Звонили на свой платный телефон, якобы уточняли заказ, снова извинялись и уезжали. Все очень культурно. В общем балансе затрат фирмы один короткий, хоть и дорогой, звонок никогда не проверялся, а совершенно чистые деньги падали на счет культурной мексиканской мафии.
Первый выезд в город потряс его. Он снова увидел оживленные городские улицы, яхты на заливах, океанский прибой, орлов, парящих над горами Калифорнии. Впервые за долгое время он был счастлив, бездумно и просто. Жизнь возвращалась к нему по капле. Только через месяц ему пришла в голову простая мысль, что он может набрать не номер сексуслуг по телефону, а вообще любой номер, например московский.
Набрать номер. Кому? Но пальцы уже сами, вслепую, выстукивали на клавишах ее знакомый номер. Не соединило. Еще раз. Длинные гудки… и заспанный любимый голос: «Алло! Алло!» Гера бросил трубку. «Господи! Там же сейчас ночь».
Теперь он возвращался не в бараки на окраине Сан-Жозе, а во вполне пристойную дыру в Окленде, в легкие домики с комнатами на шестерых. Все его подельники пусть и плохо, но изъяснялись по-английски, хотя с ним, как с чужаком, неохотно. Герман узнал также, что некоторые из мексов считают Калифорнию своей землей, а америкосов оккупантами, потому что, оказывается, эта часть Америки входила в состав Мексики и перешла к Штатам только в середине 19 века после долгой кровопролитной войны. В сущности, ему повезло, что он попал к мексиканцам. Они обладали какой-то природной учтивостью и, хотя быстро распалялись, садистами не были и не издевались над ним просто удовольствия ради. Скорее, им было важно показать, что они настоящие мачо. Самым грязным ругательством у них считалось «марикон» (голубой), самым большим достоянием — сильные мускулы и крупный член. Женщины при виде того и другого должны были плакать от восторга и страстно выгибать бюсты. Впервые наблюдая со стороны эту поголовную склонность мексиканцев к мачизму, Герман понял, насколько наивным и дешевым выглядел его собственный кодекс настоящего мужчины. Он даже предположить не мог, как жалко и смешно смотрелась его петушистость, пока не увидел ее со стороны. Впрочем, несмотря на природную мексиканскую доброжелательность, Герман так и не смог преодолеть их легкое презрение на свой счет. Они были вольнонаемными, а он — рабом.
Раз в день их вполне пристойно кормила старая веселая мексиканка, которая прекрасно делала сопес — мексиканский вариант чебуреков из кукурузной муки с начинкой из фасоли, сыра и перца. Во всех комнатах были телевизор, магнитофон, валялись стопки старых и не совсем газет и журналов, а у босса, сеньора Карло, и компьютер, который Герман, пропустив компьютерный бум в Америке, увидел впервые в жизни. Перелистывая разрозненные журналы, Герман содрогнулся еще раз. Он прочел про путч и отставку Горбачева, увидел фотографию пьяного Ельцина и нашел обрывок статьи о войне в Чечне. Он увидел снимки улицы Горького, ставшей Тверской, с рекламой «Мальборо» и очередью в «Макдоналдс», и аж завыл с досады. Куда он, идиот, поперся, когда там, на Родине, наступило время больших бабок. Может, еще и сейчас не поздно! Так мысли о будущем впервые пришли ему на ум и поразили его своей острой, потрясающей новизной. Можно думать о будущем. Это будущее есть.
Через три месяца его «перекинули» на новый объект. Под видом религиозно-благотворительной организации «Санта-Мексика» они расставляли в аэропортах и в пригородах Сан-Франциско короба для пожертвований и вечером забирали из них выручку. Все это в белых балахонах с изображением Девы Марии на груди и огромного креста на спине.
А через месяц он сбежал, ночью залез в грузовичок, на котором их развозили по объектам, и рванул сначала на океан, потом повернул в сторону пролива Голден-Гейт, хотел еще раз взглянуть с набережной Саусалито на любимый Фриско, но вовремя вспомнил, что у него нет трех долларов для въезда в город. У парка Пресидио он развернулся и подъехал к ресторану «Звезды Москвы», но тот был уже закрыт. У Германа не было никакого определенного плана, он хотел забрать свои вещи, если они остались, занять у Флора денег и махнуть куда глаза глядят. С другой стороны, Герман понимал, что попадется при первой же проверке.
