Затем я сосредоточился на человеке из зрительного зала, каком-то парне в белой футболке, который был увлечен сексуальной фантазией при участии одной из восточногерманских спортсменок. Другой человек, наверное, тренер, был поглощен предстоящим выступлением своей подопечной. Женщина из зрительного зала тоже смотрела на нее и думала: «Красивая девушка… в прошлом году сильно травмировалась…, надеюсь, она хорошо справится».
Я обратил внимание на то, что я не улавливал слова, но ощущал понятия, иногда тихие и приглушенные, иногда ясные и отчетливые. Вот таким способом я мог «понимать» русский, немецкий или другой язык.
Я заметил еще одну вещь. Когда советская спортсменка выполняла свою программу, ее ум безмолвствовал. Когда она закончила и вернулась в свое кресло, ее ум опять зашевелился мыслями. То же происходило и с немецким гимнастом на кольцах и с американцем на перекладине. Более того, у лучших, из выступавших, были самые безмолвные умы в их моменты истины.
Одного парня из Восточной Германии отвлек шум на трибунах во время выполнения сальто на параллельных брусьях через стойку на руках. Я почувствовал, как его мысль потянулась за шумом, он подумал: «Что?…» и он смазал свой выход из сальто на стойку рук».
Как заправский телепат-вуайерист, я подглядывал в умы аудитории. «Я голоден…, мне нужно успеть к одиннадцати на самолет или плакали мои планы на Дюссельдорф… Как хочется есть!» Но как только, кто-либо из участников начинал свое выступление, умы в зрительном зале также затихали.
В первый раз я осознал, за что я так люблю гимнастику. Она давала мне благословенное отдохновение от шума в моей голове. Когда я раскачивался и делал сальто, ничего больше не существовало. Когда мое тело активно двигалось, мой ум отдыхал в мгновениях тишины.
Мысленный шум из аудитории стал раздражать меня, как раздражает громкое радио. Я опустил бинокль, позволив ему повиснуть на шее. Но ремешок -то я не накинул, и чуть было не свалился вниз, пытаясь поймать падающий, прямо на подиум, бинокль!
«Сок!» — в смятении зашептал я. Он сидел безмятежно. Я глянул вниз, чтобы увидеть последствия падения, но бинокль исчез.
«Пока ты здесь со мной, явления подчинены немного другому набору законов», — усмехнулся Сократ.
Он исчез, а меня кувырком понесло в пространстве, однако, не вниз, а вверх. У меня появилось слабое ощущение отхода от края обрыва, вниз по склону, в туман, словно в кино наоборот.
Сократ вытирал мое лицо влажной тканью. По-прежнему, привязанный к стулу, я, без сил, сполз вниз по спинке.
«Ну, как? — сказал он, — занимательное путешествие?»
«Еще бы. Как насчет того, чтобы развязать меня?»
«Еще не время», — ответил он, потянувшись к моей голове.
Я промямлил: «Нет, не надо!» В глазах сразу потемнело, взвыл ветер, уносивший меня, прочь, в пространство и время.
Я стал ветром, однако, с глазами и ушами. Я видел и слышал далеко и широко. Я дул мимо восточного побережья Индии, недалеко от Бенгальского залива, мимо уборщицы, моющей пол. В Гонг-Конге, я кружился вихрем около продавца шелковой лавки, громко торгующегося с покупателем. Я мчался по улицам Сан-Паоло, высушивая пот на телах немецких туристов, которые играли в волейбол под горячим тропическим солнцем.
Я облетел все страны, проносясь, с громом, по Китаю и Монголии, а также по огромным и богатым просторам Советского Союза. Порывом ветра я пролетел по долинам и пастбищам Австрии, холодным лезвием прошел по фьордам Норвегии. Я носил мусор по Ру Пигаль в Париже. Один раз я был смерчем в середине Техаса, а потом я стал нежным бризом, ласкающим волосы молодой девушки, обдумывающей самоубийство в Кантоне, штат Огайо.
Я испытал каждую эмоцию, слышал каждый крик боли и раскат смеха. Любое человеческое обстоятельство было открыто моему взору. Я прочувствовал все, и понял.
Мир был населен мыслями, кружившимися быстрее любого урагана, в поисках развлечения и бегства от трудностей перемен; дилеммы жизни и смерти — в поисках цели, безопасности, удовольствия; в попытках постичь суть тайны. Любой человек, в любой точке земного шара, жил этими беспорядочными, горькими поисками. Реальность никогда не совпадала с их мечтами; счастье всегда оказывалось как раз за углом — тем самым углом, за который они никогда не сворачивали.
И источником всего этого был человеческий ум.
Сократ снимал привязные ленты, удерживавшие меня. Солнечный луч ударил через окна гаража прямо мне в глаза — глаза, увидевшие так много, — наполнив их слезами.
Сократ помог мне дойти до офиса. Дрожа, я лежал на диване, осознавая, что мне уже никогда не быть тем наивным и важничающим юнцом, который просидел, болтаясь, в том сером кресле несколько минут, часов или дней. Я чувствовал себя очень старым. Я увидел страдание мира и состояние человеческого ума, и я почти рыдал от безутешной грусти. Выхода не было.
Сократ, напротив, был весьма оживлен. «Ну что же, время для игр истекло. Моя смена почти закончилась. Деточка, почему бы тебе, не доковылять к себе домой и не выспаться?»
С кряхтением я поднялся на ноги и сунул руку не в тот рукав куртки. Высвобождаясь, я спросил слабым голосом: «Сократ, а зачем ты меня привязывал?»
«Гляжу, для вопросов у тебя всегда находятся силы. Я связал тебя для того, чтобы ты не свалился со стула, носясь туда сюда, изображая Питера Пэна.
«Я что, в самом деле, летал? Я ощущал полет», — я снова тяжело опустился.
«Давай, пока, остановимся на том, что это был полет воображения».
«Ты меня загипнотизировал или, как?»
«Не в том смысле, в котором ты думаешь и, конечно, не в той степени, в которой ты был загипнотизирован своими собственными умственными процессами».
Он засмеялся, поднял свой рюкзачок (где я видел его раньше?) и приготовился уходить. «То, что я сделал, заключалось в том, чтобы вытянуть тебя в одну из параллельных реальностей — для твоего развлечения и обучения».
«Как?»
«Это немного сложнее. Почему бы нам не оставить это на следующий раз», — Сократ зевнул и потянулся как кот. Выходя за дверь, я услышал голос Сократа позади: «Спи спокойно. Когда ты будешь просыпаться, тебя ждет маленький сюрприз».
«Пожалуйста, без сюрпризов» — промямлил я, и, засыпая на ходу, побрел домой. Я едва помню, как упал на свою кровать. Потом темнота.
Я проснулся от звука тиканья заводных часов, стоящих на комоде с выдвижными ящиками. Но у меня не было заводных часов; у меня не было голубого комода с ящиками; не было у меня и этого толстого стеганого одеяла, которое теперь лежало в беспорядке у моих ног. Затем я заметил, что ноги тоже не были моими. «Слишком маленькие», — подумал я. Солнце ярко светило сквозь незнакомое витражное окно.
Кто я, и где я нахожусь? Я попытался вспомнить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61