В этот день я постоянно слышу какие-то голоса, кажется мне. Дышать
мне становится все труднее. Я даю о себе знать, пытаюсь, по крайней мере, и
надо мной, попав в поле моего зрения, склоняется голова.
"У меня такое чувство, как будто я тону", -- шепчу я.
Кто-то что-то проверяет, и другой говорит: "Его легкие слабеют."
С шелестом что-то распаковывают, потом кто-то громко говорит мне в ухо,
чтобы я мог слышать его в шуме ротора: "Мы должны сделать тебе интубацию,
Стивен. Легкий укол, совсем не больно. Держись!"
Мой опыт (приобрел я его еще ребенком с воспаленными ушами) говорит
мне, что обычно, наоборот, бывает очень больно, если кто-то из медперсонала
обещает тебе легкий укол. Однако в моем случае сейчас это совсем не так уж
страшно, как я боялся, быть может, потому, что я до отказа накачан
обезболивающими средствами или потому, что я вот-вот снова потеряю сознание.
Ощущение у меня такое, как будто кто-то коротким острым предметом бьет меня
в грудь вверху справа. Из нее слышится сигнальный свист, точно во мне
сделали пробоину. Что, очевидно, даже так и есть. Через несколько секунд
привычное тихое вдыхание и выдыхание, сопровождавшее меня всю мою жизнь (на
что я, слава Богу, совсем не обращал внимания), сменяется неприятным
хлюп-хлюп-хлюп. Вдыхаемый мной воздух очень холоден, но все-таки это воздух,
это воздух, и я им дышу. Я не хочу умирать. Я люблю свою жену, своих детей,
свои послеобеденные прогулки у озера. И я люблю свою работу; дома на
письменном столе меня ждет книга о писательской работе, наполовину готовая.
Я не хочу умирать, и когда я лежу в вертолете и вижу за иллюминатором
светло-голубое летнее небо, мне становится ясно, что я нахожусь на пороге
смерти. В следующие минуты меня затянет вперед или вытолкнет назад, но это
уже от меня не зависит. Я не могу ничего поделать, я могу только лежать
здесь, смотреть на небо и прислушиваться к своему слабому, дающему течь
дыханию: хлюп-хлюп-хлюп.
Десять минут спустя мы садимся на бетонированной посадочной площадке
Центральной клиники штата Мэн. Мне кажется, что мы находимся на дне
бетонного колодца. Голубое небо темнеет, и хлопанье лопастей ротора
усиливается и отходит куда-то назад, как будто хлопают в ладоши великаны.
В то время как я продолжаю делать долгие, хлюпающие вдохи и выдохи,
меня вытягивают из вертолета. Кто-то неловко задевает носилки, я вскрикиваю.
"Извиняюсь-извиняюсь, Стивен, ничего страшного не произошло", -- говорит
кто-то. Когда ты сильно покалечен, все обращаются к тебе по имени; каждый
тебе приятель.
"Скажите Тэбби, что я ее очень люблю", -- шепчу я, когда меня поднимают
и потом очень быстро катят по чему-то похожему на уходящий вниз коридор.
Неожиданно мне хочется плакать.
"Это ты и сам можешь ей сказать", -- отвечает кто-то. Мы минуем двери;
надо мной проносятся кондиционеры и лампочки освещения. Через
громкоговорители вызываются имена. В моем точно затуманенном мозгу
проносится мысль, что еще час назад я гулял по лесу и собирался нарвать на
поляне над озером Кизар ягод. Это не должно было отнять у меня много
времени, ведь в пол-шестого мне уже надо было быть дома, так как мы все
вместе хотели поехать в кино. На фильм "Дочь генерала" с Джоном Травольтой.
Травольта снимался также в фильме, снятом по "Керри", моему первому роману.
Он играл там роль злодея. С тех пор прошло уже столько лет...
"Когда?" -- спрашиваю я. -- "Когда я могу ей это сказать?"
"Скоро", -- отвечает мне голос, потом я снова отключаюсь. На этот раз
это не просто короткий обрыв пленки, на этот раз в моей памяти отсутствует
целый кусок; я помню только сияние каких-то ламп, смутные, быстро
пропадающие очертания лиц, операционных залов и угрожающе возвышющихся надо
мной рентгеновских аппаратов; потом идут сумбур и галлюцинации, вызванные
морфием и дилаудидом; потом я слышу отдающие эхом голоса и чувствую руки,
которые прикасаются ко мне и смачивают мои сухие губы тампонами, пахнущими
мятой. Большей частью, однако, передо мной полный мрак.
