Женщина поздоровалась со мной, и это был самый страшный момент после того, как меня перевесили через край обрыва. Я угрюмо ответил ей, и она прошла мимо. Ждать, когда на дороге станет пусто, было настоящей пыткой, но мне нужно было дождаться момента, когда бы меня никто не видел. Я не мог с независимым видом уволочь сверток в пшеницу. Я должен был ступать осторожно, раздвигать колосья, чтобы не оставлять за собой никаких следов.
Наконец я смог спокойно притулиться на коленках и развернуть сверток, что благословенный рыбак оставил для меня. Там была бутылка молока в удачном сочетании с пузырьком бренди, хлеб и лучший кусок холодной жареной курицы. Он все продумал великолепно: в свертке был даже термос с горячей водой для бритья.
Поев, я уже мог посмотреть на себя в зеркало. Благодаря утреннему купанию, я оказался вымыт чище, чем можно было ожидать. Поразил меня не разбитый глаз — заплывший, синий и страшный, а здоровый. Из зеркала на меня смотрел глаз пронзительный и огромный, глаз человека, активно живого, живее, чем я себя ощущал. Лицо было бледным и осунувшимся, как у христианских мучеников на средневековых изображениях, а поверх всего — зверская щетина. Меня просто восхитило, какую растительность родит эта тощая и питаемая одним святым духом почва.
Я натянул перчатки, они были мягкой кожи и, да вознаградит его Господь, значительно большего размера! Побрился, почистился и привел свой костюм в порядок. Мои пиджак и рубашка были в коричневых тонах, следы крови на них во время плавания к острову поблекли и едва различались. Приведя себя в порядок и приладив повязку на глаз, я пришел к заключению, что скорее вызываю сочувствие чем подозрение. Меня могли принять за клерка или школьного учителя, перенесшего тяжелый несчастный случай. Это могло стать самой подходящей для меня легендой.
Как только привел себя в порядок, я вышел из пшеницы, уже не заботясь, сколь широк остается за мной след. Никто не видел, откуда я выбрел на дорогу. Шоссе стало свободнее; оно прекратило наполнять и опустошать городок и лежало прямым путем в широкую жизнь. Безостановочно пробегали мимо неторопливо тарахтевшие грузовики и легковые машины. Для шоферов эта миля ничем не отличалась от остальной дороги, а какой-то паршивый пешеход их и вовсе не интересовал. До городка я ковылял, стараясь не хромать, насколько мне позволяли силы, часто останавливался передохнуть. Порой я шагал очень медленно и расчетливо, опираясь всем телом то на одну ногу, то на другую, будто я кого-то поджидаю.
Оказавшись между двумя рядами домов, я отчаянно занервничал. Столько окон смотрели на меня и такие толпы людей! Оглядываясь назад, припоминаю, что встретил по пути едва больше двух десятков пешеходов — в основном обходящих магазины женщин; но и в лучшие времена я страдаю боязнью многолюдства — агорафобией. Даже в Лондоне я всячески стараюсь избегать переполненных народом улиц; для меня пытка — пробираться сквозь толпы зевак из пригородов на Оксфорд-стрит. Улицы этого городка в действительности были оживлены не более и не менее провинциальных городков моей собственной страны, и особенно волноваться мне было не из-за нечего, но я ощущал себя так, будто годы провел, не видя живого человека.
Первым же переулком я свернул в сторону вымощенной набережной, где, не привлекая ничьего внимания, мог свободно шагать своей неестественной походкой среди цветочных клумб и танцевальных площадок. Впереди под мостом разместилась стоянка дюжины лодок. Подойдя к ним, я увидел свежеокрашенный павильон с желанной вывеской «Прокат лодок». В задумчивости опершись на ограду, стоял человек в расстегнутой куртке, очевидно, переваривавший свой завтрак, что ошибочно считал моментом размышлений.
Я поздоровался и спросил, не могу ли я взять напрокат лодку. Он с подозрением глянул на меня и заметил, что никогда раньше меня не видел, как бы закрывая этим вопрос о прокате. Пришлось объяснять, что я учитель, поправляюсь после тяжелой автоаварии и что доктор мне рекомендовал провести неделю на открытом воздухе. Человек вынул изо рта трубку и ответил, что чужим лодку в прокат не дает. Может, тогда он продаст мне одну лодку? Нет, этого он не может — финал наших переговоров. Ему, по-видимому, я не понравился, и торговаться со мной у него желания не было.
Из окна спальной комнаты раздался пронзительный крик:
— Идиот, продай ему плоскодонку!
