И хотя жуткие вопли больше не повторялись, ночь эта была далеко
не тихой - чуть ли не ежеминутно до меня доносился то победный вскрик
охотящегося филина, то жалобный стон некоего зверька, очевидно, ставшего
добычей, то более крупный зверь с шумом и треском продирался сквозь
заросли, и все это на фоне непрекращающегося стрекота сверчков. Я то
клевал носом, то снова вскакивал, как ошпаренный, после очередного ночного
звука, и если бы я вот таким образом исполнял обязанности часового
где-нибудь в Ле-Дио, то меня непременно отдали бы под трибунал и, скорее
всего, расстреляли.
Под утро меня сморило окончательно и бесповоротно, однако уже перед
рассветом я заставил себя проснуться. Светало. Часы на моей руке
показывали без четверти пять.
Я поднялся - при этом в позвоночнике что-то хрустнуло, - отошел на
пару сотен футов от распростертых тел моих товарищей и помочился на
замшелый пень. Ночные страхи постепенно отступали от меня, и ощущать это
было приятно.
Вскарабкавшись на насыпь, я присел на рельс и принялся рассеянно
подбрасывать носком кроссовки щебень. Будить остальных я не спешил:
хотелось в эти предрассветные мгновения побыть в одиночестве.
Утро наступало быстро. Сверчки затихли, таинственные тени как бы
испарились, отсутствие каких-либо запахов предвещало еще один жаркий день,
возможно, один из последних... Пробуждались ото сна и птицы: откуда-то
появился крапивник, присел на сук громадного поваленного дерева, откуда мы
брали хворост для костра, почистил перышки и полетел дальше по своим
делам.
Не знаю, как долго я сидел вот так на рельсе, наблюдая за багровеющим
на востоке горизонтом. Наверное, достаточно долго, поскольку в брюхе у
меня заурчало - пора завтракать. Я уже хотел подняться и начинать будить
ребят, как вдруг посмотрел направо и остолбенел: в каких-то десяти ярдах
от меня стоял олень.
Сердце у меня подпрыгнуло так, что, вероятно, выскочило бы изо рта,
не прикрой я его ладонью. Я замер без движения, впрочем, сдвинуться с
места я не смог бы, даже если б очень захотел. Глаза у оленя были вовсе не
карие, а бархатно-черные, как у внутренней поверхности шкатулок с
драгоценностями, какие я видел в ювелирной лавке. Маленькие ушки были
словно сделаны из замши. Животное взглянуло на меня, чуть склонив голову,
будто заспанный парнишка с всклокоченными волосами, в джинсах с манжетами
и залатанной рубахе цвета хаки со стоячим - по тогдашней моде - воротником
был для него явлением вполне обычным. Мне же олень казался неким чудесным
видением, незаслуженным, а потому необъяснимым, даром свыше.
Довольно долго (по крайней мере, так мне показалось) мы смотрели друг
на друга, затем животное повернулось ко мне спиной, нагнулось и,
беззаботно помахивая белым хвостиком-обрубком, принялось щипать травку.
Олень ел, не обращая на меня ни малейшего внимания и совершенно меня не
опасаясь! Да и чего ему бояться? Это я боялся не то что шевельнуться, но
даже старался не дышать.
Внезапно рельс, на котором я продолжал сидеть, мелко завибрировял, и
через какое-то мгновение олень поднял голову, тревожно поглядывая в
сторону Касл-рока и поводя коричневато-черным носом. Наконец, зверь
встрепенулся, в три прыжка достиг зарослей и там исчез - лишь ветка
хрустнула под копытом, будто одиночный выстрел в тиши.
Зачарованный, я продолжал смотреть туда, где только что пасся олень,
пока грохот приближающегося поезда не стал явственным. Тогда я скатился с
насыпи туда, где ребята, разбуженные тем же грохотом, уже потягивались и
зевали спросонья.
"Вопящий призрак", как выразился Крис, был уже почти забыт: при свете
дня охвативший нас тогда, в ночи, ужас казался просто-напросто смешным до
неприличия, досадным эпизодом, который следовало предать забвению.
Рассказ о встрече с оленем вертелся у меня на языке, но что-то
подсказало мне, что говорить им ничего не надо - пусть это останется моей
тайной. И действительно, до настоящего момента я об этом случае нигде ни
словом не обмолвился, а описав ту встречу, почувствовал, что на бумаге мои
ощущения в тот момент передать просто невозможно. В общем, это был не
только самый запоминающийся, но и - как бы это выразить? - самый чистый
эпизод всей моей жизни. Воспоминания о нем как-то смягчают последующие
довольно жуткие события, которых мне довелось пережить немало. Ну,
например, мой первый день в джунглях Вьетнама, когда один из моих
сослуживцев лишь на какое-то мгновение высунулся из окопа и тут же
повалился навзничь, зажимая ладонями место, где у него только что был нос.
