.. Конечно, нельзя полностью исключить риск, я согласна. Но это еще не основание отвергать предложение. Однако последнее слово не за мной.
Коплану надоело говорить обиняками. Он прямо спросил Сильвию:
— Почему Алмаз хочет помочь Франции в освобождении Людвига Кельберга из румынской военной тюрьмы?
— Не знаю.
— Все дело в этом, — заключил Франсис.
— То же самое я говорила Клаусу. Он сказал мне, что Алмаз симпатизирует Кельбергу... Не забывай, что он рискует своей шкурой.
— Если только не выполняет особого задания... Сильвия молчала. Коплан снова спросил:
— Это все, что ты хотела сказать?
— Все.
— Представь, что эту миссию поручили мне. Ты бы ничего не хотела добавить в таком случае, чтобы помочь мне?
— Самая красивая девушка не может дать больше, чем имеет, Франсис.
Неожиданно она сказала:
— Похоже, что Алмаз связан в Бухаресте с подпольной организацией румынских патриотов.
— Непонятно, почему румынским патриотам не терпится освободить немецкого шпиона, работающего на Францию?
— Дело в том, что Кельберга арестовали одновременно с одним из руководителей этой подпольной организации. Патриоты в первую очередь хотят вырвать из когтей сигуранцы своего лидера. Для этого им нужен компетентный человек из-за рубежа... Они разработали план, но осуществить его можно только при помощи специалиста, имеющего опыт в диверсионных операциях.
— Почему ты мне не сказала всего этого сразу?
— Это не входило в мою миссию. Ты получишь полную информацию в Бухаресте, конечно, если ты туда отправишься.
— Продолжай, прошу тебя.
— На этот раз все, клянусь.
— Ладно, пусть директор решает, — вздохнул Коплан.
Чтобы рассеять тучи, затянувшие в результате этого напряженного разговора небо их беззаботного уик-энда, они решили прогуляться по Монмартру.
С наступлением ночи они вернулись на улицу Рэнуар и с молчаливого согласия забыли о своих профессиональных проблемах, чтобы сполна насладиться друг другом.
В перерывах Коплан не выпускал из вида своей цели, однако все вопросы, которые задал он своей очаровательной подруге, остались без ответа. Сильвия вскоре сама вернулась к этой теме, спросив Франсиса:
— Если эту миссию в Бухаресте поручат тебе, не мог бы ты на обратном пути сделать небольшой крюк и заехать в Вену?
— Зачем?
— Чтобы успокоить меня. Он рассмеялся:
— Плутовка! Ты хочешь таким образом узнать, что ваши секретные соглашения с таинственным Алмазом имеют благоприятное для Австрии развитие?
Она с виноватым видом опустила голову и прошептала:
— Тебе известна эта мысль Анатоля Франса: «Женщина откровенна, если она не лжет без причины»?
— Тебе это очень подходит.
— Есть другая цитата, которая мне тоже подходит. Я вычитала ее в журнале «Эль», на который подписываюсь, чтобы поддерживать свой французский: «Тело женщины питается ласками, как пчела цветами».
— Красиво, — прокомментировал Франсис.
Они лежали на диване обнаженные, как Адам и Ева до грехопадения.
Она шепнула ему на ухо:
— Мой милый, я твоя пчела...
Даже мертвый воскрес бы при виде ее красивого тела. Коплан забыл СВДКР, Старика, Румынию и прочее...
В тот же вечер и в то же самое время по воле судьбы, управляющей людьми без их ведома, Людвиг Кельберг думал о Париже и вспоминал женщину, которую любил в этом городе.
Уже неделю провел он в одиночной камере военной тюрьмы Лупеаска, расположенной в самом Бухаресте.
Немецкого шпиона, охраняемого днем и ночью, еще не допрашивали. Вооруженные охранники, у которых он настойчиво требовал встречи с адвокатом, ему не отвечали.
Кельберг понимал, с какой целью его подвергли тяжелому испытанию одиночеством. Это был классический метод, используемый во всем мире, чтобы сломить дух заключенного, дать ему понять, что отныне он исключен из общества, управляемого законами, что ему нечего рассчитывать на помощь извне и что он оставался один на один со своей судьбой.
Людвиг Кельберг держался хорошо.
Вместо того чтобы деморализовать, этот нечеловеческий режим закалял его неукротимую волю.
Разумеется, в первые часы своего заточения, погрузившись в пустоту, он начал хандрить. Он не мог себе простить, что не уехал сразу после тревоги в парке Филипе-ску. Дело в том, что он так и не догадался о слежке, начатой сразу после его выхода из автобуса. Он думал, что люди сигуранцы поджидали его на квартире и что он совершил непоправимую ошибку, отправившись туда за своими вещами.