Я поднял голову. С подоконника свешивались красное лицо и массивная грудь, и то и другое тряслось в негодовании.
Я поклонился ей с галантностью школьного учителя. Разгневанная особа спустилась вниз.
— Продай ему, что он хочет, болван! — приказала дама.
При ее массивной фигуре голос ее был тонким и звучал пискляво. Мне казалось, ее нетерпение поднимало голос все выше и выше, пока он не достиг тона предельной высоты.
— Я не знаю его, — продолжал твердить муж с глупым упрямством.
— Ну, кто вы такой? — завизжала она, как будто я упорно отказывался сообщать ей требуемые сведения.
Я рассказал свою историю: мне еще трудно ходить, а потому хочу провести несколько дней на лодке, сплавляясь по реке от города к городу, о чем мечтал с детства.
— Где ваш багаж? — поинтересовался этот чертов лодочник.
Я похлопал себя по карманам, оттопыренным термосом и бритвенным прибором. Добавил, что, кроме пижамы и зубной щетки, мне ничего не требуется.
Бабенка завелась снова. Она завизжала, как поросенок, согнанный со своей подстилки.
— Ты думаешь, для прогулки ему нужен сундук? Это разумный, воспитанный человек, а не бессовестный бездельник, который транжирит деньги по клубам на официантов и проституток, и скорее отправится на речку, чем станет сводить счеты с жизнью в петле. Он получит лодку, и недорого!
Дама прошествовала к причалу и указала мне на плоскодонку. Она был удобна, но слишком громоздка для человека, который не мог сидеть на веслах. И была недешева: цена оказалась вдвое большей, чем можно было ожидать. Доброта ее оказалась совсем не бескорыстной.
Там еще стояла небольшая шлюпка с красным парусом, и я спросил, нельзя ли купить ее. Дама ответила, что она будет мне не по карману.
— Я продам ее в конце своего похода, — возразил я. — У меня есть немного денег — компенсация за увечье.
Хозяйка велела мужу поставить мачту и поднять парус. Как мы ему оба были ненавистны! Он с жаром объявил, что я наверняка утону, а вина ляжет на жену, хотя с такой лодкой и ребенок мог управиться. Парус был скорее игрушечным, но при попутном ветре мог существенно ускорить движение, и не столь велик, чтобы мешать, вздумай я пустить лодку просто по течению. Я понимал, что мне понадобится не один день, чтобы быть в состоянии самостоятельно управлять парусом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Наконец я смог спокойно притулиться на коленках и развернуть сверток, что благословенный рыбак оставил для меня. Там была бутылка молока в удачном сочетании с пузырьком бренди, хлеб и лучший кусок холодной жареной курицы. Он все продумал великолепно: в свертке был даже термос с горячей водой для бритья.
Поев, я уже мог посмотреть на себя в зеркало. Благодаря утреннему купанию, я оказался вымыт чище, чем можно было ожидать. Поразил меня не разбитый глаз — заплывший, синий и страшный, а здоровый. Из зеркала на меня смотрел глаз пронзительный и огромный, глаз человека, активно живого, живее, чем я себя ощущал. Лицо было бледным и осунувшимся, как у христианских мучеников на средневековых изображениях, а поверх всего — зверская щетина. Меня просто восхитило, какую растительность родит эта тощая и питаемая одним святым духом почва.
Я натянул перчатки, они были мягкой кожи и, да вознаградит его Господь, значительно большего размера! Побрился, почистился и привел свой костюм в порядок. Мои пиджак и рубашка были в коричневых тонах, следы крови на них во время плавания к острову поблекли и едва различались. Приведя себя в порядок и приладив повязку на глаз, я пришел к заключению, что скорее вызываю сочувствие чем подозрение. Меня могли принять за клерка или школьного учителя, перенесшего тяжелый несчастный случай. Это могло стать самой подходящей для меня легендой.
Как только привел себя в порядок, я вышел из пшеницы, уже не заботясь, сколь широк остается за мной след. Никто не видел, откуда я выбрел на дорогу. Шоссе стало свободнее; оно прекратило наполнять и опустошать городок и лежало прямым путем в широкую жизнь. Безостановочно пробегали мимо неторопливо тарахтевшие грузовики и легковые машины. Для шоферов эта миля ничем не отличалась от остальной дороги, а какой-то паршивый пешеход их и вовсе не интересовал. До городка я ковылял, стараясь не хромать, насколько мне позволяли силы, часто останавливался передохнуть. Порой я шагал очень медленно и расчетливо, опираясь всем телом то на одну ногу, то на другую, будто я кого-то поджидаю.