Или тот день, когда доктор объявил, что наш младший сын может родиться
гидроцефалом (слава Богу, появился он на свет почти нормальным, только с
немного увеличенной головой). Или те долгие, кошмарные недели, когда,
агонизируя до бесконечности, умирала мать... В такие вот моменты я
вспоминал тот предрассветный час, бархатисто-карие глаза и маленькие,
замшевые ушки великолепного, совершенно не пугающегося меня животного,
настоящего чуда природы... Впрочем, кто это способен понять? Ведь
посторонним нет дела до потайных уголков нашей души. Помните, ведь именно
с этих слов я начал свой рассказ?
21
Рельсы поворачивали теперь на юго-запад и шли через настоящий
бурелом. Лес тут был преимущественно хвойным, с густым, практически
непроходимым подлеском. Прежде чем двинуться в путь, мы позавтракали
собранной в этом подлеске черникой. Ее здесь было видимо-невидимо, но,
несмотря на это, желудки наши лишь наполнились слегка, а через полчаса
принялись требовать более солидной пищи. Не только губы и пальцы, но даже
наши обнаженные до пояса тела (было только восемь, но жара уже заставила
нас скинуть рубашки) стали синими от черники. Верн принялся мечтать вслух
о яичнице с беконом, из-за чего чуть не схлопотал по шее.
Это был действительно последний из долгой серии поразительно жарких
дней и, думаю, худший из всех. Тучки, появившиеся было на горизонте,
растаяли без следа уже к девяти часам, небо приобрело стальной оттенок,
усугубляя уже и так невыносимое пекло, струйки пота скатывались вниз,
оставляя следы-дорожки на покрытых пылью спинах и груди, над головой
вились оводы и слепни - в общем, ощущение было пренеприятнейшим, а
понимание того, что путь до цели предстоял еще довольно долгий, отнюдь не
добавляло энтузиазма. И тем не менее, двигались мы быстро, принимая во
внимание жару:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
не тихой - чуть ли не ежеминутно до меня доносился то победный вскрик
охотящегося филина, то жалобный стон некоего зверька, очевидно, ставшего
добычей, то более крупный зверь с шумом и треском продирался сквозь
заросли, и все это на фоне непрекращающегося стрекота сверчков. Я то
клевал носом, то снова вскакивал, как ошпаренный, после очередного ночного
звука, и если бы я вот таким образом исполнял обязанности часового
где-нибудь в Ле-Дио, то меня непременно отдали бы под трибунал и, скорее
всего, расстреляли.
Под утро меня сморило окончательно и бесповоротно, однако уже перед
рассветом я заставил себя проснуться. Светало. Часы на моей руке
показывали без четверти пять.
Я поднялся - при этом в позвоночнике что-то хрустнуло, - отошел на
пару сотен футов от распростертых тел моих товарищей и помочился на
замшелый пень. Ночные страхи постепенно отступали от меня, и ощущать это
было приятно.
Вскарабкавшись на насыпь, я присел на рельс и принялся рассеянно
подбрасывать носком кроссовки щебень. Будить остальных я не спешил:
хотелось в эти предрассветные мгновения побыть в одиночестве.
Утро наступало быстро. Сверчки затихли, таинственные тени как бы
испарились, отсутствие каких-либо запахов предвещало еще один жаркий день,
возможно, один из последних... Пробуждались ото сна и птицы: откуда-то
появился крапивник, присел на сук громадного поваленного дерева, откуда мы
брали хворост для костра, почистил перышки и полетел дальше по своим
делам.
Не знаю, как долго я сидел вот так на рельсе, наблюдая за багровеющим
на востоке горизонтом. Наверное, достаточно долго, поскольку в брюхе у
меня заурчало - пора завтракать. Я уже хотел подняться и начинать будить
ребят, как вдруг посмотрел направо и остолбенел: в каких-то десяти ярдах
от меня стоял олень.
