Да, а ты думал? Они же все наркотиками торгуют и детей своих заставляют. Да детей и заставлять не надо, такая там, видите ли, национальная традиция! Культуры у них никакой. Ничего не умеют, только воруют. А язык!.. Попробуй, сформулируй на их языке бином Ньютона! Не сможешь, вот такой у них ломаный язык.
Я не выдержал:
— А ты попробуй его на великодержавском сформулировать, если такой культурный… Прямо сейчас!
Он осекся и оглядел меня новым взглядом. Холодно и иронично, как он думал, а на самом деле — с пьяным озлоблением.
— Вот на войне мы таких, как ты, убивали, — процедил он. — Раздражаете вы нормальных людей. Такой начнет чего-то там о равенстве народов, умные слова говорит, видите ли, а сам лох лохом. Привяжем его к четырем грузовикам и — в разные стороны.
Я переселился в другое купе, незанятое.
Ночью пересекли границу с республикой Окраиной. Долгие стоянки, таможня, синие фонари в окно… А спать хочется! Неужели я смогу подняться и выйти на трассу?
Я уже приехал в теплые края. Погранцы изучают мой паспорт. Им интересно. У меня редкий паспорт. Великодержавия — единственная страна в мире, где существует особый вид паспорта для поездок за границу. Он, вообще-то, бесполезен, потому что посольства уважающих себя стран не ставят визы великодержавцам. А в ненормальных странах он необязателен. На Окраину можно проехать и с внутренним паспортом. Но я шикую, к тому же знаю, что люди в форме тупеют от неординарности.
— Национальность?
— Великодержавец.
— Оружие? Газовое, холодное?
— Ножик. Девять сантиметров. Показать?
Неужели ты думаешь, что я покажу двуручный отравленный ятаган, которым вчера покушался срубить президентскую голову? На вот тебе ножик в законе, я им режу огурцы (но ты не бойся). Девять сантиметров, без кнопки.
— Отдыхайте, — прощает меня погранец.
Я недолго лежал с закрытыми глазами. Бац — опять сыщик. Широкие плечи, открытое лицо, уверенный прищур. Раздвоенный подбородок.
— С какой целью едете?
— Туризм.
— Где будете жить?
— У друзей.
— Оружие есть?
Надоело про ножик.
— Мне оно не нужно, — рассеянно отозвался я.
Он приблизил лицо.
— Травкой балуешься? Перевозишь через границу?
Таким тоном говорят, когда ожидают услышать покаянные рыдания. Если бы он добавил: «Только правду, сынок», я бы не выдержал и зарыдал.
— Нет, — ядовито, давая ему понять, сказал я. Сразу пропал огонек. Грузно ссутулившись, старый военный резко и молча вышел из купе. Признаюсь, мне было неловко за его вероятную скупую слезу.
Мы проехали по нейтральной территории до городка, где грелись теперь уже окраинские вояки.
… Помню, когда я был малышом, мы с мамой были в цирке. Мы сидели в первом ряду. По барьеру бегал ленивый размашистый гепард — хоп, хоп, хоп. Я трусил из-за гепарда и скнырил, впрочем, гепарда быстро убрали. Выскочили клоуны. Я потянул маму за локоть и спросил на ушко:
— Мама, а клоуны понимают, что они смешные?..
— Один понимает, а другой обижается…
Кстати, от косметики первого ряда или от рези прожектора у гепарда из глаз текла равнодушная слизь.
Дверь — бац ручкой, всем оставаться на местах — бац! Это круглый пожилой окраинец. Обрадовался мне.
— О, хлопец! Один едешь? Оружие, наркотики? Лишняя валюта? Цель поездки?
— Ничего нету. Даже цели, — признаюсь ему.
Под его фуражкой пробегает тень. Я преданно смотрю ему в глаза, смеюсь, стараясь загладить вину. Он доверяет мне.
— А сколько это — лишняя валюта?
— Не знаю, сколько ее у тебя, лишней, — парирует погранец. — Счастливого пути!
«Ого!» — думаю.
Кстати, я ведь уже за границей. Еще несколько лет назад это не было заграницей, но вот… Что-то во всем этом есть бестактное, не правда ли? Словно залез сестре под юбку…
* * *
Моя первая — желтая.
Я мысленно ласкаю ее теперь.
«Я так долго ждал тебя. Целых двадцать минут».
Четверть часа я почему-то стоял с рюкзаком за спиной. Потом уныло разбил лагерь, прислонив к рюкзаку гитару. Внешне я уверенно улыбаюсь уголками рта. На автобусной остановке подмигнул девчонкам (счастливы). Но на душе моей скребут котята. Они сомневаются.
Молюсь сначала богу. Потом — Рогову.
«Незнакомый мне Рогов, — говорю я ему. — Минотавры украли у меня двадцать долларов. Но тебе тоже было нелегко. По дороге в Индию минотавры украли у тебя восемьдесят долларов. Но ты не пал духом. Нынче ты пребываешь в Африке. Пусть же удача, которая сопутствует тебе, немножко посопутствует и мне. Аминь».
