Это напоминало брачную охоту жаб. Самый сильный самец у этих земноводных обладает и самым могучим голосом. Стоит ему призывно проквакать пару серенад, как жабы со всего болота начинают шлепать к нему сломя голову. Остальным самцам остается только ловко подстеречь уже готовеньких самок у какой-нибудь подходящей кочки.
Герман щедро «квакал» направо и налево, но чаще всего оставался не у дел, так как самых симпатичных самочек товарищи успевали расхватать на подступах к певцу. Германа это и не особо огорчало. Что ему эти левые жабы? У него уже есть своя царевна-лягушка. Он оставался верен Анне. Душой. И беспечно думал, что чуть-чуть нагуляется и женится на своей царевне. Герман ставил ее совершенно на особое место и как-то привык думать, что именно с ней проведет всю свою жизнь, родит детей, состарится. Он почему-то представлял, как они будут сидеть на лавочке на высоком берегу неведомой реки и беззаботно болтать ногами, как малые дети. Два старичка, он в полотняном костюме и в «бабочке», как ее гармоничный дедушка, а Анна в шляпке с цветами и бархатном платье с белым кружевным воротником, как неизвестная дама на акварельном портрете, хранившемся у Модеста Поликарповича в ящике стола. Да, женится. Обязательно женится. Потом… когда-нибудь. Конечно, он скотина. Но погром, учиненный Анной, снял с него часть вины. Теперь за ее выходку можно было спрятаться и обидеться самому.
Новый 1984 год они встречали порознь. Впереди их ждала смерть неугомонного Андропова и восшествие на царствие Черненко (как шутили в то время: «Не приходя в сознание, приступил к выполнению своих обязанностей»). Смерч в Иваново и повальное увлечение подростков брейк-дансом. Первый отечественный видик «Электроника» за тысячу двести и «Осисяй» — Полунина. В моду вошли дутые куртки, женские шапки трубой, кнопки вместо пуговиц на рубашках, клипсы и подставные плечики. Вот и все новости. Жизнь тихо шла своим размеренным советским чередом, и казалось, не будет ей ни конца ни края. Незыблемо и монументально стояли рабочий и колхозница, вознося орудия своего ударного труда высоко над городом, словно грозя невидимому врагу и охраняя сон мирных советских тружеников.
Крушение
Стоял жаркий август 1986 года. У власти уже год как суетился Горбачев. Все теперь знали, что «главное — вовремя начать», и, встрепенувшись от летаргического брежневско-черненковского сна, затаив дыхание, ждали, когда в «мире пойдут процессы». «Хуже уже не будет, — радостно думали наивные советские люди, — значит, будет только лучше. Все хорошее останется с нами, а все плохое мы заменим хорошим с Запада. Это в общем-то и будет приходом коммунизма».
Помните переписку Бернарда Шоу с блистательной Патрик Кэмпбелл? «Дорогой, у нас будут прекрасные дети. Такие же красивые, как я, и такие же умные, как Вы», — пишет Патрик. «А если наоборот? Такие же красивые, как я, и такие же умные, как Вы?» — озабоченно отвечал ей Шоу.
Итак, все ждали и некоторые особенно нетерпеливые на свою голову кое-чего уже дождались. Например, антиалкогольной кампании.
Анна гостила у тетки в Новороссийске и ранним солнечным утром отправилась на базар за персиками. У лотка с фруктами кто-то неожиданно обнял ее сзади сильными загорелыми руками. Она возмущенно повернулась в этом кольце и оказалась лицом к лицу, губами к губам с Германом. Они не виделись почти два года. Встреча была слишком неожиданной, и Анна не успела возвести все те многочисленные заслоны, которые обычно отгораживали ее от воспоминаний о неверном возлюбленном. Она посмотрела в его смеющиеся глаза, и тут случилось невозможное: Анна обняла его за талию, и они, забыв обо всем на свете, стали целоваться.
— Бесстыдники какие, — цыкнула на них проходящая мимо старуха. Анна вспыхнула и уткнулась лицом под мышку к Герману. Он схватил ее за руку и поволок к выходу.
— Пойдем, моя дорогая Сента. Я покажу тебе свой корабль. У меня теперь, как у настоящего Летучего голландца, есть свой «Унго». Серьезно. Целый теплоход. Вечером мы отплываем. — Он вынул из бумажника полтинник и начал махать им, стоя на обочине. На такой аргументированный призывный взмах перед ними тут же затормозила тачка. Анна опомниться не успела, как, минуя все мыслимые и немыслимые кордоны, машина дождалась и встала как вкопанная у белого бока огромного лайнера.
