X
Еще глоток — и он, быть может, добьется своего. Таул потянулся к меху. Эль — чистое золото и стоит, должно быть, дорого. Но это не важно. Главное — забыться.
Но сколько бы он ни пил, как бы неистово ни дрался, что бы ни делал — забыться ему не дано. Анна и Сара, малыш, а после Бевлин — все они доверились ему, а он их предал. Он потерпел крах как мужчина, как брат и как рыцарь. Все, что было ему дорого, ушло, и осталась лишь оболочка, холодная и глубокая, как могила. Но в могиле хотя бы обретаешь покой — так сказал ему мудрец.
Таул не мог сказать, сколько дней, недель или месяцев прошло со смерти Бевлина. Все слилось в одно мутное пятно, где разными были лишь лица мужчин, с которыми он дрался, да сорта эля.
Но и эль действовал на него все слабее. Три меха он выпил за вечер, но рука у него твердая, точно дуб, шаги ровные, как у городского стражника, а ум ясен и остер, как битое стекло.
Собственное тело предавало его. Оно насмехалось над ним, дразня его своей мощью, твердостью мускулов, гладкостью кожи и туго натянутыми жилами. Это неправильно. Он теперь получеловек, и тело его должно быть таким же.
Два образа въелись в его мозг не хуже, чем кольца в его плоть. На что бы он ни смотрел, перед глазами у него вставали то выжженный кусок земли, где был когда-то их дом, то окровавленное тело. Никакая драка и никакой эль не могли отогнать этих видений. В Вальдисе говорили: «Человек расплачивается за свои грехи в будущей жизни, а рыцарь — и в настоящей, и в будущей». Раньше Таул этого не понимал, а теперь понял.
— Пошли, Таул. Мы опоздаем, если ты не поторопишься. — Корселла схватила его за руку и вытащила на улицу. Она ошибалась, думая, что он пьян. Хотел бы он напиться пьяным.
— Пусть уж он допьет этот мех, милочка, — сказала госпожа Тугосумка. Эта женщина что-то замышляла. Она забрала у него нож, а теперь подстрекала его пить.
Они вошли в тень дворца и направились в центр большой, мощенной плитами площади. Там журчали три украшенных позолотой фонтана и стоял темноволосый, крепкого сложения человек. Он выступил вперед и поклонился:
— Добрый вам вечер, дамы. Здорово, приятель.
— Я тебе не приятель, — резко сказал Таул, перекрывая хихиканье женщин.
— Тогда позволь представиться. Я Блейз, герцогский боец. — И он умолк, полагая, что этим все сказано.
Таул повернулся к Тугосумке:
— Вот, значит, что ты задумала. Мало ты на мне нажилась?
— Дорогой мой Таул, я забочусь только о твоих интересах. — Рука Тугосумки взмыла и опустилась на грудь, словно раненый мотылек.
Блейз выгнул свою черную бровь:
— Я понимаю твое нежелание, Таул. Кому хочется потерпеть поражение?
Тугосумка и ее дочка согласно вздохнули.
— Хочешь раздразнить меня, да? — сказал Таул. — Дешевый это трюк со стороны человека, носящего столь дорогие одежды.
Блейз, и не думая оскорбляться, взглянул на рукав своего расшитого камзола.
— Я ношу их благодаря своим победам. Ты можешь добиться того же. Если, конечно, не окажешься в саване, — пожав плечами, добавил он.
— Что, славу подновить требуется? Нужна победа над достойным противником? Тут я тебе не помощник. Не намерен прокладывать кому-то дорогу к славе. — Таул повернулся и зашагал прочь.
— Это меня нисколько не удивляет, друг мой. Разве может привести к славе тот, кто покрыл себя бесславием?
— Что ты хочешь этим сказать? — резко обернулся Таул.
— Я слышал, будто ты — вальдисский рыцарь и бои в ямах не самый худший твой грех.
Миг — и Таул вцепился Блейзу в горло. Он знал, что тот только этого и добивается, но ему уже было все равно. Его душевная рана была слишком свежа, чтобы сыпать на нее соль. Пальцы Таула впились в намасленную душистую кожу. Мускулы под ней были как сталь. Женщины раскудахтались, как напуганные курицы. Таул нашел два уязвимых места под самой челюстью — и получил тычок ножом в бок.
— Пусти меня, — прохрипел боец, подкрепив свои слова новым, более чувствительным тычком.
Краем глаза Таул увидел, что к ним приближаются два стражника с копьями наготове — их, должно быть, привлекли женские вопли. Таул отпустил Блейза, ненавидя себя за трусость.
Даже теперь, когда ему незачем жить, что-то побуждает его спасать себя. Чего ради?
Блейз махнул рукой, прогоняя стражников.
— Ты выбрал неподходящее время и место, — сказал он Таулу. — Ровно через неделю я буду ждать тебя в яме к югу от дворца. Там мы сможем закончить то, что начали. — Он картинно отер кровь с ножа. — Если, конечно, тебе дорога твоя честь.
— Мало чести в том, чтобы тыкать ножом в безоружного. — Таул внезапно устал. — Я приду. Но не обессудь, если наши силы окажутся равными.
— Честный бой — вот все, о чем я прошу.
Таулу хотелось одного: уйти. И выпить чего-нибудь. Уже настала ночь. Тихая и безоблачная. Только бы найти место, где можно забыться. Женщины больше не способны отвлечь его — оставалось только пить и драться. Что ж, он будет делать, что может, и, Борк даст, следующий бой окажется для него последним.
* * *
Мейбор выплюнул мясо, жесткое и невкусное, — павлин, что ли? Он терпеть не мог эти выверты. Где оленина, свинина, говядина? Около герцога, конечно. Он-то не станет есть эту приторную, черт знает чем напичканную птицу. Герцог любит настоящее мясо, с кровью.
Мейбор обвел взглядом огромный пиршественный стол, уставленный свечами, блюдами, кубками и заваленный костями. Вокруг него восседала самая отборная бренская знать. Все мужчины одеты в тусклые тона и коротко острижены. Ни единой бороды, ни единого яркого пятна. Берут пример с герцога, поклонника военной простоты. Он даже на пиру не расстается с мечом — и какое же это великолепное оружие! Мейбор подумал, что и ему следовало бы опоясаться мечом — он притягивает взоры вернее, чем самый искусно расшитый шелк.
Хорошо, что хоть дамы не следуют примеру его светлости. Красиво скроенные платья подчеркивают формы, не менее соблазнительные, чем в Королевствах. Голоса у них резковаты, зато станы пышны, и у каждой в бедрах побольше мякоти, чем в паре битых павлинов. Не одна из этих чаровниц бросает взгляды в его сторону, и кто их за это упрекнет? Среди их серых мужчин он блещет, как король. Если Брен славится своими портными, то ткачи и красильщики здесь, вероятно, работают в потемках.
— Вам не нравится эта грудка? — повернулась к нему Катерина. В этом зале, полном красавиц, равных ей нет. Мейбору очень хотелось бы найти в ней какой-нибудь изъян — но вот он сидит рядом с ней, их пальцы лежат на одной хлебной дощечке, и что же? Он ослеплен. Живописец нисколько не польстил ей — она само совершенство. Кожа ее светится, волосы сияют, губы точно ангелами вылеплены. Непорочная принцесса, готовая стать женщиной.
На миг Мейбора ошеломил ее вопрос, но он тут же смекнул, что речь идет о птице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149