Долго я шел по трассе, лениво отмахивая легковушкам, вырывающимся из-за спины. Боялся начать. Все, еще сто метров и начну. Ну, еще двадцать шагов. Поехали.
Ага, сейчас! Уже едем. Машинка тронется, а я остануся.
Двадцать минут. Десяток машин, не считая автобусов. Автобусы недоуменно пожимают плечами.
Вот и ты. Как одуванчик.
Извини, я не знаю твою марку. Я в машинах и не разбираюсь совсем. Ты «ВАЗ», с расширенным кузовом. Твой хозяин смеется. Он горбоносый брюнет с бородой — смеется.
— День добрый, — сообщаю ему.
— Любой день — добрый, — отвечает. — Люди злы бывают.
— По трассе подвезете сколько-нибудь?
Ответ утвердительный.
— Без денег?
Ответ утвердительный.
Вышел, рюкзак бросил за сиденья, меня пригласил на заднее, на переднем полиэтиленовый пакет. Легкий с виду, но неприкосновенный.
— Ох и красота тут у вас! — С этими словами мы взяли с места и проехали десять километров.
— Не могу не пожать вашу руку. Вы первый человек, который подвез меня.
Ты, моя желтая, укатила в неизвестный мне населенный пункт с нейтральным названием Песчаное. Кажется, мы расстались навсегда. Больше я не увижу тебя, но помнить буду.
Я знал, это будет так. Я автостопщик. Нет, не побрезгую рейсовым транспортом, но машинки — это песня. Теперь и моя.
Автостоп — это сырой воздух, его пьешь как воду. У меня не было воды. Бог послал мне щедрых на яблоки женщин. Автостоп (эх, тяжел рюкзак, ибо уложен с любовью) — полная свобода выбора, которой славен Божий промысел. Прежде всего это выбор позиции. Развилки убегают от меня в гору. Я разговариваю с ними, но они безумны, не слушают меня. Ненавижу знак «остановка запрещена, 750 метров». Развилки любят сей знак.
Я разговариваю с водителями. С удальцами, укротившими железного коня. Мы смотрим на мир сквозь черные, розовые, просто для близорукости — привычные очки. Лобовое стекло — часть зрения джигита трассы, так же как роговица и хрусталик. Предназначение лобового стекла — искажать информацию. Люди, созданные в принципе для счастья и любви, преломляясь через него, на глазах обрастают междометиями и нелестными эпитетами. Человек, искаженный лобовым стеклом, недостоин доброго слова. Он живет не по праву. Он обязан джигиту, последний раз простившему человеческой соринке, которая нагло лезет в обзор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Я не выдержал:
— А ты попробуй его на великодержавском сформулировать, если такой культурный… Прямо сейчас!
Он осекся и оглядел меня новым взглядом. Холодно и иронично, как он думал, а на самом деле — с пьяным озлоблением.
— Вот на войне мы таких, как ты, убивали, — процедил он. — Раздражаете вы нормальных людей. Такой начнет чего-то там о равенстве народов, умные слова говорит, видите ли, а сам лох лохом. Привяжем его к четырем грузовикам и — в разные стороны.
Я переселился в другое купе, незанятое.
Ночью пересекли границу с республикой Окраиной. Долгие стоянки, таможня, синие фонари в окно… А спать хочется! Неужели я смогу подняться и выйти на трассу?
Я уже приехал в теплые края. Погранцы изучают мой паспорт. Им интересно. У меня редкий паспорт. Великодержавия — единственная страна в мире, где существует особый вид паспорта для поездок за границу. Он, вообще-то, бесполезен, потому что посольства уважающих себя стран не ставят визы великодержавцам. А в ненормальных странах он необязателен. На Окраину можно проехать и с внутренним паспортом. Но я шикую, к тому же знаю, что люди в форме тупеют от неординарности.
— Национальность?
— Великодержавец.
— Оружие? Газовое, холодное?
— Ножик. Девять сантиметров. Показать?
Неужели ты думаешь, что я покажу двуручный отравленный ятаган, которым вчера покушался срубить президентскую голову? На вот тебе ножик в законе, я им режу огурцы (но ты не бойся). Девять сантиметров, без кнопки.
— Отдыхайте, — прощает меня погранец.
Я недолго лежал с закрытыми глазами. Бац — опять сыщик. Широкие плечи, открытое лицо, уверенный прищур. Раздвоенный подбородок.
— С какой целью едете?
— Туризм.
— Где будете жить?
— У друзей.
— Оружие есть?
Надоело про ножик.
— Мне оно не нужно, — рассеянно отозвался я.
Он приблизил лицо.
— Травкой балуешься? Перевозишь через границу?
Таким тоном говорят, когда ожидают услышать покаянные рыдания. Если бы он добавил: «Только правду, сынок», я бы не выдержал и зарыдал.