Без прав, без документов! Он снова свернул в сторону океана и тут заметил, что у него мигает лампочка бензобака. Беглец упрятал машину за контейнеры у какого-то магазина на Тридцать четвертой улице, чтобы иметь возможность еще раз ею воспользоваться, если раздобудет денег, и вернулся пешком на Гири. Светало. Герман перешел улицу к православному собору, дернул ручки дверей, но все было заперто. Он так устал от неожиданной свободы, что сел на ступеньки храма неподалеку от витых чугунных ворот, заграждающих проход во внутренний дворик, и задремал.
— Молодой человек, вы кого-то ждете? — с легким иностранным акцентом спросил его сторож, тревожно вглядываясь в странного прихожанина.
— Да-да, — пролепетал спросонья Герман. — Я жду Евгения и Полину… э-э-э…
— Евгения Георгиевича? — удивился сторож. — Он будет только около десяти.
— Ничего-ничего, я подожду, — торопливо согласился Герман.
Сторож еще раз подозрительно оглядел его потертые джинсы и застиранную майку, неодобрительно качнул головой, потом еще раз вздохнул и нехотя предложил:
— Зайдите хоть в притвор, на улице-то холодно, — и приоткрыл тяжелую дверь храма. Продрогший Герман с благодарностью юркнул внутрь. Основная часть собора была отделена от свечного ящика и книжной лавки стеклянной перегородкой. В самом храме по обе стороны стояло по три ряда небольших деревянных стульчиков для немощных. Герман тяжело опустился на крайнее сиденье и замер. Тишина, чистота и величественность храма тяготили его, наваливались на плечи свинцовым грузом. Он тяжело вздохнул и уронил голову на плечи, но смута на душе только усилилась. Ему стало душно, вязко, тошно, невыносимо на сердце. Герман вскочил и выбежал обратно на улицу. Растревоженное сердце трепыхалось и саднило в груди, словно по нему резко чиркнули наждачкой. Через час, когда холод пробрал его уже до костей, из старенького «форда», припарковавшегося на служебной стоянке, показались родители Флора. За это время они так сдали, что Герман с трудом их признал. Он радостно шагнул им навстречу.
— Вы меня не узнаете? Я Герман, приятель Флора! Он сейчас во Фриско?
Анастасия Павловна горестно прикрыла ладонью дрогнувшие губы. Евгений Георгиевич строго посмотрел на Германа и тихо, четко промолвил:
— Молодой человек, Флор погиб. Два года назад он разбился на машине. — Повернулся и пошел прочь. Потом остановился. Оглянулся. Еще раз внимательно посмотрел на дрожащего на ветру, худого, изможденного парня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Первый выезд в город потряс его. Он снова увидел оживленные городские улицы, яхты на заливах, океанский прибой, орлов, парящих над горами Калифорнии. Впервые за долгое время он был счастлив, бездумно и просто. Жизнь возвращалась к нему по капле. Только через месяц ему пришла в голову простая мысль, что он может набрать не номер сексуслуг по телефону, а вообще любой номер, например московский.
Набрать номер. Кому? Но пальцы уже сами, вслепую, выстукивали на клавишах ее знакомый номер. Не соединило. Еще раз. Длинные гудки… и заспанный любимый голос: «Алло! Алло!» Гера бросил трубку. «Господи! Там же сейчас ночь».
Теперь он возвращался не в бараки на окраине Сан-Жозе, а во вполне пристойную дыру в Окленде, в легкие домики с комнатами на шестерых. Все его подельники пусть и плохо, но изъяснялись по-английски, хотя с ним, как с чужаком, неохотно. Герман узнал также, что некоторые из мексов считают Калифорнию своей землей, а америкосов оккупантами, потому что, оказывается, эта часть Америки входила в состав Мексики и перешла к Штатам только в середине 19 века после долгой кровопролитной войны. В сущности, ему повезло, что он попал к мексиканцам. Они обладали какой-то природной учтивостью и, хотя быстро распалялись, садистами не были и не издевались над ним просто удовольствия ради. Скорее, им было важно показать, что они настоящие мачо. Самым грязным ругательством у них считалось «марикон» (голубой), самым большим достоянием — сильные мускулы и крупный член. Женщины при виде того и другого должны были плакать от восторга и страстно выгибать бюсты. Впервые наблюдая со стороны эту поголовную склонность мексиканцев к мачизму, Герман понял, насколько наивным и дешевым выглядел его собственный кодекс настоящего мужчины. Он даже предположить не мог, как жалко и смешно смотрелась его петушистость, пока не увидел ее со стороны. Впрочем, несмотря на природную мексиканскую доброжелательность, Герман так и не смог преодолеть их легкое презрение на свой счет. Они были вольнонаемными, а он — рабом.
