При всей безобразности разыгравшегося скандала, ответственность за который целиком лежала на брате, мы, в сущности, ничего не имели друг против друга, решительно ничего, даже в самый момент ссоры! Но игру нужно было довести до конца. Окончательного разрыва все равно не произошло. Нередко он являлся мне во снах, я мысленно беседовал с ним, и это тоже было своего рода общение. Встреча у могилы родителей не то чтобы стала моментом примирения, она лишь подтвердила, укрепила нашу связь, принеся успокоение и, кроме того, уверенность: никогда мы не скажем больше друг другу ни единого дурного слова. Ведь я знал, что и сам, наверное, вел бы себя еще почище брата, если бы удача не вырвала меня из предначертанного круга жизни. Брат любит свою жену и своего ребенка как спасителей. А родительский дом стал для него своеобразной резервацией: он не хочет больше оттуда никуда уходить и сразу после смерти родителей испросил позволения остаться там до конца своих дней. В свое время, на кладбище, я увидел брата новыми глазами: из непутевого балбеса он превратился в гордого человека, в котором вместе с тем была нездешность. И дело было даже не во взгляде, а в запахе, запах же держится дольше. Письмо с просьбой отказаться от дома в пользу сестры – загадка, хотя, впрочем, и не загадка, ибо, когда мы с ним в тот день обнялись, я уловил исходивший от брата запах вечной жертвы.
НОВА
Ты начал рассказывать о брате и сестре, а теперь все говоришь только о брате.
ГРЕГОР
По сравнению с нами обоими сестра не несла в себе никакой опасности, никаких тайн и была безобидной. Для своей профессии или для своего положения она не была «типичной»: ее никогда нельзя было бы назвать «продавщицей». Стоя за прилавком нашей лавки или потом на этаже универмага, она, когда бы я ее ни навещал там, выглядела скорее как практикантка или как хорошая знакомая кого-нибудь из продавцов, которые все имели официальный вид. В отличие от них, моя сестра всегда казалась расслабленно-беззаботной. Она продавала не без охоты, но вместе с тем без особого усердия и рвения. И почерк, которым она заполняла товарные чеки, всегда был очень детским. Сама она, кстати сказать, никогда всерьез не мечтала о продвижении, довольствуясь мелкими должностями. Мне же никогда не приходило в голову ее жалеть. И тем не менее после каждой такой встречи в памяти надолго оставалось одно: взгляды, которые бросали издалека в ее сторону либо владелец лавки, либо соответствующий обслуживающий персонал универмага, когда она позволяла себе вести со мной, хотя я не был клиентом, продолжительные беседы частного свойства, вместо того чтобы ограничиться коротким приветствием. Дневной свет в такие моменты словно отключался: оставались только поблескивающие металлические стойки с пестрой одеждой, линолеумный пол и тяжелый воздух платяных шкафов, крашеные-перекрашеные волосы, тени вместо глаз и кроваво-красные ногти. Однажды мне бросилось в глаза, что моя сестра там вся как-то сгорбилась, и мне захотелось вытащить ее из этой дыры. Но как? И куда? Я не верил в то, что она может самостоятельно вести какое-нибудь дело. В наше время заводить магазин – это, конечно, замечательно, только если на тебя, так сказать, работает добрый дух какого-нибудь предка. Ведь недаром новые заведения, даже если их засунуть в самые художественные старинные помещения, все равно выглядят подделкой. Хотя, наверное, именно я вложил сестре в голову мысль начать собственное дело, когда предложил ей расстаться со своей профессией и со своим классом, – не для того, чтобы перейти в более высокий, а для того, чтобы просто уйти. Конечно, сейчас можно было бы взять ипотечный кредит. Но я испытываю не только сомнение, но и чувство вины: как будто я уговорил сестру бросить какое-никакое, но все-таки надежное место и тем самым одновременно навредил брату, поставив под угрозу его среду обитания, жизненно важную для него. Ибо я уверен, с домом можно уже заранее распрощаться – из нищенства дух предпринимательства не родится. И это еще не все: я не могу не думать