От Смоленского бульвара я шел по Садовому кольцу к Красным воротам, и
мне казалось, что я потерял брата. Тогда я еще не понимал, что брата
потерять невозможно.
Милорд - вот кто меня веселил.
Он был умен, а следовательно, интеллигентен. Ни о чем я не просил его
дважды, и он меня ни о чем не просил и никуда не просился. Он просто жил
рядом со мной, как небольшая тень у правого ботинка.
Рано утром, вставая с кровати, я опускал на пол босые ноги, и тут же
из-под кровати вылезал Милорд и лизал меня в пятку. Он не бегал бешено по
комнате, радуясь моему пробуждению, он просто сидел рядом с босою ногой,
которая постепенно становилась обутой.
Далее мы двигались вместе - я и Милорд у моего ботинка. Раньше я и сам
двигался возле ботинка старшего брата, а теперь, когда Боря уехал, у моего
ботинка появился Милорд.
Произошла замена, и я пока не понимал, что лучше: самому двигаться у
некоторого ботинка или двигать своим ботинком, у которого некто двигается.
Я все-таки желал двигаться у Бориного ботинка, и одновременно пускай бы
у моего ботинка двигался Милорд.
Но этого мне не было дано, и спасала только мысль о военной
переподготовке.
После завтрака мы с Милордом отправлялись во двор.
Утром во дворе совершенно не было никакой шпаны, и мы с Милордом вдвоем
гуляли у фонтана.
От нечего делать я учил Милорда стоять у меня на голове.
Дело это было сложным. Прыгнуть прямо ко мне на голову Милорду не
удавалось - не допрыгивал, и в конце концов я подсаживал его на верхнюю
гипсовую розу фонтана, и Милорд перебирался с нее ко мне на голову. В те
голы я носил довольно-таки крепкую кепку, которая помогала в наших опытах.
С Милордом на голове гулял я у фонтана. поджидая хоть какой-нибудь,
хотя бы мелкой шпаны.
Но тут с третьего этажа моя тетушка начинала громко через форточку на
весь двор называть по имени мое имя. Она всячески намекала на те важные
дела, которые мне предстояли и которые в будущем должны были провести резкую
грань между мной и уличной шпаной.
Голова и ботинок - вот предметы, которые я предоставил Милорду, но
частично голова моя была занята и другими предметами. Я готовился в
институт.
Все в нашем дворе, конечно, понимали, что в институт мне в жизни не
поступить. Понимал это я, понимал. это и брат мой Боря, понимали школьные
учителя, разве только Милорд ничего не понимал. Но, пожалуй, даже и он
догадывался, что человек, который носит на голове гладкошерстного
фокстерьера, вряд ли поступит в педагогический институт.
Но жил на свете Владимир Николаевич Протопопов,, который не понимал,
что я не поступлю. Он понимал, что я поступлю, и мне было неловко знать, что
я провалюсь и подведу Владимира Николаевича Протопопова.
Владимир Николаевич был великий учитель. Преврлтить двоечника в
троечника для него было пара пустяков. Один только вид Владимира Николаевича
- его яростная борода и пронзительный взгляд - мгновенно превращал
двоечника в троечника.
Когда же Протопопов открывал рот и слышались неумолимые. раскаты,
новообретенному троечнику ничего в жизни не оставалось, кроме последней
мучительиой попытки превращения в четверочника.
- А дальше уже от бога, - решал обычно Владимир Николаевич.
Брат мой Боря, тяжелейший в те времена двоечник-рецидивист,
рассказывал, как Владимир Николаевич Протопопов впервые вошел к ним в класс
поздней осенью сорок шестого года.
Дверь их класса вначале сама по себе затряслась.
Она тряслась от волнения и невроза. Она чувствовала, что к ней кто-то
приближается, а кто - не понимала. У нее дрожали зубы, ее бил озноб, и с
грохотом наконец дверь распахнулась.
Мохнатейшая шапка-ушанка, надвинутая на самые брови, из-под которых
блистали пронзительные стальные глаза, возникла в двери - и явился
Протопопов.
Он был, как я уже подчеркивал, в шапке, а на правом его плече висел
рюкзак. Кроме того, он был в черном костюме и в галстуке, но именно шапка и
рюкзак вспоминались впоследствии, а галстук и костюм позабылись.
Стремительным и благородным каким-то полушагом-полупрыжком Владимир
Николаевич достиг учительского стола и грозно провещился:
Как с древа сорвался предатель ученик...
Ученики, которые успели встать, что6 поприветствовать учителя,
остолбенели у парт своих, те же, что встать не успели, так и. замерли в
полусидячем-полустоячем положении.
Владимир Николаевич между тем впал в тяжелейшую паузу. В глазах его
было предельное внимание. Он явно следил, как срывается ученик-предатель с
воображаемого древа и летит в бездну.
Бездна эта была бездонна, и поэтому пауза могла тянуться сколько
угодно. И всем ясно было, что, пока летящий предатель не достигнет
чего-нибудь, обо что можно вдребезги расшибиться, Протопопов будет следить
за его полетом.
И тут послышался страшный удар. Это Протопопов обрушил с плеча на стол
свой рюкзак.
И всем ясно стало, что предатель достиг чего-то и расшибся вдребезги.
Это была мгновенная и страшная смерть.
Протопопов протянул было руку к шапке, хотел было снять ее, но
раздумал.
После смерти образовалась пустота.
В пустоте же этой медленно начинало что-то копошиться, зашуршало
что-то, а что - было непонятно.
- Диавол прилетел, - прошеитал Протопопов. - К лицу его приник.
И Владимир Николаевич отвернулся от этой картины, ему неприятно было
видеть все это. Но объяснить происходящее было все-таки необходимо, и он
слелал это крутыми и сильными словами:
... Дхнул жизнь в него, взвился с своей
добычей смрадной
И бросил труп живой в гортань геенны
гладной...
Владимир Николаевич пошарил многозначительно в рюкзаке и вытащил из
него австрийский обоюдоострый штык, потом достал буханку хлеба и снял,
наконец, шапку. Взрезал штыком буханку и начал есть хлеб.
Ученики окончательно окоченели.
Они не поняли ничего, кроме того, что столь знакомое им слово "ученик"
неприятно сочетается со словом "предатель". А некоторые ребята попроще и
дело поняли просто: если они будут плохо учиться - "диавол" будет в них
"жизнь дхать". Борода же Владимира Николаевича, в которой исчезала краюха
хлеба, всем без исключения представилась вратами, ведущими в егортань геенны
гладной".
Владимир Николаевич, поедая хлеб, лукаво поглядывал на учеников и
бормотал, кивая кое на кого из класса:
Им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни...
Окоченевшие ученики немедленно почувствовали себя гагарами, и многим
мучительно захотелось, чтоб наслажденье битвой жизни сделалось им доступно.
1 2 3 4 5 6 7 8