Герман, не давая ей опомниться, подхватил девушку на руки, потом, как ковер, перекинул через плечо и взбежал с ней по крутым и шатким ступенькам трапа наверх.
— Ой! Мамочки! Пожалуйста, отпусти меня, — слабо повизгивала от удовольствия Анна.
Герман знал, что спокойно может отнести свою добычу в каюту и Анна не будет сопротивляться, но он понес ее в ресторан. С одной стороны, Герман краем глаза приметил, что дверь его номера раскрыта и там полным ходом идет уборка, с другой — он был слишком гордый, чтобы воспользоваться ностальгическими чувствами Анны. Ему было мало просто завалиться с ней в койку, он хотел услышать добровольную присягу на верность.
У столика он бережно поставил свою драгоценную ношу на пол. Опускал он ее медленно-медленно, и Анна долго скользила своим телом по его лицу, а он целовал все, что попадалось на пути его губ: сначала грудь, шею, подбородок, глаза и, наконец, — макушку. Анна была красива. Она расцвела, слегка округлилась. Ее восковая бледность приобрела на южном солнце розовато-молочный оттенок. Но странно, прижимая ее к себе, Герман не почувствовал никакого шевеления желания, а только острую, разрывающую сердце нежность. «Хорошо, что не поволок ее сразу в постель, вот вышел бы номер — Васька помер», — мельком подумал Герман, хозяйским жестом щелкнул заколкой в ее волосах и выпустил на простор морского ветра струи пепельных завитков.
— Ты — как ундина! — Он собрал ладонями ее волосы, как собирают воду, и уткнулся в них лицом. Анна со счастливым грудным смехом смущенно отстранилась, забрала волосы в узел и присела к столу. Она не привыкла показывать свои чувства на людях.
Некоторое время молодые люди сидели молча, неотрывно глядя друг на друга, словно каждый не мог насытиться видом возлюбленного. На столике в мгновение ока появились холодное шампанское, шоколад и фрукты — все скудные романтические атрибуты беспечного южного флирта.
— А поговорить не желаете? — игриво, с удалью и официантским подобострастием склонился к своей Сенте Герман.
— Желаю, — растерянно поперхнулась Анна.
— И что? Желание невыполнимо? — лукаво улыбнулся Герман.
Анна с усилием выдавила:
— Ну, как твои дела?
— Вот прикупил себе кораблик. Нравится? — А сам подумал: «Все не то, не то. Не время сейчас фиглярничать!» Но в нем уже заработал какой-то порочный механизм, часто говорящий и делающий все быстрее хозяина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Герман щедро «квакал» направо и налево, но чаще всего оставался не у дел, так как самых симпатичных самочек товарищи успевали расхватать на подступах к певцу. Германа это и не особо огорчало. Что ему эти левые жабы? У него уже есть своя царевна-лягушка. Он оставался верен Анне. Душой. И беспечно думал, что чуть-чуть нагуляется и женится на своей царевне. Герман ставил ее совершенно на особое место и как-то привык думать, что именно с ней проведет всю свою жизнь, родит детей, состарится. Он почему-то представлял, как они будут сидеть на лавочке на высоком берегу неведомой реки и беззаботно болтать ногами, как малые дети. Два старичка, он в полотняном костюме и в «бабочке», как ее гармоничный дедушка, а Анна в шляпке с цветами и бархатном платье с белым кружевным воротником, как неизвестная дама на акварельном портрете, хранившемся у Модеста Поликарповича в ящике стола. Да, женится. Обязательно женится. Потом… когда-нибудь. Конечно, он скотина. Но погром, учиненный Анной, снял с него часть вины. Теперь за ее выходку можно было спрятаться и обидеться самому.
Новый 1984 год они встречали порознь. Впереди их ждала смерть неугомонного Андропова и восшествие на царствие Черненко (как шутили в то время: «Не приходя в сознание, приступил к выполнению своих обязанностей»). Смерч в Иваново и повальное увлечение подростков брейк-дансом. Первый отечественный видик «Электроника» за тысячу двести и «Осисяй» — Полунина. В моду вошли дутые куртки, женские шапки трубой, кнопки вместо пуговиц на рубашках, клипсы и подставные плечики. Вот и все новости. Жизнь тихо шла своим размеренным советским чередом, и казалось, не будет ей ни конца ни края. Незыблемо и монументально стояли рабочий и колхозница, вознося орудия своего ударного труда высоко над городом, словно грозя невидимому врагу и охраняя сон мирных советских тружеников.