о том, что речь идет о доме наших родителей. Они построили его сами, почти без посторонней помощи, и это стоило им нескольких лет жизни. И участок, они обиходили его собственными руками: нашли в горах источник, протянули от него под землей длинные трубы – представляешь, каково это было? – до самого дома и сада. Убрали все валуны, все камни, а на очищенной земле растут теперь фруктовые деревья или просто трава, и каждый кусочек носит свое особое имя. Какое-то время это место мало что значило для меня. Однажды ты рассказала мне, что всякий раз, когда ты возвращаешься к твоему первому окружению, то уже издалека испытываешь настоящее «блаженство», – я представил себе, как это, и позавидовал тебе. О себе я такое едва ли мог сказать. Но с тех пор, как я получил письмо, былое пространство ожило для меня. Теперь оно стало главным местом действия моих снов, как страшных, так и безмятежных. На самой высокой террасе стоит одинокое дерево, обозначая собою центр. Взгляд уносится на юг, за границу. Дерево относится уже к другой стране. Перед пограничной горой раскинулась широкая равнина с горбами конечных морен. В сумерках там тихо и пустынно, горбы курятся, глетчеры только-только растаяли, время – десять тысяч лет до нашей эры, и это наше время. Это местечко с деревом я тайно приберег для себя. Мне хотелось когда-нибудь поселиться там, в деревянном доме, отдельные уголки которого я даже тебе уже описывал. Поверь: это чудесное место. И оно – не просто постройки и земли, это земля-кормилица, хозяйство. Я видел там змею с короной – символ, включенный в местный герб. Недопустимо, чтобы дом окончательно превратился теперь в дом скорби. Я вижу, как исчезает труд – точнее, творение – наших родителей. Я вижу, как на каждом, даже самом неприметном доме труженика в самой захолустной деревне сверкают вывески фирм и банков и каждый дом на фоне пейзажа выглядит предприятием, а вокруг домов-предприятий – никакой местности. Я не вижу больше никаких дорог и никакого выхода к открытым пространствам. Я вижу собственную безответственность и предательство. Теперь я знаю, я ничем не могу помочь моим ближним, – не могу помочь никому. Я могу только сохранить. И этого я добьюсь любой ценой: сохранить! Лучше всего не отвечать на письмо и остаться здесь с тем единственным, чему я еще могу хранить верность: моей работе, которая и без того уже пострадала. А теперь скажи, как мне поступить.
НОВА
Доведи игру до конца. Пусть твоя работа пострадает еще больше. Не претендуй на роль главного действующего лица. Попытайся встать на другую сторону. Но не замышляй ничего. Избегай задних мыслей. Ничего не умалчивай. Будь мягким и сильным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
НОВА
Ты начал рассказывать о брате и сестре, а теперь все говоришь только о брате.
ГРЕГОР
По сравнению с нами обоими сестра не несла в себе никакой опасности, никаких тайн и была безобидной. Для своей профессии или для своего положения она не была «типичной»: ее никогда нельзя было бы назвать «продавщицей». Стоя за прилавком нашей лавки или потом на этаже универмага, она, когда бы я ее ни навещал там, выглядела скорее как практикантка или как хорошая знакомая кого-нибудь из продавцов, которые все имели официальный вид. В отличие от них, моя сестра всегда казалась расслабленно-беззаботной. Она продавала не без охоты, но вместе с тем без особого усердия и рвения. И почерк, которым она заполняла товарные чеки, всегда был очень детским. Сама она, кстати сказать, никогда всерьез не мечтала о продвижении, довольствуясь мелкими должностями. Мне же никогда не приходило в голову ее жалеть. И тем не менее после каждой такой встречи в памяти надолго оставалось одно: взгляды, которые бросали издалека в ее сторону либо владелец лавки, либо соответствующий обслуживающий персонал универмага, когда она позволяла себе вести со мной, хотя я не был клиентом, продолжительные беседы частного свойства, вместо того чтобы ограничиться коротким приветствием. Дневной свет в такие моменты словно отключался: оставались