Сердце у меня подпрыгнуло так, что, вероятно, выскочило бы изо рта,
не прикрой я его ладонью. Я замер без движения, впрочем, сдвинуться с
места я не смог бы, даже если б очень захотел. Глаза у оленя были вовсе не
карие, а бархатно-черные, как у внутренней поверхности шкатулок с
драгоценностями, какие я видел в ювелирной лавке. Маленькие ушки были
словно сделаны из замши. Животное взглянуло на меня, чуть склонив голову,
будто заспанный парнишка с всклокоченными волосами, в джинсах с манжетами
и залатанной рубахе цвета хаки со стоячим - по тогдашней моде - воротником
был для него явлением вполне обычным. Мне же олень казался неким чудесным
видением, незаслуженным, а потому необъяснимым, даром свыше.
Довольно долго (по крайней мере, так мне показалось) мы смотрели друг
на друга, затем животное повернулось ко мне спиной, нагнулось и,
беззаботно помахивая белым хвостиком-обрубком, принялось щипать травку.
Олень ел, не обращая на меня ни малейшего внимания и совершенно меня не
опасаясь! Да и чего ему бояться? Это я боялся не то что шевельнуться, но
даже старался не дышать.
Внезапно рельс, на котором я продолжал сидеть, мелко завибрировял, и
через какое-то мгновение олень поднял голову, тревожно поглядывая в
сторону Касл-рока и поводя коричневато-черным носом. Наконец, зверь
встрепенулся, в три прыжка достиг зарослей и там исчез - лишь ветка
хрустнула под копытом, будто одиночный выстрел в тиши.
Зачарованный, я продолжал смотреть туда, где только что пасся олень,
пока грохот приближающегося поезда не стал явственным. Тогда я скатился с
насыпи туда, где ребята, разбуженные тем же грохотом, уже потягивались и
зевали спросонья.
"Вопящий призрак", как выразился Крис, был уже почти забыт: при свете
дня охвативший нас тогда, в ночи, ужас казался просто-напросто смешным до
неприличия, досадным эпизодом, который следовало предать забвению.
Рассказ о встрече с оленем вертелся у меня на языке, но что-то
подсказало мне, что говорить им ничего не надо - пусть это останется моей
тайной. И действительно, до настоящего момента я об этом случае нигде ни
словом не обмолвился, а описав ту встречу, почувствовал, что на бумаге мои
ощущения в тот момент передать просто невозможно. В общем, это был не
только самый запоминающийся, но и - как бы это выразить? - самый чистый
эпизод всей моей жизни. Воспоминания о нем как-то смягчают последующие
довольно жуткие события, которых мне довелось пережить немало. Ну,
например, мой первый день в джунглях Вьетнама, когда один из моих
сослуживцев лишь на какое-то мгновение высунулся из окопа и тут же
повалился навзничь, зажимая ладонями место, где у него только что был нос.
Или тот день, когда доктор объявил, что наш младший сын может родиться
гидроцефалом (слава Богу, появился он на свет почти нормальным, только с
немного увеличенной головой). Или те долгие, кошмарные недели, когда,
агонизируя до бесконечности, умирала мать... В такие вот моменты я
вспоминал тот предрассветный час, бархатисто-карие глаза и маленькие,
замшевые ушки великолепного, совершенно не пугающегося меня животного,
настоящего чуда природы... Впрочем, кто это способен понять? Ведь
посторонним нет дела до потайных уголков нашей души. Помните, ведь именно
с этих слов я начал свой рассказ?
21
Рельсы поворачивали теперь на юго-запад и шли через настоящий
бурелом. Лес тут был преимущественно хвойным, с густым, практически
непроходимым подлеском. Прежде чем двинуться в путь, мы позавтракали
собранной в этом подлеске черникой. Ее здесь было видимо-невидимо, но,
несмотря на это, желудки наши лишь наполнились слегка, а через полчаса
принялись требовать более солидной пищи. Не только губы и пальцы, но даже
наши обнаженные до пояса тела (было только восемь, но жара уже заставила
нас скинуть рубашки) стали синими от черники. Верн принялся мечтать вслух
о яичнице с беконом, из-за чего чуть не схлопотал по шее.
Это был действительно последний из долгой серии поразительно жарких
дней и, думаю, худший из всех. Тучки, появившиеся было на горизонте,
растаяли без следа уже к девяти часам, небо приобрело стальной оттенок,
усугубляя уже и так невыносимое пекло, струйки пота скатывались вниз,
оставляя следы-дорожки на покрытых пылью спинах и груди, над головой
вились оводы и слепни - в общем, ощущение было пренеприятнейшим, а
понимание того, что путь до цели предстоял еще довольно долгий, отнюдь не
добавляло энтузиазма. И тем не менее, двигались мы быстро, принимая во
внимание жару:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47