– спросил Торгаддон. – По нему даже не скажешь, что это изделие человеческих рук.
– Так и есть, – сказал Локен и, к своему ужасу, понял, почему вырезанные на стенках шкатулки символы показались ему знакомыми. – Это изделие кинебрахов.
– Кинебрахов? – изумился Торгаддон. – Но разве они не…
– Да,– сказал Локен, бережно поднимая шкатулку с пола. – Это и есть анафем, похищенный из Зала Оружия на Ксенобии.
Слухи молниеносно распространились по «Духу мщения», и рыдающие люди выстроились вдоль пути, по которому должны были нести Воителя. Сотни людей встречали Астартес в каждом переходе, когда те проносили своего командира на щитах. На Воителе были его парадные доспехи снежно-белого цвета, отделанные золотом, на груди сияло пурпурное Око Терры, а благородное чело венчал серебряный лавровый венок.
Носилки держали Абаддон, Аксиманд, Люк Седирэ, Сергар Таргост, Фальк Кибре и Каллус Экаддон, а позади шли Гектор Варварус и Малогарст. Ослепительно сверкали отполированные доспехи, а форменные плащи колыхались при каждом движении.
Шествие возглавляли герольды и глашатаи, так что повторение кровавой сцены, произошедшей на пусковой палубе, было исключено, а кроме того, Астартес двигались очень медленно, словно боясь потревожить раненого командира, сражавшегося с ними бок о бок с самых первых дней Великого Крестового Похода. Воины Астартес не сдерживали слез.
За неимением цветов люди осыпали носилки полосками бумаги, на которых были написаны слова любви и надежды. Узнав, что Воитель еще жив, они зажигали сухие травы, которым приписывались целительные свойства, и подвешивали дымящиеся курильницы по всему пути следования процессии, а где-то неподалеку оркестр играл марш Легиона.
Горящие свечи и курильницы издавали сладковатый аромат, а мужчины и женщины, солдаты и рабочие, охваченные общим горем, рыдали друг у друга в объятиях. Вдоль всего перехода были вывешены боевые знамена, и до самой стартовой палубы шествие сопровождалось молитвенными песнопениями. Двери, ведущие на палубу, и все переборки до последнего сантиметра были оклеены клочками пергамента с посланиями Воителю и его сыновьям.
Аксиманд, никогда не видевший ничего подобного, был поражен таким единодушным проявлением народной любви и сочувствия. Для него Воитель в первую очередь был воином, отцом, избранником Императора.
Для всех этих смертных он стал гораздо большим. Для них Воитель был символом благородства и героизма, символом новой Галактики, которую они под его руководством создавали на пепелище Века Раздора.
Само существование Хоруса обещало конец страданиям и смертям, долгие века терзавшим человечество.
Благодаря таким героям, как Воитель, Долгая Ночь подходила к концу и на горизонте уже загорался свет новой эпохи.
И теперь все это было под угрозой, и Аксиманд понимал, что сделал правильный выбор, позволив перевезти Воителя на Давин. Жрецы ложи Змеи вылечат Хоруса, а если для этого потребуются силы, которыми не принято гордиться, что ж, пусть будет так.
Жребий брошен, и остается только верить, что примарх к ним вернется. Аксиманд улыбнулся, припомнив слова Хоруса, сказанные по поводу веры. Воитель, по своему обыкновению, выказал глубочайшую мудрость в абсолютно неподходящей для этого обстановке – как раз перед прыжком с несущегося штурм-катера на город зеленокожих на Улланоре.
– Когда ты достигнешь предела своего знания и полетишь в темноту неизвестности, надо верить, что впереди ждет одна из двух возможностей, – сказал тогда Воитель.
– И что это за возможности? – спросил Аксиманд.
– Либо под ногами окажется твердая почва, либо ты научишься летать, – со смехом закончил Воитель уже в прыжке.
От воспоминаний комок подкатил к горлу, и в этот момент двери стартовой палубы с грохотом закрылись за ними, и Астартес зашагали к ожидавшему их штурмкатеру Воителя.
12
ПРОПАГАНДА
ПОДОЗРЕНИЕ БРАТЬЕВ
ЗМЕЯ И ДУША
Кончик пера в руке Игнация Каркази скользил по странице, словно двигался по собственной воле. Судя по тем мыслям, которые летописец облекал в слова, можно было подумать, что так оно и есть. Муза, похоже, прочно обосновалась в его комнате, и внутренний монолог Игнация превращался в мощную симфонию, каждая строка ложилась на свое место так, словно другого варианта повествования не существовало.
