Что на том свете, что на этом – недоумков везде хватает. Небось один такой и валяет дурака. В чем дело, что я такого сказала?
Девицы подозрительно уставились на Фабьену, которая прямо-таки корчилась со смеху.
– Ничего-ничего, простите, я не над вами, – еле выговорила она, – просто в кои-то веки Жаку досталось… Всю жизнь морочил людей своими дурацкими розыгрышами, а тут сам напоролся. Прости, малыш, – она притянула к себе мордашку Люсьена и поцеловала, – но ты же видишь – это такие пустяки. Я очень люблю твоего папу и уверена: если он нас сейчас видит, то тоже смеется.
– Но я сжег его картины! – ужасается Люсьен.
– Он напишет другие, – утешает его мулатка. – Увидишь его во сне – скажи «я тебя люблю», и он будет посылать тебе по ночам картинки, тебе одному. Вот как надо общаться с мертвыми. Только так.
Парики и кудряшки затряслись в знак согласия. Люсьен улыбнулся. Феям никогда не поздно прилететь и склониться над кроваткой.
Что ж, кажется, тут все в порядке и мое присутствие больше не требуется. По мере того как удаляется сцена, стихают смех и сердечные слова, я словно бы медленно поднимаюсь. На другой небесный уровень…
И вдруг приземляюсь в спальне Одили, полной рывков и стонов. Жан-Ми выполняет супружеский долг. Глаза у мужа и жены закрыты, и Одиль с такой силой взывает ко мне, что меня буквально прибивает к изножью кровати и я вынужден наблюдать их любовь. Только было снизошедший в душу мир испаряется под напором грубой плоти от одной мысли о том, что я, по милости нашей кассирши, обречен целую вечность, ad vitam aeternam, быть виртуальным участником ее любовных утех.
– Жак!
Я цепенею. Полупрозрачная белая фигура по ту сторону кровати произнесла мое имя. Взмахом туманного рукава она указывает на вспотевшего от усердия Жана-Ми.
– Он думает обо мне все десять лет, чуть ли не каждый раз. А она часто звала тебя. Пока ты был жив, проступали только детали: глаза, зажатая в руке кисть…
– Сара, ты?!
– Ты не забыл меня? Но почему-то никогда не звал…
Любовный дуэт набирает силу. Одиль вскрикивает, Жан-Ми шумно дышит. Мы с Сарой при них. От волнения я не могу говорить. Ее же слова воспринимаю как разноцветные импульсы, окрашивающие ее светящийся контур. Сара. Неприступная задавака. Круглая отличница, особенно любила биологию и целыми днями сидела дома над микроскопом. Хорошенькая или нет – мне и в голову не приходило оценивать с этой точки зрения столь недосягаемое светило. А Жан-Ми, судя по всему, оценил. После окончания школы Сара уехала в Париж и там нахватала каких-то умопомрачительных дипломов – так рассказывала нам ее мать, с конца весны до начала осени торговавшая в парке мороженым. Потом защитила докторскую по молекулярной биологии и стала директором исследовательского центра при молочной фирме «Жерве – Данон». И хоть мать хвасталась жалованьем дочки – пятьдесят тысяч франков в месяц, – в городе потешались: стоило кончать университет, чтобы заниматься йогуртами… В Эксе Сара больше не появлялась. У Дюмонселей, если вдруг заговаривали о ней, называли ее не иначе как «жерведанонкой». Зимой того года, когда я женился, она разбилась на машине. Яркой кометой промелькнула на нашем небосклоне в школьные годы и давно забылась, как множество других в жизни. Может быть, Жан-Ми был единственным, в чьей памяти она еще существовала, единственным, кто мог ее удержать.
– Наконец-то ты тут, наконец есть хоть кто-нибудь! А то я говорю-говорю с ним, а он ничего не слышит, затаскивает в постель, делает свое дело и отсылает назад – вот и все. Послушай меня, Жак, умоляю тебя, послушай! Эволюция началась не с кембрийского взрыва, как все думают, а на три миллиарда лет раньше, в эпоху бактерий. Состав протоплазмы в наших клетках в точности повторяет состав протоокеанов. Я доказала это, все формулы в архивах «Данон» в Сюси-ан-Бри, ячейка номер сто сорок четыре, синяя папка. Ее сдали на хранение не открывая. Скажи им, я никак не могу!
– Сара… Я тоже не могу… Ты первая душа, которую я вижу…
– Ты меня чувствуешь там, внутри?
– Да! – стонет Одиль.
– Жизнь создали бактерии, без них первые растения не смогли бы ассимилировать азот, необходимый для развития животных… Бактерии управляют эволюцией, слышишь, Жак, они создали нас в своих целях: мы должны построить космические ракеты, чтобы распространить бактерии на другие планеты… Я показала это на примере термитов, все лежит в синей папке, но они заглянули только на последнюю страницу – там формула молочного фермента, абсорбирующего токсины… Понимаешь, термиты с помощью своих бактерий пожирают древесину и выделяют метан, который служит для поддержания кислородного насыщения на уровне двадцати одного процента. На пять процентов больше – и все живое бы сгорело, на пять меньше – не могло бы дышать. Я доказала, что бактерии регулируют гомеостаз Земли!
