Перевалы, ведущие к монастырю, уже несколько недель были перекрыты лавинами, навалившими там снега в человеческий рост, но путник верхом на коне вдруг возник неведомо откуда на зимней белизне, точно призрак.
Он ехал не по западной дороге, ведущей к равнинам Суррении. — единственной, которой пользовались монахи и немногочисленные паломники, — но по старой северной тропе, огибающей подножие Старого Отца, уходящей куда-то к далеким Палисадам. Поначалу монах-привратник, не сводивший глаз с Сурренской дороги, не мог взять в толк, откуда взялся всадник, и лишь потом разглядел цепочку лошадиных следов, пролегших по нетронутому снегу на север.
Монах поджидал путника, готовясь обрушить на него целый град вопросов. Лицо всадника скрывал грубый шерстяной капюшон, весь заиндевелый. Виднелась лишь побеленная снегом борода да черные как уголь глаза. Что-то грозное было в этом обличье, и вопросы замерли на губах привратника. Конь нетерпеливо плясал на снегу у ворот, и монах заметил, что бока и круп скакуна покрыты кольчужной попоной, точно у рыцарских коней. К луке седла была привязана плетеная корзина. Всадник снял ее, и монах увидел, что это колыбель. Всадник вручил ее привратнику. Тот, слишком ошарашенный, чтобы отказаться, безмолвно принял увесистую корзину. В ней лежали двое младенцев, завернутые в множество одеял. Одному было несколько месяцев, другому около двух лет.
Всадник со странным, незнакомым монаху выговором назвал имена детей — Рандел и Уртред — и их родовое имя, Равенспур. Ни сам привратник, ни кто-либо из его собратьев, опрошенных им позже, никогда не слыхали о таком месте. Затем всадник, не дав монаху опомниться, повернул коня и уехал в ту сторону, откуда явился. Монах, едва не оглохший от крика младенцев, глядел ему вслед, а тот все уменьшался на снежной равнине, пока не превратился в крохотное пятнышко на склоне Старого Отца, а после и конь, и наездник пропали из виду. Если бы не колыбель у него в руках, монах мог бы подумать, что все это ему пригрезилось.
Он бросился на главный двор, созывая других монахов. Мало-помалу все они высыпали на снег, дивясь на младенцев в колыбели. В монастыре давным-давно уже не бывало таких малых детей — послушникам, которых приводили сюда, было лет по двенадцать, а то и больше. Никто толком не знал, что делать с малютками. Иные предлагали бросить их стервятникам — пищи в монастыре мало, а зима долгая. Другие возражали — мальчишки, мол, здоровые и со временем будут пасти стада и рубить дрова вместо стареющих монахов. Последняя точка зрения возобладала, хоть и с весьма незначительным перевесом.
Если всадник сколько-нибудь дорожил своими подопечными, худшего места для них он выбрать не мог. Монахи, ожесточенные своим суровым уставом и суровой средой обитания, не питали никакой нежности к детям.
Первое время Уртреда выкармливали козьим молоком, через овечью кишку, приставив к этому слепого монаха. Каким-то чудом мальчик выжил. Но от холода, побоев и вечного недоедания рос он тонким и хилым. Монахи, привыкшие нести непомерные физические лишения, ругали его за слабость и с удвоенным старанием охаживали толстыми палками, которые назывались здесь правилками. Уртред уже в раннем детстве приучился быть сильным не телом, так духом — только сильный мог обмануть стервятников, круживших над плоской кровлей монастыря в ожидании очередного покойника. В покойниках недостатка не было; каждый месяц кто-нибудь да умирал от истощения, болезней или холода. Сначала братья были неразлучны и защищали друг друга, как могли, но скоро Уртреду пришлось учится жить без брата — его отправили в траллский храм, когда ему было десять, а Уртреду восемь.
С уходом Рандела Уртред лишился единственного друга. Другие мальчики, забитые и угрюмые, рады были предать любого, лишь бы получить от монахов какие-то мелкие поблажки. Это было достойной подготовкой к будущему, ибо и взрослые монахи не превосходили благородством или уступчивостью коз, которых пасли. Словно коршуны, они кидались на малейший проблеск оживления или радости в своих юных питомцах. Многие, чтобы уйти от тягот жизни, налегали на хлебную водку под названием визег, зажигавшую огонь в их жилах. Жестокость пьяных монахов не знала границ. Не умевшие читать или позабывшие, как это делается, они перемежали уроки священного писания палочными ударами.
Жестокий быт монастыря заставил Уртреда уйти в себя. С каждым годом он становился все молчаливее и отрешеннее. Ему стали слышаться голоса, которые он принимал порой за голоса монахов. А за голосами ему чудился, едва различимый басовой гул, идущий из самых глубин монастыря, где пылал в подземелье Священный Огонь. Иногда Уртреду казалось, что это глас обитающего там бога. Подрастая, он все больше утверждался в этом мнении.
Глас обращался к нему одному из всех послушников — в этом Уртред был уверен. Мальчик слышал его везде: и в семинарии, и в усеянном камнями поле на склоне горы. Уртред решил, что должен услышать глас поближе. Это желание преследовало его даже в снах, как навязчивый зуд. Он все крепче убеждался, что глас идет из глубин земли, от Священного Огня. И вот в двенадцать лет он собрался с духом и сошел по выбитым в скале ступеням в подземелье, где камни фундамента слипались с телом горы. Гулко шлепая сандалиями по камню, он пришел наконец к большую, полную сталактитов пещеру. Прежде он бывал здесь лишь по великим праздникам. В будни это место считалось запретным, и никто не смел ходить сюда, кроме старца.
Здесь было тихо и очень темно, лишь в расщелине на дальнем конце пещеры оранжево мигал Священный Огонь. Холодный страх охватил Уртреда. Страшное это место — здесь в старину приносили в жертву Огню таких же, как он, отроков.
От бассейна, где верховный жрец совершал омовения в дни отпущения грехов, шел пар. Когда Уртред подошел поближе, ему показалось, будто и камни здесь исходят потом, а рев пламени в расселине скалы был точным подобием того звука, который слышался Уртреду все эти месяцы. Так гудит печь, дверцы которой открыты, — все другие голоса в его мозгу утихли впервые за долгое время. Жар пронизывал его, наполняя энергией, которой он никогда не испытывал прежде.
Во время уроков в классной он ни разу не чувствовал присутствия бога. Но здесь он чувствовал его, и его наполняло сияние, точно Ре склонился над ним и своим огненным лучом зажег его сердце. Уртред, сам не зная зачем, вытянул вперед руку: странный трепет пробежал по жилам, и воздух перед пальцами заколебался. А потом из пальцев брызнуло оранжевое пламя, озарив пещеру. Уртред попятился прочь от совершенного им, не менее потрясенный, чем если бы чудо сотворил кто-то другой.
Он сразу понял, что это означает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134