Такого вдохновения он не чувствовал даже при создании своих шедевров «Поэма океана» и «Образы и оды». Строго говоря, теперь, оглядываясь назад, Игнаций испытывал ненависть к своим собственным произведениям за изобилие безвкусной мишуры и слащавую ограниченность описаний. Слова и мысли, что переполняли его в настоящий момент, – только они имели смысл, и Игнаций ругал себя последними словами за то, что на осознание ему потребовалось так много времени.
Истина, вот что важно. Именно это сказал ему капитан Локен, но тогда Игнаций не понял его или не придал значения его словам. После того как Локен взял его под свое покровительство, Игнаций создавал мелкие и ничтожные стихи, недостойные Этиопского лауреата, но теперь все изменилось.
После смертоубийства на стартовой палубе он примчался в свою комнату, схватил бутылку терранского вина и засел за работу.
Праведное возмущение ужасной жестокостью, которой он стал свидетелем, выливалось потоком слов, смелых метафор и решительных осуждений. Работая без перерывов, Игнаций исписал уже три страницы «Бондсмана № 7» и испачкал чернилами все пальцы.
– Все, что я создал до сих пор, было прологом, – прошептал он, не переставая писать.
Но вдруг ему в голову пришла мысль, которая заставила отложить перо и поставила его перед выбором. Истина бесполезна, если никто ее не слышит.
Командование экспедиции предоставило летописцам пресс-центр, где они могли демонстрировать свои работы и выставлять их на всеобщее обсуждение. Ни для кого не было секретом, что проходящие через пресс-центр материалы подвергались цензуре, а то и вовсе запрещались, так что услугами этого органа мало кто пользовался. Учитывая содержание новой поэмы, Каркази не стоило и надеяться на его помощь.
Но вот его двойной подбородок дрогнул от усмешки. Каркази порылся в кармане и вытащил смятый листок бумаги – листовку Божественного Откровения, данную ему Эуфратией Киилер. Игнаций расправил листок на столе и накрыл его ладонью.
Текст дешевого издания был нечетким, а от бумаги пахло нашатырным спиртом – наверняка это продукт какого-то частного принтера. Если Эуфратии Киилер удалось им воспользоваться, значит, удастся и ему.
Перед тем как покинуть капитанскую рубку, Локен позволил Тибальду Марру сжечь труп Тембы. Его приятель в испачканных гноем и гнилью доспехах не останавливал смертоносную струю огнемета до тех пор, пока от чудовищного трупа не остались лишь пепел да горсточка обгоревших костей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
– Так и есть, – сказал Локен и, к своему ужасу, понял, почему вырезанные на стенках шкатулки символы показались ему знакомыми. – Это изделие кинебрахов.
– Кинебрахов? – изумился Торгаддон. – Но разве они не…
– Да,– сказал Локен, бережно поднимая шкатулку с пола. – Это и есть анафем, похищенный из Зала Оружия на Ксенобии.
Слухи молниеносно распространились по «Духу мщения», и рыдающие люди выстроились вдоль пути, по которому должны были нести Воителя. Сотни людей встречали Астартес в каждом переходе, когда те проносили своего командира на щитах. На Воителе были его парадные доспехи снежно-белого цвета, отделанные золотом, на груди сияло пурпурное Око Терры, а благородное чело венчал серебряный лавровый венок.
Носилки держали Абаддон, Аксиманд, Люк Седирэ, Сергар Таргост, Фальк Кибре и Каллус Экаддон, а позади шли Гектор Варварус и Малогарст. Ослепительно сверкали отполированные доспехи, а форменные плащи колыхались при каждом движении.
Шествие возглавляли герольды и глашатаи, так что повторение кровавой сцены, произошедшей на пусковой палубе, было исключено, а кроме того, Астартес двигались очень медленно, словно боясь потревожить раненого командира, сражавшегося с ними бок о бок с самых первых дней Великого Крестового Похода. Воины Астартес не сдерживали слез.
За неимением цветов люди осыпали носилки полосками бумаги, на которых были написаны слова любви и надежды. Узнав, что Воитель еще жив, они зажигали сухие травы, которым приписывались целительные свойства, и подвешивали дымящиеся курильницы по всему пути следования процессии, а где-то неподалеку оркестр играл марш Легиона.
Горящие свечи и курильницы издавали сладковатый аромат, а мужчины и женщины, солдаты и рабочие, охваченные общим горем, рыдали друг у друга в объятиях. Вдоль всего перехода были вывешены боевые знамена, и до самой стартовой палубы шествие сопровождалось молитвенными песнопениями. Двери, ведущие на палубу, и все переборки до последнего сантиметра были оклеены клочками пергамента с посланиями Воителю и его сыновьям.
Аксиманд, никогда не видевший ничего подобного, был поражен таким единодушным проявлением народной любви и сочувствия. Для него Воитель в первую очередь был воином, отцом, избранником Императора.