– Я ничего не понимаю, Сара… Ты говоришь слишком быстро…
– Нет времени, они сейчас кончат! Раз ты меня слышишь и видишь, значит, мои бактерии взяли у твоих определенные гены, чтобы восполнить функцию, которой не обладает их ДНК. Точно так же при зарождении Земли они расщепили молекулы воды, чтобы получить водород… Спустя сто миллионов лет они едва не уничтожили сами себя из-за одновременно высвободившегося огромного количества кислорода. Тогда они позаимствовали генетический материал у других микроорганизмов, которые потребляли кислород. Мы – потомки этого слияния. Скажи им все это!
– Сара! Я пытался поговорить со своим сыном, а мое место в стакане занял другой дух, бактерия-паразит. Как ее прогнать?
– Понимаешь, у меня есть доказательство того, что наши бактерии перешли из одного царства природы в другое с помощью управляемой эволюции…
– Так, значит, вот мы кто такие, да? Наша память – скопище бактерий. Бактерии, покинувшие мое тело, это теперь я? Они проникают в мысли других людей, позволяют мне переноситься с места на место, устремляются на зов? Да, Сара? Это они, бактерии, и перевоплощаются, да?
– У меня есть доказательство! Вещества, из которых состоит скелет, были сначала отброшены как отходы. А потом в ходе эволюции бактерии их приспособили. H2O2 + CO2 + Ca. Слышишь? Надо найти в синей папке страницу двадцать пять. Понимаешь?
– Да, Сара.
– Спасибо, Жак, спасибо. Передай это кому-нибудь, кто тебя услышит… сто сорок четвертая ячейка в Сюси-ан-Бри…
– Хорошо, Сара.
– Нет, нет, Жан-Ми, хватит!
– Нет, ты кончишь, ты у меня кончишь!
Кровать сотрясается все сильнее, нас с Сарой бросает друг к другу, и наши мысли, воспоминания сплетаются на ином, не требующем понимания уровне. Чем ближе миг наслаждения, тем полнее сливаемся мы, смешивая страхи и краски – или, может быть, Сара просто бледнеет. На меня обрушивается вся бездонность ее прошлого и нынешнего одиночества, так что я начинаю понимать, какое счастье, что меня тревожат столько оставшихся на земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Девицы подозрительно уставились на Фабьену, которая прямо-таки корчилась со смеху.
– Ничего-ничего, простите, я не над вами, – еле выговорила она, – просто в кои-то веки Жаку досталось… Всю жизнь морочил людей своими дурацкими розыгрышами, а тут сам напоролся. Прости, малыш, – она притянула к себе мордашку Люсьена и поцеловала, – но ты же видишь – это такие пустяки. Я очень люблю твоего папу и уверена: если он нас сейчас видит, то тоже смеется.
– Но я сжег его картины! – ужасается Люсьен.
– Он напишет другие, – утешает его мулатка. – Увидишь его во сне – скажи «я тебя люблю», и он будет посылать тебе по ночам картинки, тебе одному. Вот как надо общаться с мертвыми. Только так.
Парики и кудряшки затряслись в знак согласия. Люсьен улыбнулся. Феям никогда не поздно прилететь и склониться над кроваткой.
Что ж, кажется, тут все в порядке и мое присутствие больше не требуется. По мере того как удаляется сцена, стихают смех и сердечные слова, я словно бы медленно поднимаюсь. На другой небесный уровень…
И вдруг приземляюсь в спальне Одили, полной рывков и стонов. Жан-Ми выполняет супружеский долг. Глаза у мужа и жены закрыты, и Одиль с такой силой взывает ко мне, что меня буквально прибивает к изножью кровати и я вынужден наблюдать их любовь. Только было снизошедший в душу мир испаряется под напором грубой плоти от одной мысли о том, что я, по милости нашей кассирши, обречен целую вечность, ad vitam aeternam, быть виртуальным участником ее любовных утех.
– Жак!
Я цепенею. Полупрозрачная белая фигура по ту сторону кровати произнесла мое имя. Взмахом туманного рукава она указывает на вспотевшего от усердия Жана-Ми.
– Он думает обо мне все десять лет, чуть ли не каждый раз. А она часто звала тебя. Пока ты был жив, проступали только детали: глаза, зажатая в руке кисть…
– Сара, ты?!
