Зузу была мамбо, влюбилась в хунгана,
Нет ей дела теперь до Эрзули!
Там-там прозвучал — и рабыня она,
Пляшет Барон Самди на ее могиле.
Вуду блюз поселился в ней,
О, этот злой блюз!..
Отыграв пару номеров, музыканты со смехом перекинулись несколькими фразами, вытирая потные лица большими белыми платками. Затем направились в бар. Я сказал бармену, что хочу поставить группе выпивку. Бармен принес музыкантам бутылку и кивнул в мою сторону.
Двое из джазменов взяли бокалы и, глянув на меня, затерялись в толпе. Пупс Суит оседлал табурет в конце стойки и оперся о стену, чтобы удобней было разглядывать толпу. Я взял свой бокал, подошел к нему и залез на соседний табурет.
— Я просто хотел поблагодарить вас. Вы настоящий артист, мистер Суит.
— Зови меня “Пупс”, сынок. Я не кусаюсь.
— Хорошо, пусть будет “Пупс”.
Лицо у него было широкое, темное и морщинистое, будто брикет выдержанного табака. Густые волосы цветом напоминала сигарный пепел. Синий саржевый костюм едва не трещал по швам на грузном теле пианиста, но его ноги в черно-белых туфлях были маленькими и изящными, как у женщины.
— Мне понравился финальный блюз.
— Я написал его давным-давно, в Хьюстоне, на обратной стороне салфетки, — рассмеялся он. Зубы его оказались ослепительно белыми, и улыбка, наводящая на мысль о луне в первой четверти, словно расколола темное лицо. На одном из передних зубов я заметил золотую коронку. В нижней ее части, сквозь вырез в форме перевернутой пятиконечной звезды поблескивала эмаль. Подобные вещи замечаешь сразу.
— Это ваш родной город?
— Хьюстон? Господи, конечно нет, я был там на гастролях.
— А откуда вы родом?
— Я-то? Я, паренек, из Нового Орлеана. Перед тобой мечта антрополога. Я играл в дешевых борделях Сторивилла, когда мне не было и четырнадцати. Знавал всю шайку: “Банк”, Джелли и “Сатчелмаут”… Потом рванул вверх по реке, в Чикаго, — Пупс расхохотался и хлопнул себя по массивным коленям. В полумраке сверкнули перстни на его толстых пальцах.
— Вы шутите.
— Может и шучу, сынок. Может и шучу… Я улыбнулся и пригубил напиток.
— Как здорово, должно быть, помнить все о прошлых временах…
— Ты пишешь книгу, сынок? Уж я-то распознаю писателя быстро, нюхом чую, как лис курицу.
— Вы почти угадали, старый лис. Я работаю над очерком для “Взгляда”.
— Неужто Пупс появится во “Взгляде”? На равных с Дорис Дэй! Ну и дела!
— Не буду вам пудрить мозги: очерк будет о Джонни Фаворите.
— Кто это?
— Певец. Выступал со свинг-бэндом Спайдера Симпсона в начале сороковых.
— Ага. Спайдера помню. Ух и барабанил он, мать его, — что твой отбойный молоток.
— А что вы думаете о Джонни Фаворите? Темное лицо Эдисона Суита стало невинным, как у студента на экзамене, не знающего ответа на вопрос по алгебре.
— Ничего не помню. Ну, разве что он, кажется, сменил имя и стал Франком Синатрой. А по уик-эндам — Виком Дамонэ.
— Может, у меня неверная информация, — вздохнул я, — до мне казалось, что вы с ним дружили.
— Сынок, когда-то он записал одну из моих песен, и я благодарен ему за тот давно потраченный гонорар, но это не делает нас друзьями.
— В “Лайф” я видел фото, на котором вы поете вместе.
— Ага, помню тот вечер. Это было в баре Дики Уэллса. Я встречал Джонни разок-другой, но он никогда не навещал меня на окраине, где я работал.
— А кого он там навещал?
Пупс Суит насмешливо закатил глаза.
— Это тайна, сынок.
— После стольких-то лет? — возразил я. — Так значит, он навещал какую-то леди?
— Да, и та леди была на все сто, это точно.
— Как ее звали, вы можете сказать?
— Это не секрет. Любой, кто входил в нашу компанию, знал, что Эванджелина Праудфут всерьез уцепилась за Джонни Фаворита.
— А центральная пресса ничего об этом не знала.
— Сынок, если в те дни кто-то нарушал приличия, то он не трезвонил об этом по всему миру.
— Что же это за птичка — Эванджелина Праудфут?
— Прекрасная, сильная женщина. С островов, — улыбнулся Пупс. — Она была лет на десять-пятнадцать старше Джонни, но выглядела такой красоткой, что он рядом с нею и вовсе терялся.
— Не знаете, как мне ее найти?
— Много лет ее не встречал. Она болела. Ее магазин все еще там, на окраине, да и она, наверное, там же.
— Магазин? — переспросил я, изо все сил стараясь сгладить полицейскую назойливость вопроса.
— У Эванджелины был магазин лекарственных трав на Ленокс-авеню. Он работал до полуночи, ежедневно, кроме воскресенья. — Пупс подмигнул мне. — Нам пора на сцену. Посидишь еще отделение, сынок?
— К концу я вернусь.
Глава четырнадцатая
Аптека Праудфут находилась на северо-западном углу Ленокс-авеню и Сто двадцать третьей улицы. В витрине висела вывеска, выполненная из шестидюймовых неоновых букв синего цвета. Я оставил машину за полквартала и подошел поближе. На витрине, в прозрачном синем свете, лежали пыльные образцы. Маленькие круглые полки по обеим сторонам витрины заставлены выцветшими коробочками с гомеопатическими лекарствами. На задней стенке — прикрепленная кнопками многоцветная анатомическая схема человеческого тела; живот был вскрыт и можно было увидеть кишечную “набивку”. Каждая картонная полка соединялась с соответствующим внутренним органом провисшими атласными лентами. На лекарстве, соединенном с сердцем, значилось: “Благотворный экстракт из белладонны Праудфут”.
За задней стенкой витрины виднелась часть магазина. С жестяного потолка свисали лампы дневного света; старомодные застекленные стеллажи из дерева тянулись вдоль дальней стены. Единственным движущимся предметом был маятник настенных часов.
Я вошел внутрь. В воздухе витал едкий запах благовоний. Когда я закрыл дверь, над моей головой звякнул колокольчик. Я быстро огляделся. На вращающейся металлической подставке возле входа располагалась коллекция сонников и брошюр по любовным проблемам, соперничающих друг с другом в борьбе за покупателя своими яркими многоцветными обложками. Кроме того, пирамидальная горка демонстрировала “порошки удачи”, расфасованные в высокие цилиндрические коробки из картона. “Утром насыпь немного порошка себе на костюм и номер, взятый наугад из сонника, обеспечит тебе на сегодня солидный куш”.
Я разглядывал ароматизированные цветные свечи, гарантирующие удачу при длительном пользовании, когда из задней комнаты вышла симпатичная смуглокожая девушка девятнадцати-двадцати лет в белом халате. Волнистые волосы до плеч напоминали полированное красное дерево. На изящной кисти позвякивало несколько тонких серебряных браслетов.
— Чем могу помочь? — спросила она и, несмотря на тщательно поставленную дикцию, в голосе ее слышалось мелодичное “калипсо” Карибского моря.
Я сказал первое, что пришло в голову:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57