Но и эта самонеприязнь, знакомая всем заключенным, продолжалась недолго. Зная, что человек, лишенный свободы, оставшийся наедине со своими мыслями, становится врагом самому себе и своим собственным палачом, Кельберг преодолел эту слабость.
Тюремщики обращались с ним вполне терпимо. Хотя не разговаривали и не отвечали на его вопросы, его не били и сносно кормили. Кроме того, каждое утро к нему приходил тюремный цирюльник и молча брил в присутствии гражданского охранника и военного. Правда, согласно обычаю, его личную одежду заменили на серую полотняную пижаму с регистрационным номером на груди и забрали все, что он имел при себе в момент ареста.
Что же касается камеры, то она была чистой. К сожалению, через маленькое зарешеченное окошко проходило недостаточно воздуха и света.
Ни разу Кельберг не заметил ни одного заключенного и до него не доносился шум шагов или звуки голосов в коридоре, не считая ходьбы охранников взад-вперед.
Правда, в заключении была одна особенность: его не выводили на предусмотренную в регламенте десятиминутную прогулку во дворе тюрьмы, прогулку, на которую имеют право заключенные во всем мире, даже политические.
В этот вечер, когда мрачная тюрьма уже в течение нескольких часов была окутана могильной тишиной, в камеру Кельберга вошли четверо вооруженных милиционеров в сапогах и касках, чтобы отвести его в приемную, расположенную посередине главного коридора подразделения. В плохо освещенной, с голыми стенами и без какой бы то ни было мебели комнате Кельберга ждали четверо людей в гражданской одежде и с каменными лицами.
Только один из них представился:
— Полковник Назести, из военной безопасности.
Это был невысокий, сухой, с грубым лицом, темными глазами и белыми прядями в волосах человек лет за пятьдесят.
— Наш разговор будет коротким, Людвиг Кельберг, — заявил он монотонным голосом. — Вы арестованы с поличным и обвиняетесь в шпионаже. Ваше дело будет рассмотрено военным трибуналом сразу после окончания следствия. Вы имеете право на адвоката, но процесс будет закрытым. Надеюсь, вы полностью признаете свою вину?
— Нет, — твердо ответил Кельберг, — я не принимаю этого обвинения.
— Вы не принимаете этого обвинения?
— Я не шпион.
Румынский офицер недоверчиво приподнял брови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Коплану надоело говорить обиняками. Он прямо спросил Сильвию:
— Почему Алмаз хочет помочь Франции в освобождении Людвига Кельберга из румынской военной тюрьмы?
— Не знаю.
— Все дело в этом, — заключил Франсис.
— То же самое я говорила Клаусу. Он сказал мне, что Алмаз симпатизирует Кельбергу... Не забывай, что он рискует своей шкурой.
— Если только не выполняет особого задания... Сильвия молчала. Коплан снова спросил:
— Это все, что ты хотела сказать?
— Все.
— Представь, что эту миссию поручили мне. Ты бы ничего не хотела добавить в таком случае, чтобы помочь мне?
— Самая красивая девушка не может дать больше, чем имеет, Франсис.
Неожиданно она сказала:
— Похоже, что Алмаз связан в Бухаресте с подпольной организацией румынских патриотов.
— Непонятно, почему румынским патриотам не терпится освободить немецкого шпиона, работающего на Францию?
— Дело в том, что Кельберга арестовали одновременно с одним из руководителей этой подпольной организации. Патриоты в первую очередь хотят вырвать из когтей сигуранцы своего лидера. Для этого им нужен компетентный человек из-за рубежа... Они разработали план, но осуществить его можно только при помощи специалиста, имеющего опыт в диверсионных операциях.
— Почему ты мне не сказала всего этого сразу?
— Это не входило в мою миссию. Ты получишь полную информацию в Бухаресте, конечно, если ты туда отправишься.
— Продолжай, прошу тебя.
— На этот раз все, клянусь.
— Ладно, пусть директор решает, — вздохнул Коплан.
Чтобы рассеять тучи, затянувшие в результате этого напряженного разговора небо их беззаботного уик-энда, они решили прогуляться по Монмартру.
С наступлением ночи они вернулись на улицу Рэнуар и с молчаливого согласия забыли о своих профессиональных проблемах, чтобы сполна насладиться друг другом.
В перерывах Коплан не выпускал из вида своей цели, однако все вопросы, которые задал он своей очаровательной подруге, остались без ответа. Сильвия вскоре сама вернулась к этой теме, спросив Франсиса:
— Если эту миссию в Бухаресте поручат тебе, не мог бы ты на обратном пути сделать небольшой крюк и заехать в Вену?
