачи. И никто, никто не слышал ее безмолвного крика: «Помогите мне! Не этому ненавистному телу, которое властвует надо мной. Помогите мне».
– Мисс Браун, вы умрете, если и дальше будете терять в весе. Вы понимаете это?
Что они знают о смерти? Есть тюрьмы без решеток и живые трупы. Жанна чувствовала, как ее сердце колотится о ребра, будто мышь, попавшая в мышеловку. Жизнь – это нечто большее, чем просто спать, просыпаться, есть и снова спать. Нельзя быть личинкой. Наверняка существует другой выход.
– Какая ты счастливая.
Гул в ушах затих. Жанна вдруг поняла, что Джули смотрит на нее не так, как это делали врачи. Те глядели, но не видели, трогали ее, но ничего не ощущали. А Джули улыбалась, словно была единомышленницей.
– Мне постоянно приходится сидеть на диете. Наверное, в кинокамерах больше калорий, чем в пирожных с кремом. – Она показала белые атласные брюки. – По-моему, ты в них влезешь.
Не успев опомниться, Жанна оказалась в ванной с охапкой одежды в руках: белые атласные брюки, кремовые колготки, белая блуза с длинными рукавами, отделанная кружевным воротником и манжетами, старая фетровая шляпа, которая вполне могла сойти за треуголку пажа, если согнуть и смять ее соответствующим образом. Жанна медленно оделась, чувствуя странную пустоту и слабость в теле. Джули не оставила ей другого выхода. И это произошло в тот момент, когда она взглянула на нее и увидела не безобразную плоть, а скрытое желание – быть прекрасной и обрести свободу.
В одежде Джули Жанна ощутила себя… не то чтобы заново родившейся… нет, просто другой. Как будто ей передалась частица чужой красоты и уверенности. Кофта оказалась слишком длинной, она сползала с плеч, а рукава закрывали запястья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Внимательно изучив свое лицо, она слегка поджала губы:
– А ты уверена насчет губной помады? Может, хоть самую-самую чуточку? Я всегда крашу губы, даже если надо позвонить кому-нибудь…
– Да, я уверена.
Жанна вряд ли сумела бы объяснить почему. Она просто чувствовала это нутром. Напудренные волосы, дерзкая мушка на щеке… да, единственным цветовым пятном должны быть глаза Джули.
– Помада не нужна, это лишнее. Ты будешь… как радуга, просвечивающая сквозь лед.
– Очаровательно, – рассмеялась Джули.
– Нет. – Жанна покачала головой и, заметив удивленный взгляд Джули, поспешила объяснить:
– Я имею в виду улыбку. Понимаешь, елизаветинские дамы никогда не улыбались. Потому что у них были черные зубы.
Джули смотрела на нее как зачарованная.
– Правда? Вот ужас-то! – И она задумчиво провела кончиком языка по своим идеально белым зубам. – А может, стоит? О нет. Но откуда ты столько всего знаешь?
Жанна вспыхнула от удовольствия и застенчиво пожала плечами:
– Я брала книги. В библиотеке.
Джули дотронулась до своего изображения в зеркале.
– По-моему, это чудо.
Жанна не поняла, чем именно восхищалась Джули, – библиотечными книгами или своим отражением. Но какое это имело значение?
– А какие туфли мне надеть? На каблуке?
После некоторых колебаний Жанна помотала головой, порылась в опустевшем шкафу и вытащила оттуда бальные башмачки на плоской подошве. Джули натянула их, с сомнением глядя на грязное пятнышко, испортившее носок одной туфельки. Повинуясь вдохновению, Жанна замаскировала его бантом, пристегнутым с помощью перламутровой серьги.
– Великолепно! Ты волшебница, Жанна!
Джули стремительно наклонилась и чмокнула ее в щеку. Не успела Жанна опомниться, как ее подопечная уже крутилась и вертелась перед зеркалом, раздувая колоколом юбку, и в конце концов чуть не опрокинула коробочку с булавками. Жанна подхватила ее на лету.
– Ты только подумай! – воскликнула Джули. – Никакой помады! Значит, сегодня я смогу целоваться с кем захочу и сколько душе угодно. – Она с разгону остановилась и оценивающе оглядела Жанну. – А теперь твоя очередь.
– Что? – Жанна с удивлением уставилась на нее. – Я не поняла.
– Твоя очередь одеваться, – нетерпеливо пояснила Джули и тут же принялась рыться в грудах нарядов, разбросанных по полу. Ее самодельный корсет слегка потрескивал. – Теперь понятно, почему эти елизаветинские дамы не могли обойтись без горничных! У меня спина не сгибается! Ну-ка, примерь вот это.