Крушение
Стоял жаркий август 1986 года. У власти уже год как суетился Горбачев. Все теперь знали, что «главное — вовремя начать», и, встрепенувшись от летаргического брежневско-черненковского сна, затаив дыхание, ждали, когда в «мире пойдут процессы». «Хуже уже не будет, — радостно думали наивные советские люди, — значит, будет только лучше. Все хорошее останется с нами, а все плохое мы заменим хорошим с Запада. Это в общем-то и будет приходом коммунизма».
Помните переписку Бернарда Шоу с блистательной Патрик Кэмпбелл? «Дорогой, у нас будут прекрасные дети. Такие же красивые, как я, и такие же умные, как Вы», — пишет Патрик. «А если наоборот? Такие же красивые, как я, и такие же умные, как Вы?» — озабоченно отвечал ей Шоу.
Итак, все ждали и некоторые особенно нетерпеливые на свою голову кое-чего уже дождались. Например, антиалкогольной кампании.
Анна гостила у тетки в Новороссийске и ранним солнечным утром отправилась на базар за персиками. У лотка с фруктами кто-то неожиданно обнял ее сзади сильными загорелыми руками. Она возмущенно повернулась в этом кольце и оказалась лицом к лицу, губами к губам с Германом. Они не виделись почти два года. Встреча была слишком неожиданной, и Анна не успела возвести все те многочисленные заслоны, которые обычно отгораживали ее от воспоминаний о неверном возлюбленном. Она посмотрела в его смеющиеся глаза, и тут случилось невозможное: Анна обняла его за талию, и они, забыв обо всем на свете, стали целоваться.
— Бесстыдники какие, — цыкнула на них проходящая мимо старуха. Анна вспыхнула и уткнулась лицом под мышку к Герману. Он схватил ее за руку и поволок к выходу.
— Пойдем, моя дорогая Сента. Я покажу тебе свой корабль. У меня теперь, как у настоящего Летучего голландца, есть свой «Унго». Серьезно. Целый теплоход. Вечером мы отплываем. — Он вынул из бумажника полтинник и начал махать им, стоя на обочине. На такой аргументированный призывный взмах перед ними тут же затормозила тачка. Анна опомниться не успела, как, минуя все мыслимые и немыслимые кордоны, машина дождалась и встала как вкопанная у белого бока огромного лайнера.
Герман, не давая ей опомниться, подхватил девушку на руки, потом, как ковер, перекинул через плечо и взбежал с ней по крутым и шатким ступенькам трапа наверх.
— Ой! Мамочки! Пожалуйста, отпусти меня, — слабо повизгивала от удовольствия Анна.
Герман знал, что спокойно может отнести свою добычу в каюту и Анна не будет сопротивляться, но он понес ее в ресторан. С одной стороны, Герман краем глаза приметил, что дверь его номера раскрыта и там полным ходом идет уборка, с другой — он был слишком гордый, чтобы воспользоваться ностальгическими чувствами Анны. Ему было мало просто завалиться с ней в койку, он хотел услышать добровольную присягу на верность.
У столика он бережно поставил свою драгоценную ношу на пол. Опускал он ее медленно-медленно, и Анна долго скользила своим телом по его лицу, а он целовал все, что попадалось на пути его губ: сначала грудь, шею, подбородок, глаза и, наконец, — макушку. Анна была красива. Она расцвела, слегка округлилась. Ее восковая бледность приобрела на южном солнце розовато-молочный оттенок. Но странно, прижимая ее к себе, Герман не почувствовал никакого шевеления желания, а только острую, разрывающую сердце нежность. «Хорошо, что не поволок ее сразу в постель, вот вышел бы номер — Васька помер», — мельком подумал Герман, хозяйским жестом щелкнул заколкой в ее волосах и выпустил на простор морского ветра струи пепельных завитков.
— Ты — как ундина! — Он собрал ладонями ее волосы, как собирают воду, и уткнулся в них лицом. Анна со счастливым грудным смехом смущенно отстранилась, забрала волосы в узел и присела к столу. Она не привыкла показывать свои чувства на людях.
Некоторое время молодые люди сидели молча, неотрывно глядя друг на друга, словно каждый не мог насытиться видом возлюбленного. На столике в мгновение ока появились холодное шампанское, шоколад и фрукты — все скудные романтические атрибуты беспечного южного флирта.
— А поговорить не желаете? — игриво, с удалью и официантским подобострастием склонился к своей Сенте Герман.
— Желаю, — растерянно поперхнулась Анна.
— И что? Желание невыполнимо? — лукаво улыбнулся Герман.
Анна с усилием выдавила:
— Ну, как твои дела?
— Вот прикупил себе кораблик. Нравится? — А сам подумал: «Все не то, не то. Не время сейчас фиглярничать!» Но в нем уже заработал какой-то порочный механизм, часто говорящий и делающий все быстрее хозяина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75