Кроп скинул с себя кандалы и подошел к Джезии Мампу, который прощался со своим другом. Рыхлый Агги уже ушел — Кроп достаточно навидался мертвых, чтобы это понимать, но Джезия все равно говорил с ним и рассказывал, как они поплывут на плоту по Срединной и будут объедаться зеленым луком и жареной рыбой. Кроп разрубил соединяющую их цепь, хотя и не хотел разлучать их.
Он-то знал, что значит любить кого-то всем сердцем.
— Сюда, верзила! Освободи меня!
Кроп, послушный голосу Горького Боба, двинулся вдоль цепи, разбивая очередные звенья. В руднике стало совсем черно. Люди дрались и убивали во тьме, рыча и ругаясь. Одни переводили дух, прислонясь к скале, другие продолжали колошматить уже мертвых бычехвостов. Кроп не понимал их злости, но остановить их не пытался. Люди есть люди, и он давно убедился на горьком опыте, что из вмешательства в чужие дела ничего хорошего не выходит.
Держи глаза и руки при себе, полудурок, не то мужики полезут в драку, а бабы начнут орать, что их насилуют. Эти старые слова и теперь наводили на него страх. Он большой и потому опасен — значит надо стараться быть маленьким и безобидным.
Он шел осторожно, переступая через мертвых.
Когда он поднял кирку, чтобы разбить цепь Скорбута, последние проблески света погасли. Холод усилился, и Кроп чувствовал, что воздух давит ему на спину, как ледяная вода. Битва, идущая в руднике, затихла.
— Руби, — прошипел Скорбут, брякнув цепью, но Кроп больше ничего не видел и боялся его поранить.
В середине ствола раздался крик. Кроп слышал, как кричат ягнята, когда их терзают собаки, и кобылы, когда они жеребятся, но никогда еще не слыхивал такого вопля, полного тоски и боли. Ему захотелось бежать отсюда сломя голову: он жил долго, видел многое и знал, что в ночной тьме живет другая, еще гуще. Тот, кто отбрасывает человеческую тень, не всегда человек.
Завопила в голос одна из женщин, и мощный порыв воздуха сотряс рудник, заколебал веревочные мосты и взъерошил Кропу волосы. Люди бросились наутек — он их не видел, но слышал, как лязгают их цепи о камень.
Скорбут приставил что-то острое к ноге Кропа.
— Руби давай, верзила. Живым меня здесь не возьмут.
Кроп знал, как бычехвосты расправляются с бунтовщиками. Джону Драму затолкали в глотку алмазы — бракованные камни, мелкие и серые, а потом еще живого бросили в толпу на Ледяной площади. Его разорвали на части, сказал Горький Боб, они вытаскивали у него внутренности, и руки их дымились от крови.
Кроп опустил кирку на цепь Скорбута, и тот с рычанием высвободил ногу.
— Ты меня зацепил, но это сладкая кровь, и я на тебя не сержусь. Держи руку, будем выбираться отсюда.
— Но ведь...
— Хочешь сказать, что тут еще остались закованные? Хочешь остаться и расковать их трупы? — Случайный проблеск осветил светло-серые глаза Скорбута. — Нас пришло сюда девять из оловянных рудников, в ту зиму, когда Купель замерзла, а теперь сколько? Мэнни нет. Никого не осталось, кроме нас с тобой.
Кроп помнил Вилла. Он знал на память все песни и умел спать стоя. Тяжело думать, что его больше нет.
— Я хочу взять Хадду, — упрямо сказал Кроп.
— Забудь о ней. — Скорбут схватил его за руку. — На что тебе старуха? Там и спасать-то нечего.
Кроп бережно, но твердо забрал свою руку. Он не любил Хадду, но это она привела в рудник тьму — без нее они так и остались бы закованными.
Скорбут выругался и хотел уйти, но задержался. Сунув руку за пазуху своей драной рубахи, он сказал:
— Пусть не говорят, что Скорбут Пайн не платит свои долги. На, возьми. — Он вложил в руку Кропа что-то круглое. — Покажи это в любом воровском притоне к северу от гор, сошлись на меня, и тебе помогут.
Кроп зажал в кулаке легкое, тоненькое колечко — не мужское и даже не женское, скорее детское.
— Береги себя, верзила, — сказал Скорбут. — Я не забуду того, кто разбил мою цепь. — Он повернулся и исчез во мраке, став тенью среди других рвущихся к свету теней.
Кроп спрятал колечко в сапог и пошел искать Хадду. Внизу было холодно и никого из людей не осталось. Подошвы липли к камню, и пахло кровью. Кроп пробирался между лежащими телами. Трудно было отличить одну женщину от другой — им всем брили головы, чтобы негде было прятать алмазы. Он нипочем не узнал бы Хадду, если б не ее алмазный зуб. Горький Боб говорил, что сам хозяин рудника велел вставить его ей в тот день, когда она нашла камень величиной с жаворонка.
Хадда едва дышала. На ее ногах и животе остались глубокие следы от кнута. Кроп взял ее на руки. Она была легче охапки хвороста, и ему сделалось стыдно. Со всеми, кто делал ему добро, случалось что-то плохое. Ни на что ты не годишься, урод здоровенный. Надо было утопить тебя при рождении.
Кроп потряс головой, прогоняя злобный голос. Краем глаза он различал во мраке какое-то движение и понимал, что пора уходить. Воздух потрескивал. Слышались тяжелые удары, как будто чей-то острый топор рубил человеческую плоть, и крики знакомых Кропу рудокопов. Ему больно было их слышать и еще больнее уходить от них. Но он нес Хадду, и цепей на нем больше не было, и он должен был найти человека, которому принадлежал душой и телом.
Шестнадцать лет он провел без хозяина — долгий срок, очень долгий.
Идя по руднику с умирающей на руках, Кроп думал, как будет искать его.
* * *
Лед на озере потрескивал, остывая, и луна в первой четверти показалась на небе. Ветра не было, но старые лиственницы вокруг озера шевелили ветвями в тихом воздухе. Мида Неутомимая устроилась ночевать на прибрежной льдине трехфутовой толщины, твердой, как железо. Она еще не помнила на своем веку такой холодной ночи. От мороза сланцевый деготь в ее лампе превратился в густой желтый жир, и пришлось зажечь свечу. Нагар норовил тут же обледенеть, и Мида постоянно снимала его рукой в перчатке, чтобы огонек не погас.
Надо было ей вернуться в Сердце. Не такая это ночь, чтобы пережидать ее одной на льду, но в Миде всегда что-то восставало против здравого смысла. Она дочь суллов, мать Вожатого, и всю мудрость, которая у нее есть, она приобрела в такие вот ночи.
Кроме того, у нее есть собаки — они предупредят ее об опасности. Предупредят — да, но не защитят. Мида Неутомимая не из тех звероловов, которые напиваются допьяна перебродившим лосиным молоком и валятся без памяти у своих костров, полагаясь на то, что собаки спасут их в случае...
В случае чего? Мида запахнулась в свою рысью шубу, жалея, что не может снять рукавицы и погладить мягкий мех голыми пальцами. Это почти все равно что прикасаться к живому существу — даже приятнее, как утверждают некоторые мужчины. Звероловы, как правило, имеют дело с продажными женщинами, а расчесанный отполированный рысий мех дает тепло, которое в Адовом Городе ни за какие деньги не купишь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163