Свидетельство о рождении и гражданстве
котятам на руки или лапы не выдают. Дискриминация, конечно, а может, и
более того - скрытый геноцид.
Я так думаю, это хорошо, что только вот такие на котов дискримина-
ция и геноцид. И не возникает чего-нибудь еще, более горького. А горь-
кое?.. Ну вот представьте себе, вдруг бы да возникла среди котов язы-
ковая проблема. Пожелал бы, к примеру, некий один кот петухом кукаре-
кать, а второй, скажем, собакой лаять. Что бы из этого получилось? Ко-
нечно, великая путаница. Внешне - кот котом. Но лает. То ли собаку
дразнит, то ли подлаживается под нее, по иному пункту о национальности
норовит пройти. Собака, по моему суждению, тоже не осталась бы в сто-
роне. И у нее бы крыша поехала. Кто ответит мне, на каком языке собаке
лаять, когда кот по-собачьему чешет? У меня самого крыша клонится, и
немного кукарекать хочется.
И потом. Это же новый Вавилон. Все кругом говорят на никому не по-
нятном языке. Время начинать третью мировую войну. Войну котов и собак
и не присоединившихся ни к кому петухов. А куда деваться людям? Кто их
хаты сторожить будет? И самое главное, вопрос ребром. Коты ушли на
войну: райком закрыт, как раньше говорили. Но закрыт-то он закрыт, а
кто будет мышей ловить? Я, например, отказываюсь, потому что знаю та-
кой случай. Один шахтер на спор поймал и съел в шахте мышь. Думаете,
получил машину, что была поставлена на кон? Черта лысого. Восемь лет
тюрьмы присудили: за издевательство над животным. А я в тюрьму не же-
лаю, хотя и не брезгливый. Хорошо, что у котов нет языкового вопроса.
Как родился, начал мяучить и мурлыкать на материнском языке, так и
продолжает. Не шпрехает, не спикает и не акает. Сегодня, правда, нем-
ного страшно: мы и котов способны с панталыку сбить, задурить им голо-
ву.
Я и сам сегодня не знаю, что со мной сейчас проделывают. Не знаю,
кто я. Хоть и документ имею. Паспорт державы, которой уже нет, испари-
лась. Язык чужой, туфли заморские, пиджак серо-буро-малиновый, а
штык... Нет штыка, нет. А был, был немецкий, в хате лучину щепать. Да
какие-то заезжие, гастролирующие сегодня повсюду коллекционеры ноги
ему приделали. Будто что-то и со мной проделали. Поменяли голову, по-
хоже, на нечто совсем иное. Я и не приметил бы, зачем мне сегодня эта
голова. Но только в определенное и неотложное время путаться стал: то
ли есть, то ли нет... И мерзнет, мерзнет на ветру новая голова. Перед
другими людьми было поначалу неловко. А потом присмотрелся: батюш-
ки-светы, да такое на сегодня утворено не только со мной. Великие шут-
ники, вчерашние самые-самые строители нового мира. Несчастная моя го-
лова.
Но думать стало сподручнее и широко. Я сейчас на обе стороны сразу
думаю, а может, даже на все четыре. И громко, в голос, ничего и никого
не боясь, как и все сегодня думают. Думают, что думают. Это ведь тоже
заразительно, еще больше, чем смех. Подхватила голова смешинку, будто
у матери подмазку со сковороды съела.
А новая голова больше рынком и коммерцией озабочена - это значит
по-простому: как, где и что украсть. Миллионами ворочает и геополити-
кой занята. Само собой, конечно, какая голова, такой и рынок. И оттого
порой на той новой голове-морде прыщи лезут. Видные прыщи, белеют,
краснеют, соборятся, элдэпэрятся и еще что-то подобное вытрюшивают.