— Зачем?
— Чтобы успокоить меня. Он рассмеялся:
— Плутовка! Ты хочешь таким образом узнать, что ваши секретные соглашения с таинственным Алмазом имеют благоприятное для Австрии развитие?
Она с виноватым видом опустила голову и прошептала:
— Тебе известна эта мысль Анатоля Франса: «Женщина откровенна, если она не лжет без причины»?
— Тебе это очень подходит.
— Есть другая цитата, которая мне тоже подходит. Я вычитала ее в журнале «Эль», на который подписываюсь, чтобы поддерживать свой французский: «Тело женщины питается ласками, как пчела цветами».
— Красиво, — прокомментировал Франсис.
Они лежали на диване обнаженные, как Адам и Ева до грехопадения.
Она шепнула ему на ухо:
— Мой милый, я твоя пчела...
Даже мертвый воскрес бы при виде ее красивого тела. Коплан забыл СВДКР, Старика, Румынию и прочее...
В тот же вечер и в то же самое время по воле судьбы, управляющей людьми без их ведома, Людвиг Кельберг думал о Париже и вспоминал женщину, которую любил в этом городе.
Уже неделю провел он в одиночной камере военной тюрьмы Лупеаска, расположенной в самом Бухаресте.
Немецкого шпиона, охраняемого днем и ночью, еще не допрашивали. Вооруженные охранники, у которых он настойчиво требовал встречи с адвокатом, ему не отвечали.
Кельберг понимал, с какой целью его подвергли тяжелому испытанию одиночеством. Это был классический метод, используемый во всем мире, чтобы сломить дух заключенного, дать ему понять, что отныне он исключен из общества, управляемого законами, что ему нечего рассчитывать на помощь извне и что он оставался один на один со своей судьбой.
Людвиг Кельберг держался хорошо.
Вместо того чтобы деморализовать, этот нечеловеческий режим закалял его неукротимую волю.
Разумеется, в первые часы своего заточения, погрузившись в пустоту, он начал хандрить. Он не мог себе простить, что не уехал сразу после тревоги в парке Филипе-ску. Дело в том, что он так и не догадался о слежке, начатой сразу после его выхода из автобуса. Он думал, что люди сигуранцы поджидали его на квартире и что он совершил непоправимую ошибку, отправившись туда за своими вещами.
Но и эта самонеприязнь, знакомая всем заключенным, продолжалась недолго. Зная, что человек, лишенный свободы, оставшийся наедине со своими мыслями, становится врагом самому себе и своим собственным палачом, Кельберг преодолел эту слабость.
Тюремщики обращались с ним вполне терпимо. Хотя не разговаривали и не отвечали на его вопросы, его не били и сносно кормили. Кроме того, каждое утро к нему приходил тюремный цирюльник и молча брил в присутствии гражданского охранника и военного. Правда, согласно обычаю, его личную одежду заменили на серую полотняную пижаму с регистрационным номером на груди и забрали все, что он имел при себе в момент ареста.
Что же касается камеры, то она была чистой. К сожалению, через маленькое зарешеченное окошко проходило недостаточно воздуха и света.
Ни разу Кельберг не заметил ни одного заключенного и до него не доносился шум шагов или звуки голосов в коридоре, не считая ходьбы охранников взад-вперед.
Правда, в заключении была одна особенность: его не выводили на предусмотренную в регламенте десятиминутную прогулку во дворе тюрьмы, прогулку, на которую имеют право заключенные во всем мире, даже политические.
В этот вечер, когда мрачная тюрьма уже в течение нескольких часов была окутана могильной тишиной, в камеру Кельберга вошли четверо вооруженных милиционеров в сапогах и касках, чтобы отвести его в приемную, расположенную посередине главного коридора подразделения. В плохо освещенной, с голыми стенами и без какой бы то ни было мебели комнате Кельберга ждали четверо людей в гражданской одежде и с каменными лицами.
Только один из них представился:
— Полковник Назести, из военной безопасности.
Это был невысокий, сухой, с грубым лицом, темными глазами и белыми прядями в волосах человек лет за пятьдесят.
— Наш разговор будет коротким, Людвиг Кельберг, — заявил он монотонным голосом. — Вы арестованы с поличным и обвиняетесь в шпионаже. Ваше дело будет рассмотрено военным трибуналом сразу после окончания следствия. Вы имеете право на адвоката, но процесс будет закрытым. Надеюсь, вы полностью признаете свою вину?
— Нет, — твердо ответил Кельберг, — я не принимаю этого обвинения.
— Вы не принимаете этого обвинения?
— Я не шпион.
Румынский офицер недоверчиво приподнял брови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30