– Ты не забыл меня? Но почему-то никогда не звал…
Любовный дуэт набирает силу. Одиль вскрикивает, Жан-Ми шумно дышит. Мы с Сарой при них. От волнения я не могу говорить. Ее же слова воспринимаю как разноцветные импульсы, окрашивающие ее светящийся контур. Сара. Неприступная задавака. Круглая отличница, особенно любила биологию и целыми днями сидела дома над микроскопом. Хорошенькая или нет – мне и в голову не приходило оценивать с этой точки зрения столь недосягаемое светило. А Жан-Ми, судя по всему, оценил. После окончания школы Сара уехала в Париж и там нахватала каких-то умопомрачительных дипломов – так рассказывала нам ее мать, с конца весны до начала осени торговавшая в парке мороженым. Потом защитила докторскую по молекулярной биологии и стала директором исследовательского центра при молочной фирме «Жерве – Данон». И хоть мать хвасталась жалованьем дочки – пятьдесят тысяч франков в месяц, – в городе потешались: стоило кончать университет, чтобы заниматься йогуртами… В Эксе Сара больше не появлялась. У Дюмонселей, если вдруг заговаривали о ней, называли ее не иначе как «жерведанонкой». Зимой того года, когда я женился, она разбилась на машине. Яркой кометой промелькнула на нашем небосклоне в школьные годы и давно забылась, как множество других в жизни. Может быть, Жан-Ми был единственным, в чьей памяти она еще существовала, единственным, кто мог ее удержать.
– Наконец-то ты тут, наконец есть хоть кто-нибудь! А то я говорю-говорю с ним, а он ничего не слышит, затаскивает в постель, делает свое дело и отсылает назад – вот и все. Послушай меня, Жак, умоляю тебя, послушай! Эволюция началась не с кембрийского взрыва, как все думают, а на три миллиарда лет раньше, в эпоху бактерий. Состав протоплазмы в наших клетках в точности повторяет состав протоокеанов. Я доказала это, все формулы в архивах «Данон» в Сюси-ан-Бри, ячейка номер сто сорок четыре, синяя папка. Ее сдали на хранение не открывая. Скажи им, я никак не могу!
– Сара… Я тоже не могу… Ты первая душа, которую я вижу…
– Ты меня чувствуешь там, внутри?
– Да! – стонет Одиль.
– Жизнь создали бактерии, без них первые растения не смогли бы ассимилировать азот, необходимый для развития животных… Бактерии управляют эволюцией, слышишь, Жак, они создали нас в своих целях: мы должны построить космические ракеты, чтобы распространить бактерии на другие планеты… Я показала это на примере термитов, все лежит в синей папке, но они заглянули только на последнюю страницу – там формула молочного фермента, абсорбирующего токсины… Понимаешь, термиты с помощью своих бактерий пожирают древесину и выделяют метан, который служит для поддержания кислородного насыщения на уровне двадцати одного процента. На пять процентов больше – и все живое бы сгорело, на пять меньше – не могло бы дышать. Я доказала, что бактерии регулируют гомеостаз Земли!
– Я ничего не понимаю, Сара… Ты говоришь слишком быстро…
– Нет времени, они сейчас кончат! Раз ты меня слышишь и видишь, значит, мои бактерии взяли у твоих определенные гены, чтобы восполнить функцию, которой не обладает их ДНК. Точно так же при зарождении Земли они расщепили молекулы воды, чтобы получить водород… Спустя сто миллионов лет они едва не уничтожили сами себя из-за одновременно высвободившегося огромного количества кислорода. Тогда они позаимствовали генетический материал у других микроорганизмов, которые потребляли кислород. Мы – потомки этого слияния. Скажи им все это!
– Сара! Я пытался поговорить со своим сыном, а мое место в стакане занял другой дух, бактерия-паразит. Как ее прогнать?
– Понимаешь, у меня есть доказательство того, что наши бактерии перешли из одного царства природы в другое с помощью управляемой эволюции…
– Так, значит, вот мы кто такие, да? Наша память – скопище бактерий. Бактерии, покинувшие мое тело, это теперь я? Они проникают в мысли других людей, позволяют мне переноситься с места на место, устремляются на зов? Да, Сара? Это они, бактерии, и перевоплощаются, да?
– У меня есть доказательство! Вещества, из которых состоит скелет, были сначала отброшены как отходы. А потом в ходе эволюции бактерии их приспособили. H2O2 + CO2 + Ca. Слышишь? Надо найти в синей папке страницу двадцать пять. Понимаешь?
– Да, Сара.
– Спасибо, Жак, спасибо. Передай это кому-нибудь, кто тебя услышит… сто сорок четвертая ячейка в Сюси-ан-Бри…
– Хорошо, Сара.
– Нет, нет, Жан-Ми, хватит!
– Нет, ты кончишь, ты у меня кончишь!
Кровать сотрясается все сильнее, нас с Сарой бросает друг к другу, и наши мысли, воспоминания сплетаются на ином, не требующем понимания уровне. Чем ближе миг наслаждения, тем полнее сливаемся мы, смешивая страхи и краски – или, может быть, Сара просто бледнеет. На меня обрушивается вся бездонность ее прошлого и нынешнего одиночества, так что я начинаю понимать, какое счастье, что меня тревожат столько оставшихся на земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70