Оценка Брайана Смита, данная моим повреждениям, оказалась довольно
умеренной. Моя голень была сломана по меньшей мере в девяти местах. Ортопед,
собиравший мои конечности по крупицам, почтенный Дэвид Браун, сказал, что
место под моим правым коленом выглядело как "каша в носке". Размеры
повреждений голени заставили его сделать два глубоких надреза -- называется
это "медиальная и латеральная фасциотомия", -- чтобы ослабить в ноге
давление, вызванное многократным переломом большой берцовой кости, и
увеличить приток крови к голени. Без этих фасциотомий (или если бы к ним
прибегли слишком поздно) мою ногу, скорее всего, пришлось бы ампутировать.
Правое колено было расщеплено почти в самой середине; "терминус техникус"
для этого повреждения звучит как "интерартикулярная осколочная фрактура
тибиального сегмента". Помимо того, я получил фрактуру ацетабулы правого
бедра (иными словами, сильную деформацию бедренного основания), а также
открытую интертрохантарную фрактуру в той же области. Позвоночник оказался
надломленным в восьми местах. Из ребер было сломано четыре штуки. Моя правая
ключица не пострадала, однако кожу на ней снесло начисто. Рану на голове
пришлось сшивать двадцатью или тридцатью швами.
М-да, я бы сказал, что в общем и целом Брайан Смит был несколько
сдержан в своей оценке.
Поведение мистера Смита за рулем в настоящем случае рассматривалось
обвинительной комиссией, которая возбудила против него дело по двум пунктам:
угроза участникам дорожно-транспортного движения (довольно серьезно) и
нанесение тяжелых телесных повреждений (очень серьезно, светит прямой
дорогой в тюрьму). После тщательной проверки дела прокурор, занимающийся
подобными историями в нашем уголке мира, дал санкцию на то, чтобы Смит
признал себя виновным по менее серьезному пункту обвинения -- угрозе
участникам дорожно-транспортного движения. Ему дали шесть месяцев тюрьмы
(условно) и на год лишили водительских прав. Принимая во внимание, что Смиту
был назначен годичный испытательный срок, в течении которого ему запретили
водить моторные транспортные средства типа снегоуборщиков и машин повышенной
проходимости, можно предположить, что он на законных основаниях снова начнет
колесить по нашим дорогам с осени или зимы 2001-го года.
Дэвид Браун собрал мою ногу за пять марафонских операций. Под конец их
я был худ и слаб. Моей терпимости пришлось проходить суровую проверку.
1 2 3 4 5
мне становится все труднее. Я даю о себе знать, пытаюсь, по крайней мере, и
надо мной, попав в поле моего зрения, склоняется голова.
"У меня такое чувство, как будто я тону", -- шепчу я.
Кто-то что-то проверяет, и другой говорит: "Его легкие слабеют."
С шелестом что-то распаковывают, потом кто-то громко говорит мне в ухо,
чтобы я мог слышать его в шуме ротора: "Мы должны сделать тебе интубацию,
Стивен. Легкий укол, совсем не больно. Держись!"
Мой опыт (приобрел я его еще ребенком с воспаленными ушами) говорит
мне, что обычно, наоборот, бывает очень больно, если кто-то из медперсонала
обещает тебе легкий укол. Однако в моем случае сейчас это совсем не так уж
страшно, как я боялся, быть может, потому, что я до отказа накачан
обезболивающими средствами или потому, что я вот-вот снова потеряю сознание.
Ощущение у меня такое, как будто кто-то коротким острым предметом бьет меня
в грудь вверху справа. Из нее слышится сигнальный свист, точно во мне
сделали пробоину. Что, очевидно, даже так и есть. Через несколько секунд
привычное тихое вдыхание и выдыхание, сопровождавшее меня всю мою жизнь (на
что я, слава Богу, совсем не обращал внимания), сменяется неприятным
хлюп-хлюп-хлюп. Вдыхаемый мной воздух очень холоден, но все-таки это воздух,
это воздух, и я им дышу. Я не хочу умирать. Я люблю свою жену, своих детей,
свои послеобеденные прогулки у озера. И я люблю свою работу; дома на
письменном столе меня ждет книга о писательской работе, наполовину готовая.
Я не хочу умирать, и когда я лежу в вертолете и вижу за иллюминатором
светло-голубое летнее небо, мне становится ясно, что я нахожусь на пороге
смерти. В следующие минуты меня затянет вперед или вытолкнет назад, но это
уже от меня не зависит. Я не могу ничего поделать, я могу только лежать
здесь, смотреть на небо и прислушиваться к своему слабому, дающему течь
дыханию: хлюп-хлюп-хлюп.
Десять минут спустя мы садимся на бетонированной посадочной площадке
Центральной клиники штата Мэн. Мне кажется, что мы находимся на дне
бетонного колодца. Голубое небо темнеет, и хлопанье лопастей ротора
усиливается и отходит куда-то назад, как будто хлопают в ладоши великаны.