Оказавшись между двумя рядами домов, я отчаянно занервничал. Столько окон смотрели на меня и такие толпы людей! Оглядываясь назад, припоминаю, что встретил по пути едва больше двух десятков пешеходов — в основном обходящих магазины женщин; но и в лучшие времена я страдаю боязнью многолюдства — агорафобией. Даже в Лондоне я всячески стараюсь избегать переполненных народом улиц; для меня пытка — пробираться сквозь толпы зевак из пригородов на Оксфорд-стрит. Улицы этого городка в действительности были оживлены не более и не менее провинциальных городков моей собственной страны, и особенно волноваться мне было не из-за нечего, но я ощущал себя так, будто годы провел, не видя живого человека.
Первым же переулком я свернул в сторону вымощенной набережной, где, не привлекая ничьего внимания, мог свободно шагать своей неестественной походкой среди цветочных клумб и танцевальных площадок. Впереди под мостом разместилась стоянка дюжины лодок. Подойдя к ним, я увидел свежеокрашенный павильон с желанной вывеской «Прокат лодок». В задумчивости опершись на ограду, стоял человек в расстегнутой куртке, очевидно, переваривавший свой завтрак, что ошибочно считал моментом размышлений.
Я поздоровался и спросил, не могу ли я взять напрокат лодку. Он с подозрением глянул на меня и заметил, что никогда раньше меня не видел, как бы закрывая этим вопрос о прокате. Пришлось объяснять, что я учитель, поправляюсь после тяжелой автоаварии и что доктор мне рекомендовал провести неделю на открытом воздухе. Человек вынул изо рта трубку и ответил, что чужим лодку в прокат не дает. Может, тогда он продаст мне одну лодку? Нет, этого он не может — финал наших переговоров. Ему, по-видимому, я не понравился, и торговаться со мной у него желания не было.
Из окна спальной комнаты раздался пронзительный крик:
— Идиот, продай ему плоскодонку!
Я поднял голову. С подоконника свешивались красное лицо и массивная грудь, и то и другое тряслось в негодовании.
Я поклонился ей с галантностью школьного учителя. Разгневанная особа спустилась вниз.
— Продай ему, что он хочет, болван! — приказала дама.
При ее массивной фигуре голос ее был тонким и звучал пискляво. Мне казалось, ее нетерпение поднимало голос все выше и выше, пока он не достиг тона предельной высоты.
— Я не знаю его, — продолжал твердить муж с глупым упрямством.
— Ну, кто вы такой? — завизжала она, как будто я упорно отказывался сообщать ей требуемые сведения.
Я рассказал свою историю: мне еще трудно ходить, а потому хочу провести несколько дней на лодке, сплавляясь по реке от города к городу, о чем мечтал с детства.
— Где ваш багаж? — поинтересовался этот чертов лодочник.
Я похлопал себя по карманам, оттопыренным термосом и бритвенным прибором. Добавил, что, кроме пижамы и зубной щетки, мне ничего не требуется.
Бабенка завелась снова. Она завизжала, как поросенок, согнанный со своей подстилки.
— Ты думаешь, для прогулки ему нужен сундук? Это разумный, воспитанный человек, а не бессовестный бездельник, который транжирит деньги по клубам на официантов и проституток, и скорее отправится на речку, чем станет сводить счеты с жизнью в петле. Он получит лодку, и недорого!
Дама прошествовала к причалу и указала мне на плоскодонку. Она был удобна, но слишком громоздка для человека, который не мог сидеть на веслах. И была недешева: цена оказалась вдвое большей, чем можно было ожидать. Доброта ее оказалась совсем не бескорыстной.
Там еще стояла небольшая шлюпка с красным парусом, и я спросил, нельзя ли купить ее. Дама ответила, что она будет мне не по карману.
— Я продам ее в конце своего похода, — возразил я. — У меня есть немного денег — компенсация за увечье.
Хозяйка велела мужу поставить мачту и поднять парус. Как мы ему оба были ненавистны! Он с жаром объявил, что я наверняка утону, а вина ляжет на жену, хотя с такой лодкой и ребенок мог управиться. Парус был скорее игрушечным, но при попутном ветре мог существенно ускорить движение, и не столь велик, чтобы мешать, вздумай я пустить лодку просто по течению. Я понимал, что мне понадобится не один день, чтобы быть в состоянии самостоятельно управлять парусом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48