— Нет, — ядовито, давая ему понять, сказал я. Сразу пропал огонек. Грузно ссутулившись, старый военный резко и молча вышел из купе. Признаюсь, мне было неловко за его вероятную скупую слезу.
Мы проехали по нейтральной территории до городка, где грелись теперь уже окраинские вояки.
… Помню, когда я был малышом, мы с мамой были в цирке. Мы сидели в первом ряду. По барьеру бегал ленивый размашистый гепард — хоп, хоп, хоп. Я трусил из-за гепарда и скнырил, впрочем, гепарда быстро убрали. Выскочили клоуны. Я потянул маму за локоть и спросил на ушко:
— Мама, а клоуны понимают, что они смешные?..
— Один понимает, а другой обижается…
Кстати, от косметики первого ряда или от рези прожектора у гепарда из глаз текла равнодушная слизь.
Дверь — бац ручкой, всем оставаться на местах — бац! Это круглый пожилой окраинец. Обрадовался мне.
— О, хлопец! Один едешь? Оружие, наркотики? Лишняя валюта? Цель поездки?
— Ничего нету. Даже цели, — признаюсь ему.
Под его фуражкой пробегает тень. Я преданно смотрю ему в глаза, смеюсь, стараясь загладить вину. Он доверяет мне.
— А сколько это — лишняя валюта?
— Не знаю, сколько ее у тебя, лишней, — парирует погранец. — Счастливого пути!
«Ого!» — думаю.
Кстати, я ведь уже за границей. Еще несколько лет назад это не было заграницей, но вот… Что-то во всем этом есть бестактное, не правда ли? Словно залез сестре под юбку…
* * *
Моя первая — желтая.
Я мысленно ласкаю ее теперь.
«Я так долго ждал тебя. Целых двадцать минут».
Четверть часа я почему-то стоял с рюкзаком за спиной. Потом уныло разбил лагерь, прислонив к рюкзаку гитару. Внешне я уверенно улыбаюсь уголками рта. На автобусной остановке подмигнул девчонкам (счастливы). Но на душе моей скребут котята. Они сомневаются.
Молюсь сначала богу. Потом — Рогову.
«Незнакомый мне Рогов, — говорю я ему. — Минотавры украли у меня двадцать долларов. Но тебе тоже было нелегко. По дороге в Индию минотавры украли у тебя восемьдесят долларов. Но ты не пал духом. Нынче ты пребываешь в Африке. Пусть же удача, которая сопутствует тебе, немножко посопутствует и мне. Аминь».
Долго я шел по трассе, лениво отмахивая легковушкам, вырывающимся из-за спины. Боялся начать. Все, еще сто метров и начну. Ну, еще двадцать шагов. Поехали.
Ага, сейчас! Уже едем. Машинка тронется, а я остануся.
Двадцать минут. Десяток машин, не считая автобусов. Автобусы недоуменно пожимают плечами.
Вот и ты. Как одуванчик.
Извини, я не знаю твою марку. Я в машинах и не разбираюсь совсем. Ты «ВАЗ», с расширенным кузовом. Твой хозяин смеется. Он горбоносый брюнет с бородой — смеется.
— День добрый, — сообщаю ему.
— Любой день — добрый, — отвечает. — Люди злы бывают.
— По трассе подвезете сколько-нибудь?
Ответ утвердительный.
— Без денег?
Ответ утвердительный.
Вышел, рюкзак бросил за сиденья, меня пригласил на заднее, на переднем полиэтиленовый пакет. Легкий с виду, но неприкосновенный.
— Ох и красота тут у вас! — С этими словами мы взяли с места и проехали десять километров.
— Не могу не пожать вашу руку. Вы первый человек, который подвез меня.
Ты, моя желтая, укатила в неизвестный мне населенный пункт с нейтральным названием Песчаное. Кажется, мы расстались навсегда. Больше я не увижу тебя, но помнить буду.
Я знал, это будет так. Я автостопщик. Нет, не побрезгую рейсовым транспортом, но машинки — это песня. Теперь и моя.
Автостоп — это сырой воздух, его пьешь как воду. У меня не было воды. Бог послал мне щедрых на яблоки женщин. Автостоп (эх, тяжел рюкзак, ибо уложен с любовью) — полная свобода выбора, которой славен Божий промысел. Прежде всего это выбор позиции. Развилки убегают от меня в гору. Я разговариваю с ними, но они безумны, не слушают меня. Ненавижу знак «остановка запрещена, 750 метров». Развилки любят сей знак.
Я разговариваю с водителями. С удальцами, укротившими железного коня. Мы смотрим на мир сквозь черные, розовые, просто для близорукости — привычные очки. Лобовое стекло — часть зрения джигита трассы, так же как роговица и хрусталик. Предназначение лобового стекла — искажать информацию. Люди, созданные в принципе для счастья и любви, преломляясь через него, на глазах обрастают междометиями и нелестными эпитетами. Человек, искаженный лобовым стеклом, недостоин доброго слова. Он живет не по праву. Он обязан джигиту, последний раз простившему человеческой соринке, которая нагло лезет в обзор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63