В то время как я продолжаю делать долгие, хлюпающие вдохи и выдохи,
меня вытягивают из вертолета. Кто-то неловко задевает носилки, я вскрикиваю.
"Извиняюсь-извиняюсь, Стивен, ничего страшного не произошло", -- говорит
кто-то. Когда ты сильно покалечен, все обращаются к тебе по имени; каждый
тебе приятель.
"Скажите Тэбби, что я ее очень люблю", -- шепчу я, когда меня поднимают
и потом очень быстро катят по чему-то похожему на уходящий вниз коридор.
Неожиданно мне хочется плакать.
"Это ты и сам можешь ей сказать", -- отвечает кто-то. Мы минуем двери;
надо мной проносятся кондиционеры и лампочки освещения. Через
громкоговорители вызываются имена. В моем точно затуманенном мозгу
проносится мысль, что еще час назад я гулял по лесу и собирался нарвать на
поляне над озером Кизар ягод. Это не должно было отнять у меня много
времени, ведь в пол-шестого мне уже надо было быть дома, так как мы все
вместе хотели поехать в кино. На фильм "Дочь генерала" с Джоном Травольтой.
Травольта снимался также в фильме, снятом по "Керри", моему первому роману.
Он играл там роль злодея. С тех пор прошло уже столько лет...
"Когда?" -- спрашиваю я. -- "Когда я могу ей это сказать?"
"Скоро", -- отвечает мне голос, потом я снова отключаюсь. На этот раз
это не просто короткий обрыв пленки, на этот раз в моей памяти отсутствует
целый кусок; я помню только сияние каких-то ламп, смутные, быстро
пропадающие очертания лиц, операционных залов и угрожающе возвышющихся надо
мной рентгеновских аппаратов; потом идут сумбур и галлюцинации, вызванные
морфием и дилаудидом; потом я слышу отдающие эхом голоса и чувствую руки,
которые прикасаются ко мне и смачивают мои сухие губы тампонами, пахнущими
мятой. Большей частью, однако, передо мной полный мрак.
Оценка Брайана Смита, данная моим повреждениям, оказалась довольно
умеренной. Моя голень была сломана по меньшей мере в девяти местах. Ортопед,
собиравший мои конечности по крупицам, почтенный Дэвид Браун, сказал, что
место под моим правым коленом выглядело как "каша в носке". Размеры
повреждений голени заставили его сделать два глубоких надреза -- называется
это "медиальная и латеральная фасциотомия", -- чтобы ослабить в ноге
давление, вызванное многократным переломом большой берцовой кости, и
увеличить приток крови к голени. Без этих фасциотомий (или если бы к ним
прибегли слишком поздно) мою ногу, скорее всего, пришлось бы ампутировать.
Правое колено было расщеплено почти в самой середине; "терминус техникус"
для этого повреждения звучит как "интерартикулярная осколочная фрактура
тибиального сегмента". Помимо того, я получил фрактуру ацетабулы правого
бедра (иными словами, сильную деформацию бедренного основания), а также
открытую интертрохантарную фрактуру в той же области. Позвоночник оказался
надломленным в восьми местах. Из ребер было сломано четыре штуки. Моя правая
ключица не пострадала, однако кожу на ней снесло начисто. Рану на голове
пришлось сшивать двадцатью или тридцатью швами.
М-да, я бы сказал, что в общем и целом Брайан Смит был несколько
сдержан в своей оценке.
Поведение мистера Смита за рулем в настоящем случае рассматривалось
обвинительной комиссией, которая возбудила против него дело по двум пунктам:
угроза участникам дорожно-транспортного движения (довольно серьезно) и
нанесение тяжелых телесных повреждений (очень серьезно, светит прямой
дорогой в тюрьму). После тщательной проверки дела прокурор, занимающийся
подобными историями в нашем уголке мира, дал санкцию на то, чтобы Смит
признал себя виновным по менее серьезному пункту обвинения -- угрозе
участникам дорожно-транспортного движения. Ему дали шесть месяцев тюрьмы
(условно) и на год лишили водительских прав. Принимая во внимание, что Смиту
был назначен годичный испытательный срок, в течении которого ему запретили
водить моторные транспортные средства типа снегоуборщиков и машин повышенной
проходимости, можно предположить, что он на законных основаниях снова начнет
колесить по нашим дорогам с осени или зимы 2001-го года.
Дэвид Браун собрал мою ногу за пять марафонских операций. Под конец их
я был худ и слаб. Моей терпимости пришлось проходить суровую проверку.
1 2 3 4 5