Зрители покатывались от смеха. Толик, размахивая руками «ой! не могу!», зачерпнул рукавом полтарелки холодца и плеснул на декольтированную часть супруги. Сутункина то и дело пищала: «Ай! девочки! обмочусь! Ай! обмочусь!» Костя рыготал, распахнув рот на полстола, забыв про видеосъемки.
Довела Светка взрослых до смехоэкстаза. Но как только папа-Гена перестал петь, слезы мигом высохли, Светка пошмыгала носом и, получив кусок ананаса, как ни в чем ни бывало убежала.
— Вот это номер! — вскочил Костя. — А если я? Он ринулся в детскую, рявкнул во все горло:
Горе-горькое по свету шлялося…
И по новой:
Горе-горькое…
После чего вернулся, руки трясутся в нетерпении:
— Слова напишите, не знаю.
Накатали слова. Костя с ними скрылся в детской, душераздирающе заревел по бумажке.
Зрители сидели с напряженными ушами: заплачет — не заплачет?
Почти как на стадионе: забьют или нет?
Забили. Светкин пронзительный рев раздался под потолком.
— Во шапито! — влетел восхищенный Костя. — Блеск Светка!
— А як же! — гордо сказал папа-Гена.
— Надо заснять! — схватил Костя камеру.
На съемки пошли все. Светке дали банан. Она трескала, ничего не подозревая. Папа-Гена с удовольствием завыл:
Средь высоких хлебов затерялося…
Первый «блин» не удался — кассета закончилась на самом интересном, когда Светка заплакала, месте. ? Второй дубль оператор, просмотрев, забраковал, решил: в кадре должны быть вместе и поющий, и ревущий. А то непонятно, что к чему.
— Все, снято! — наконец крикнул он. Одним словом, весело гульнули. Костя позвонил Гене через пару дней:
— Я сейчас показал цирк со Светкой корешам, они не верят: не косячь, говорят, ее за кадром щипали. У меня в некоторых местах коряво снято, до пояса брал. Так что хватай Светку и приезжай.
— Поздно, — сказал Гена, — Светку спать укладываем.
— Плачу сто баксов! — горячо убеждал Костя. — Сразу!
Гена поколебался немного и схватил Светку в охапку. Такие деньги на дороге не валяются.
У Кости тоже. Он поспорил с дружками на 200 долларов, что Светка завоет от «горя-горького».
И Светка дядю Костю не подвела. На первых словах песни заревела в три ручья!..
ЗАНАКА
Никола Наумов успел бы к выносу тела, кабы не заминка в Тюмени. Вышел на перрон размять засидевшиеся ноги, навстречу наряд милиции. Никола в носках совершал променад. Обувь, стоит заметить, и летом не сезонная, тем более — в октябре. И одет Никола был непрезентабельно: брюки на заду лоснящиеся, на коленях пузырящиеся, обремканные по низу. Рубашка как из мусорного ведра. Да и то сказать, не с тещиных блинов возвращался мужик — с северной нефтевахты. Четырехдневная щетина на скулах, столько же дневный перегар изо рта. Скажи кому, что слесарь шестого разряда — ни за что не поверят. Бомж и бомж.
За бомжа и приняли. Поезд тем временем ту-ту. Только на следующий день упросил Никола милицию позвонить в свою контору. Особых примет у Николы на банду уголовников хватит: рыжий, косоватый, передних зубов нет, лысина…
Одним словом, портрет по факсу можно не посылать. Сличили Николу по телефону с оригиналом и отпустили. Не извинились, но стоптанные тапочки дали…
Счастливый приезжает Никола домой, а ему обухом по голове — Петруха-сосед, дружок первейший, помер. Вчера последний путь совершил.
— В чем похоронили? — ошарашенно сел Никола на порог. — В чем?
— В гробу, — ответила жена Николы.
— Понятно, не в колоде. В костюме каком?
— В каком! У Тамарки, сам знаешь, деньги куда идут! Один приличный костюм всю жизнь у Петрухи, в нем и схоронили.
Это был еще один удар, причем ниже пояса. Его, Николы, тысяча долларов накрылись медным тазиком, точнее — крышкой гроба.
Удружил Петруха.
Его жена Томка была профессиональной больной. За год всаживала себе уколов больше, чем нормальный человек за всю жизнь. Без горсти таблеток за стол не садилась. В поликлиниках врачам всех кабинетов дурно становилось, когда Томка переступала порог учреждения. Она любому доктору на раз могла высыпать кучу симптомов болезней, гнездящихся в ее членах.
Богатырский был у Томки организм. Хилый давно бы окочурился от такой прорвы химии, что прогоняла через внутренности Томка. А ей хоть бы хны. Два раза даже заставляла врачей оперировать себя. Раньше-то, при бесплатной медицине, было проще, сейчас профессионально болеть в копеечку влетало. Но Томка уже не могла остановиться. Большая часть заработков Петрухи уходило на лекарства. Петруха не жаловался. Чем бы дите ни тешилось, лишь бы не вешалось.
На «КамАЗе» дальнобойщиком Петруха неплохо зарабатывал. На лекарства хватало. И все же мечтал Петруха о катере. Имел он слабость к водным просторам. Любил, когда ветер в лицо, брызги за шиворот, а днище волну мнет, как хочет. Не зря служил когда-то в морфлоте на эсминце «Стремительный», именем которого хотел назвать катер. Кабы не Томкины хвори… Но если у тебя машина под задницей и голова на плечах, а не то место, для которого сиденья в кабине ставят, всегда можно подкалымить. Что Петруха и делал, заначивая на катер. Прятал занаку от Томки в костюм, под подкладку. В кармане делал прореху, в нее — ни за что Томка не догадается — доллары просовывал и зашивал клад.
Катер он уже подсмотрел. Классный катерок. За две с половиной тысячи баксов. Тысяча была, а тысячу занял от всех втайне Никола. Свои доллары Никола тоже заначивал от супруги (ей только покажи — враз на тряпки растренькает), копил на подарок сыну — компьютер. До дня рождения было три месяца и компьютеры дешевели.
И вот баксы в могиле. Жалко Петруху. На рыбалку ездили, в бане парились… До слез жалко. Но и деньги Николе не жар-птица в клювике принесла. Как-то надо вызволять горбом заработанный компьютер. Но как? Обнародуй, что в могиле его тысяча долларов, кто поверит? «Больную женщину оббирать?!» — как резаная закричит Томка. Она больная-больная, а если что — из глотки вырвет.
Посему действовать нужно было по-партизански.
На следующий день вечером Никола, сказав дома, что поедет к брату в район, отправился на мотоцикле на кладбище. Сторожу наплел, дескать, брата похоронили в его костюме, а в кармане он забыл права и документы на машину. И пообещал 50 долларов.
— Сто, — запросил сторож, дедок с прохиндейской физиономией.
«Заплачу из Петрухиных, — подумал Никола, — по его вине вляпался в катавасию».
— И давай на берегу договоримся, — сказал сторож, — я тебе в копательном деле не товарищ! И если что: ты меня не знаешь, я тебя — первый раз вижу! Гроб поднять помогу, есть приспособа, милиция как-то пользовалась и забыла.
К Петрухе они пошли, когда кромешная тьма пала на кладбище.
Сторож выдернул крест, обезглавил могилу и ушел вместе с фонариком: «Тебе здесь светиться не след!» Оставил Николу один на один с бугорком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29