Как ни странно, именно с этим осознанием вернулись силы.
– Что там наши активисты?
– Уже в закром пошли, что у эвкалиптовой рощи. От терема ничего не осталось, совсем ничего. Пойдем поможем?
– Ну тебе-то вещи таскать несподручно.
– Зато сподручно присматривать, чтобы магией не шарахнуло.
– Резонно. И все же пока останься, присмотри за Рудей. Потом вместе к закрому подходите. И еще, – добавил я, уже встав на лапы и подняв свой драгоценный узелок. – Спасибо.
Закром у эвкалиптовой рощи был большим и, как все, близкие к терему, особенно плотно забит артефактами. Более привычное слово «склад» я и сам уже почти не употреблял. Настасья и Платон его не признавали, а Баюн как-то объяснил, что хотя им действительно можно назвать вещи, сложенные в одном месте, основным является другое значение: сложение, стать, зачастую – красота.
Платон смастерил носилки и уже нагрузил их первой порцией магических предметов. Теперь в ожидании напарника выносил другие и складывал у дверей равномерными кучами. Настасья связала веник, принесла воды и начала уборку в первом освобожденном углу. Увидев меня, выглянула в окно:
– А Рудя с Баюном где?
– Скоро будут.
– Да уж поскорей бы. Поднажмем – к ночи успеем. Все будет хорошо, мы тут еще лучше прежнего устроимся!
– А то! – кивнул я, и мы с Платоном взялись за носилки.
Это уже бравада, конечно, отлично она понимает, что никакого «лучше» ждать не приходится. Потому что до сегодняшнего дня жизнь мы вели чудную, а чудеса не повторяются…
Уют – это женщина. В единственном числе, конечно. Две и более на одном вмещающем ландшафте – уже холодная война на почве разногласий, например, по поводу ведения домашнего хозяйства.
Все дело в универсальности женщин… Сразу прошу отставить скабрезные ухмылочки, ежели кто-то их себе позволил. Это не универсальность типа «стиральная машина и кухонный комбайн в одной юбке». Закоренелый холостяк тоже способен содержать дом в чистоте и опрятности и питаться не только макаронами по-флотски. Если он при этом интеллектуально развит, он обустроит жилище со вкусом – согласно требованиям своего интеллекта. Но вкус душевный, сердечный – это прерогатива женщин, за этим извольте к прекрасному полу обращаться.
Что изменилось на Радуге после появления Настасьи? Вроде бы почти ничего – но этого «почти» оказалось достаточно много, чтобы остро ощутить разницу.
Начать с того, что легкая безалаберность быта сменилась чинным распорядком дня – как оказалось, нисколько не обременительным. Если вы думаете, что трапезничать и совершать омовения по расписанию, а не когда об этом вспомнишь, значит ограничивать свою свободу, то глубоко заблуждаетесь. Это значит всего лишь уважать себя. И еще вы ошибаетесь, если сейчас подумали, что уют по версии Настасьи – это монотонное существование, подобное вращению шестеренок в часовом механизме.
Как раз наоборот, она – натура деятельная. Ее энергичный ум, отдыхая за ежедневными ритуалами, в остальное время работал безудержно и оригинально, вовлекая в орбиту нашего существования все новые предметы, оживляя и, не побоюсь этого слова, одухотворяя их.
Начать с того, что Настасья стала экспериментировать с магическими артефактами куда смелее нас с Баюном вместе взятых – и куда успешнее. Не со всеми подряд, естественно, к вещам непонятным она и не прикасалась. Зато быстро освоила волшебную прялку и волшебный ткацкий станок, и у Руди вскоре появилась одежда, в которой он чувствовал себя европейцем, а у меня – приличная туника, легкая, не стесняющая движений и очень красивая. Еще Настасья всем, кроме кота, сшила купальные костюмы, пристойные и, опять же, удобные, которые сама и изобрела, потому что страсть как хотела научиться плавать. И, кстати, научилась – скоро меня обгонять будет…
С самобранкой Настасья вообще сдружилась. Прежде-то скатерть кормила нас по большей части тем, что можно было увидеть вокруг, то есть дарами моря. Дочка Алексея Гривны обучила ее каким-то бабушкиным рецептам, и теперь мы объедались блинами и кашами, привередничали, выбирая из двенадцати сортов хлеба и сорока сортов сыра.
Но главное, конечно, в другом. Ведь и раньше жаловаться было не на что, но мы бы, например, никогда не додумались украсить терем цветами или развесить по углам пучки пахучих трав – просто для того, чтобы в доме приятный аромат стоял. Или райских птиц прикормить, чтобы по утрам слетались под окна. Все эти мелочи, недостойные практического мужского ума, и наполняют повседневную жизнь ощущением чуда…
А чудеса не повторяются.
Мысли от приятного перескочили на насущное. Мы с Платоном сделали две ходки, разгружая носилки в соседнем закроме, в полукилометре слева от рощи. Просто сваливать артефакты на улице и в голову не приходило – магия, как-никак.
Когда вернулись во второй раз, из распахнутого окна закрома уже слышались голоса Баюна и Руди:
– Осторожнее поднимай, не встряхни!
– А тшто будет?
– Не знаю, потому и прошу осторожнее… Понесли, понесли… Мяу, это же мой хвост!
– Извини, котик, я думала, тряпье – из-за пылищи плохо видно. Все, вы закончили? Так, я начинаю подметать…
Среди клубов пыли в окне нарисовался кот, чихнул и увидел нас.
– Кстати, Чудо, пора бы и об ужине подумать. Где у нас самобранки хранятся?
– В соседнем закроме как раз. Мы принесем.
– Хорошо, – он спрыгнул с подоконника и подошел к нам. – Тут работы – начать да кончить. Мы уже все лишнее вынесли. Настена грозится за два часа управиться, а мы пока перегородку для нее сделаем и разыщем что-нибудь мягкое вместо постели.
Оптимистический прогноз кота оправдался. До сумерек мы успели и перенести артефакты, и навести чистоту в новом жилище. Физический труд – прекрасная панацея от мрачных мыслей. Даже Рудя, напрочь позабыв дворянские замашки, трудился, как чистопородный пролетарий. Метаморфоза рыцаря, впрочем, никого не удивляла: мы все прекрасно видели, что он пытается произвести впечатление на Настасью со дня ее появления на Радуге. Одних серенад и пафосных рассказов о личной доблести оказалось маловато. Это в моем веке слово «рыцарь» овеяно романтическим ореолом, в прежние времена оно вызывало у русских иные эмоции – примерно как у нас слово «фашист». Трудяги же ценятся в любые времена, и браве риттер, быстро поняв это, стал изо всех сил менять имидж.
Развозя мокрой тряпкой пыль под лавкой, которую почему-то не догадался отодвинуть, Рудя не упустил случая намекнуть, какая это большая жертва с его стороны.
– Тот, кто не готов на безумство ради улыбки дамы, кто не способен преодолеть себя ради ее прекрасных глаз, недостоин называться рыцарем…
Когда стемнело, мы по очереди искупались в море – сперва девушка, потом все остальные – и, затеплив лучину в срубе, расстелили самобранку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108