Для всех этих смертных он стал гораздо большим. Для них Воитель был символом благородства и героизма, символом новой Галактики, которую они под его руководством создавали на пепелище Века Раздора.
Само существование Хоруса обещало конец страданиям и смертям, долгие века терзавшим человечество.
Благодаря таким героям, как Воитель, Долгая Ночь подходила к концу и на горизонте уже загорался свет новой эпохи.
И теперь все это было под угрозой, и Аксиманд понимал, что сделал правильный выбор, позволив перевезти Воителя на Давин. Жрецы ложи Змеи вылечат Хоруса, а если для этого потребуются силы, которыми не принято гордиться, что ж, пусть будет так.
Жребий брошен, и остается только верить, что примарх к ним вернется. Аксиманд улыбнулся, припомнив слова Хоруса, сказанные по поводу веры. Воитель, по своему обыкновению, выказал глубочайшую мудрость в абсолютно неподходящей для этого обстановке – как раз перед прыжком с несущегося штурм-катера на город зеленокожих на Улланоре.
– Когда ты достигнешь предела своего знания и полетишь в темноту неизвестности, надо верить, что впереди ждет одна из двух возможностей, – сказал тогда Воитель.
– И что это за возможности? – спросил Аксиманд.
– Либо под ногами окажется твердая почва, либо ты научишься летать, – со смехом закончил Воитель уже в прыжке.
От воспоминаний комок подкатил к горлу, и в этот момент двери стартовой палубы с грохотом закрылись за ними, и Астартес зашагали к ожидавшему их штурмкатеру Воителя.
12
ПРОПАГАНДА
ПОДОЗРЕНИЕ БРАТЬЕВ
ЗМЕЯ И ДУША
Кончик пера в руке Игнация Каркази скользил по странице, словно двигался по собственной воле. Судя по тем мыслям, которые летописец облекал в слова, можно было подумать, что так оно и есть. Муза, похоже, прочно обосновалась в его комнате, и внутренний монолог Игнация превращался в мощную симфонию, каждая строка ложилась на свое место так, словно другого варианта повествования не существовало.
Такого вдохновения он не чувствовал даже при создании своих шедевров «Поэма океана» и «Образы и оды». Строго говоря, теперь, оглядываясь назад, Игнаций испытывал ненависть к своим собственным произведениям за изобилие безвкусной мишуры и слащавую ограниченность описаний. Слова и мысли, что переполняли его в настоящий момент, – только они имели смысл, и Игнаций ругал себя последними словами за то, что на осознание ему потребовалось так много времени.
Истина, вот что важно. Именно это сказал ему капитан Локен, но тогда Игнаций не понял его или не придал значения его словам. После того как Локен взял его под свое покровительство, Игнаций создавал мелкие и ничтожные стихи, недостойные Этиопского лауреата, но теперь все изменилось.
После смертоубийства на стартовой палубе он примчался в свою комнату, схватил бутылку терранского вина и засел за работу.
Праведное возмущение ужасной жестокостью, которой он стал свидетелем, выливалось потоком слов, смелых метафор и решительных осуждений. Работая без перерывов, Игнаций исписал уже три страницы «Бондсмана № 7» и испачкал чернилами все пальцы.
– Все, что я создал до сих пор, было прологом, – прошептал он, не переставая писать.
Но вдруг ему в голову пришла мысль, которая заставила отложить перо и поставила его перед выбором. Истина бесполезна, если никто ее не слышит.
Командование экспедиции предоставило летописцам пресс-центр, где они могли демонстрировать свои работы и выставлять их на всеобщее обсуждение. Ни для кого не было секретом, что проходящие через пресс-центр материалы подвергались цензуре, а то и вовсе запрещались, так что услугами этого органа мало кто пользовался. Учитывая содержание новой поэмы, Каркази не стоило и надеяться на его помощь.
Но вот его двойной подбородок дрогнул от усмешки. Каркази порылся в кармане и вытащил смятый листок бумаги – листовку Божественного Откровения, данную ему Эуфратией Киилер. Игнаций расправил листок на столе и накрыл его ладонью.
Текст дешевого издания был нечетким, а от бумаги пахло нашатырным спиртом – наверняка это продукт какого-то частного принтера. Если Эуфратии Киилер удалось им воспользоваться, значит, удастся и ему.
Перед тем как покинуть капитанскую рубку, Локен позволил Тибальду Марру сжечь труп Тембы. Его приятель в испачканных гноем и гнилью доспехах не останавливал смертоносную струю огнемета до тех пор, пока от чудовищного трупа не остались лишь пепел да горсточка обгоревших костей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94