Жанна, охваченная страхом, отрицательно покачала головой:
– Я не могу. Я хочу сказать… ты не понимаешь. Я не пойду на бал.
– Но ты нужна мне, Жанна. – Джули села на корточки, расправив юбки, и устремила на нее умоляющий взор. – Кто же понесет мой шлейф? Одна я не одолею лестницу. Ты только подумай: а вдруг я споткнусь и порву парчу? Ты же знаешь, этому платью цены нет, Спитэлфилдский шелк!
– Спитэлфилдский?! – Жанна как будто заново увидела ткань с затейливым узором из мелких цветов. – А ведь я живу там!
Но какая связь между этой красотой и мрачными вымершими улицами, где она нашла приют?
– В самом деле? Невероятно, – сказала Джули, но мысли ее явно витали где-то далеко. – Если захочешь узнать об этом побольше, спроси моего кузена. Пароль: французские ткачи-гугеноты. Стоит его немного завести – и он будет говорить о них часами.
Жанна глубоко вздохнула. Слава Богу, ей не пришлось пустить в ход ножницы. И слава Богу, что булавки сделаны из нержавеющей стали. Она и представить не могла, что ткань окажется такой старой. Ей лет двести пятьдесят, а то и больше. Но все завитушки и фестоны сохранились отлично, словно материю соткали вчера. Время не властно над шелком. Свет – вот где таится опасность. И как странно: много-много лет назад где-то совсем рядом с Роуз-Элли одинокий ткач-француз сидел у своего станка под блеклыми лучами чужого солнца и создавал красоту. Вот откуда взялись экзотические названия тесных переулков: Флер-де-Ли-стрит, Фурнье-стрит, Брюн-стрит. Названия яркие, как сам шелк.
– Хм, – пробормотала Джули. Держа в руках простое белое платье, она внимательно изучала фигуру Жанны. – Ты такая худенькая. Сидишь на диете?
– Нет.
В комнате вдруг повеяло холодом. Жанна вздрогнула под пристальным взглядом актрисы. Она не могла говорить на эту тему. Слишком много воспоминаний. Ледяной резиновый коврик под босыми ногами. Гирьки весов, звякающие о перекладину. Ее нагое тело под накрахмаленным больничным халатом. И вопросы, вечные вопросы. Повсюду глаза. Глазок в двери. В туалете вообще нет двери. Некуда бежать, некуда спрятаться.
Врачи пытались кормить ее внутривенно. И Жанна ощущала себя поросенком, которого готовят для заклания. И по ночам, оставшись одна, Жанна вырывала из руки иглу. Ее тело немело, не слушалось, и она лежала на кровати, задыхающаяся, беспомощная, как куколка, личинка, в которую силком запихивают пищу. Этакий двадцатилетний эмбрион. Отпустите меня. Отпустите.
– Мы только хотим помочь вам, – говорили врачи. И никто, никто не слышал ее безмолвного крика: «Помогите мне! Не этому ненавистному телу, которое властвует надо мной. Помогите мне».
– Мисс Браун, вы умрете, если и дальше будете терять в весе. Вы понимаете это?
Что они знают о смерти? Есть тюрьмы без решеток и живые трупы. Жанна чувствовала, как ее сердце колотится о ребра, будто мышь, попавшая в мышеловку. Жизнь – это нечто большее, чем просто спать, просыпаться, есть и снова спать. Нельзя быть личинкой. Наверняка существует другой выход.
– Какая ты счастливая.
Гул в ушах затих. Жанна вдруг поняла, что Джули смотрит на нее не так, как это делали врачи. Те глядели, но не видели, трогали ее, но ничего не ощущали. А Джули улыбалась, словно была единомышленницей.
– Мне постоянно приходится сидеть на диете. Наверное, в кинокамерах больше калорий, чем в пирожных с кремом. – Она показала белые атласные брюки. – По-моему, ты в них влезешь.
Не успев опомниться, Жанна оказалась в ванной с охапкой одежды в руках: белые атласные брюки, кремовые колготки, белая блуза с длинными рукавами, отделанная кружевным воротником и манжетами, старая фетровая шляпа, которая вполне могла сойти за треуголку пажа, если согнуть и смять ее соответствующим образом. Жанна медленно оделась, чувствуя странную пустоту и слабость в теле. Джули не оставила ей другого выхода. И это произошло в тот момент, когда она взглянула на нее и увидела не безобразную плоть, а скрытое желание – быть прекрасной и обрести свободу.
В одежде Джули Жанна ощутила себя… не то чтобы заново родившейся… нет, просто другой. Как будто ей передалась частица чужой красоты и уверенности. Кофта оказалась слишком длинной, она сползала с плеч, а рукава закрывали запястья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93