Раз в день их вполне пристойно кормила старая веселая мексиканка, которая прекрасно делала сопес — мексиканский вариант чебуреков из кукурузной муки с начинкой из фасоли, сыра и перца. Во всех комнатах были телевизор, магнитофон, валялись стопки старых и не совсем газет и журналов, а у босса, сеньора Карло, и компьютер, который Герман, пропустив компьютерный бум в Америке, увидел впервые в жизни. Перелистывая разрозненные журналы, Герман содрогнулся еще раз. Он прочел про путч и отставку Горбачева, увидел фотографию пьяного Ельцина и нашел обрывок статьи о войне в Чечне. Он увидел снимки улицы Горького, ставшей Тверской, с рекламой «Мальборо» и очередью в «Макдоналдс», и аж завыл с досады. Куда он, идиот, поперся, когда там, на Родине, наступило время больших бабок. Может, еще и сейчас не поздно! Так мысли о будущем впервые пришли ему на ум и поразили его своей острой, потрясающей новизной. Можно думать о будущем. Это будущее есть.
Через три месяца его «перекинули» на новый объект. Под видом религиозно-благотворительной организации «Санта-Мексика» они расставляли в аэропортах и в пригородах Сан-Франциско короба для пожертвований и вечером забирали из них выручку. Все это в белых балахонах с изображением Девы Марии на груди и огромного креста на спине.
А через месяц он сбежал, ночью залез в грузовичок, на котором их развозили по объектам, и рванул сначала на океан, потом повернул в сторону пролива Голден-Гейт, хотел еще раз взглянуть с набережной Саусалито на любимый Фриско, но вовремя вспомнил, что у него нет трех долларов для въезда в город. У парка Пресидио он развернулся и подъехал к ресторану «Звезды Москвы», но тот был уже закрыт. У Германа не было никакого определенного плана, он хотел забрать свои вещи, если они остались, занять у Флора денег и махнуть куда глаза глядят. С другой стороны, Герман понимал, что попадется при первой же проверке.
Без прав, без документов! Он снова свернул в сторону океана и тут заметил, что у него мигает лампочка бензобака. Беглец упрятал машину за контейнеры у какого-то магазина на Тридцать четвертой улице, чтобы иметь возможность еще раз ею воспользоваться, если раздобудет денег, и вернулся пешком на Гири. Светало. Герман перешел улицу к православному собору, дернул ручки дверей, но все было заперто. Он так устал от неожиданной свободы, что сел на ступеньки храма неподалеку от витых чугунных ворот, заграждающих проход во внутренний дворик, и задремал.
— Молодой человек, вы кого-то ждете? — с легким иностранным акцентом спросил его сторож, тревожно вглядываясь в странного прихожанина.
— Да-да, — пролепетал спросонья Герман. — Я жду Евгения и Полину… э-э-э…
— Евгения Георгиевича? — удивился сторож. — Он будет только около десяти.
— Ничего-ничего, я подожду, — торопливо согласился Герман.
Сторож еще раз подозрительно оглядел его потертые джинсы и застиранную майку, неодобрительно качнул головой, потом еще раз вздохнул и нехотя предложил:
— Зайдите хоть в притвор, на улице-то холодно, — и приоткрыл тяжелую дверь храма. Продрогший Герман с благодарностью юркнул внутрь. Основная часть собора была отделена от свечного ящика и книжной лавки стеклянной перегородкой. В самом храме по обе стороны стояло по три ряда небольших деревянных стульчиков для немощных. Герман тяжело опустился на крайнее сиденье и замер. Тишина, чистота и величественность храма тяготили его, наваливались на плечи свинцовым грузом. Он тяжело вздохнул и уронил голову на плечи, но смута на душе только усилилась. Ему стало душно, вязко, тошно, невыносимо на сердце. Герман вскочил и выбежал обратно на улицу. Растревоженное сердце трепыхалось и саднило в груди, словно по нему резко чиркнули наждачкой. Через час, когда холод пробрал его уже до костей, из старенького «форда», припарковавшегося на служебной стоянке, показались родители Флора. За это время они так сдали, что Герман с трудом их признал. Он радостно шагнул им навстречу.
— Вы меня не узнаете? Я Герман, приятель Флора! Он сейчас во Фриско?
Анастасия Павловна горестно прикрыла ладонью дрогнувшие губы. Евгений Георгиевич строго посмотрел на Германа и тихо, четко промолвил:
— Молодой человек, Флор погиб. Два года назад он разбился на машине. — Повернулся и пошел прочь. Потом остановился. Оглянулся. Еще раз внимательно посмотрел на дрожащего на ветру, худого, изможденного парня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75