только поблескивающие металлические стойки с пестрой одеждой, линолеумный пол и тяжелый воздух платяных шкафов, крашеные-перекрашеные волосы, тени вместо глаз и кроваво-красные ногти. Однажды мне бросилось в глаза, что моя сестра там вся как-то сгорбилась, и мне захотелось вытащить ее из этой дыры. Но как? И куда? Я не верил в то, что она может самостоятельно вести какое-нибудь дело. В наше время заводить магазин – это, конечно, замечательно, только если на тебя, так сказать, работает добрый дух какого-нибудь предка. Ведь недаром новые заведения, даже если их засунуть в самые художественные старинные помещения, все равно выглядят подделкой. Хотя, наверное, именно я вложил сестре в голову мысль начать собственное дело, когда предложил ей расстаться со своей профессией и со своим классом, – не для того, чтобы перейти в более высокий, а для того, чтобы просто уйти. Конечно, сейчас можно было бы взять ипотечный кредит. Но я испытываю не только сомнение, но и чувство вины: как будто я уговорил сестру бросить какое-никакое, но все-таки надежное место и тем самым одновременно навредил брату, поставив под угрозу его среду обитания, жизненно важную для него. Ибо я уверен, с домом можно уже заранее распрощаться – из нищенства дух предпринимательства не родится. И это еще не все: я не могу не думать о том, что речь идет о доме наших родителей. Они построили его сами, почти без посторонней помощи, и это стоило им нескольких лет жизни. И участок, они обиходили его собственными руками: нашли в горах источник, протянули от него под землей длинные трубы – представляешь, каково это было? – до самого дома и сада. Убрали все валуны, все камни, а на очищенной земле растут теперь фруктовые деревья или просто трава, и каждый кусочек носит свое особое имя. Какое-то время это место мало что значило для меня. Однажды ты рассказала мне, что всякий раз, когда ты возвращаешься к твоему первому окружению, то уже издалека испытываешь настоящее «блаженство», – я представил себе, как это, и позавидовал тебе. О себе я такое едва ли мог сказать. Но с тех пор, как я получил письмо, былое пространство ожило для меня. Теперь оно стало главным местом действия моих снов, как страшных, так и безмятежных. На самой высокой террасе стоит одинокое дерево, обозначая собою центр. Взгляд уносится на юг, за границу. Дерево относится уже к другой стране. Перед пограничной горой раскинулась широкая равнина с горбами конечных морен. В сумерках там тихо и пустынно, горбы курятся, глетчеры только-только растаяли, время – десять тысяч лет до нашей эры, и это наше время. Это местечко с деревом я тайно приберег для себя. Мне хотелось когда-нибудь поселиться там, в деревянном доме, отдельные уголки которого я даже тебе уже описывал. Поверь: это чудесное место. И оно – не просто постройки и земли, это земля-кормилица, хозяйство. Я видел там змею с короной – символ, включенный в местный герб. Недопустимо, чтобы дом окончательно превратился теперь в дом скорби. Я вижу, как исчезает труд – точнее, творение – наших родителей. Я вижу, как на каждом, даже самом неприметном доме труженика в самой захолустной деревне сверкают вывески фирм и банков и каждый дом на фоне пейзажа выглядит предприятием, а вокруг домов-предприятий – никакой местности. Я не вижу больше никаких дорог и никакого выхода к открытым пространствам. Я вижу собственную безответственность и предательство. Теперь я знаю, я ничем не могу помочь моим ближним, – не могу помочь никому. Я могу только сохранить. И этого я добьюсь любой ценой: сохранить! Лучше всего не отвечать на письмо и остаться здесь с тем единственным, чему я еще могу хранить верность: моей работе, которая и без того уже пострадала. А теперь скажи, как мне поступить.
НОВА
Доведи игру до конца. Пусть твоя работа пострадает еще больше. Не претендуй на роль главного действующего лица. Попытайся встать на другую сторону. Но не замышляй ничего. Избегай задних мыслей. Ничего не умалчивай. Будь мягким и сильным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20