Одно неудобство - путаница все же образуется и без третьей мировой
кошачьей войны. Никак две моих головы не могут договориться меж собой,
прийти к согласию. Одна отдает приказ - направо, вторая - налево. В
общем-то, все, конечно, как и раньше: на месте бегом, шагом марш? Хо-
рошо еще, что мне, как тому орлу, приладили только две головы. А если
бы больше, чувствую, они просто бы меня разодрали. А так я пока жив и
во здравии, головы командуют, а я ни с места, пусть сами между собой
разбираются. Которая победит, той и буду подчиняться. Сильная голова -
это настоящая голова. Но если уж они меня допекут, пусть пеняют на се-
бя, обе, как тот петух, топора попробуют. Только вот с глазами непо-
нятное, и мысли в голове путаются. Многое и многих не узнаю, многие не
узнают меня. Не пойму что-то я, на каком свете нахожусь, говорят, что
в раю, но что-то в этом раю подозрительно горячо. Похоже, преждевре-
менно, без кончины и похорон, началась моя двенадцатая жизнь. И я вре-
менно сегодня всюду и нигде. Всюду одна только моя тень, силуэт, приз-
рак меня.
Потому я все и знаю о рыжем котенке. Моя жизнь перепутана с жизнью
того котенка и со всеми моими одиннадцатью житиями, что раньше проис-
ходили. Перекрестились дороги, сошлись на какой-то точке в пространс-
тве и времени. Отсюда и мое знание того, что было и есть, только вот
не дано знать, что будет, сокрыто от меня. Если есть холодильник - бу-
дет пиво холодное. Но это опять условно: если есть холодильник, если
будет электричество, если буду еще я и будет у меня это пиво.
А сам я с уверенностью могу только одно: засвидетельствовать. Была
жизнь, и был рыжий котенок. И был я. Подобно котенку, я плыл по своей
Лете. Котенка бросили в реку, чтобы уничтожить, утопить, пока он сле-
пой. А я вошел в ту же воду по собственной воле и желанию, когда мне
не исполнилось еще и года. Я уже научился ходить и, видимо, очень гор-
дился этим. Ходил по суху, аки по морю. По тверди добрел до берега ре-
ки и ступил в воду. Думал, что вода и твердь земная одно и то же.
А может, так оно и есть на самом деле. Вода спасительно, как рыжего
котенка, приняла меня, течение реки подхватило, понесло в белый свет
мимо родной хаты, на дворике которой еще не потерялась моя тень, не
угас мой смех и плач. И я счастливо помахал самому себе рукой, про-
щально засмеялся. Меня не пугала вода, она была такая же усмешливая.
Плыть самому мне было в новинку, до этого же меня только купали, мыли
в корыте или ночевках.
Речное течение несло, возвращало меня туда, откуда я пришел. Но я
был в ту пору бессмертен, хотя и не догадывался об этом. Дети до года
не могут утонуть. Они в самом деле, будто одуванчики на зеленом лугу
жизни, сотканы из солнечного луча, воздуха и смеха. Котята, и дети, и
все другие, наверное, существа, которым не исполнилось и года. Они еще
не познали жизни и потому легки под крыльями своих безгрешных ангелов.
В эту пору они сами еще способны летать и, наверно, летают. Летают, но
потом забывают об этом, время и жизнь подрезают им крылья.
Я радостно начал плавание по своей Лете в небытие. И нигде впереди
не было спасительной камышины, за которую бы смог зацепиться и задер-
жаться. Ее и не могло быть. В нашем человеческом плаванье по нашей ре-
ке Лете таких камышинок не бывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
котятам на руки или лапы не выдают. Дискриминация, конечно, а может, и
более того - скрытый геноцид.
Я так думаю, это хорошо, что только вот такие на котов дискримина-
ция и геноцид. И не возникает чего-нибудь еще, более горького. А горь-
кое?.. Ну вот представьте себе, вдруг бы да возникла среди котов язы-
ковая проблема. Пожелал бы, к примеру, некий один кот петухом кукаре-
кать, а второй, скажем, собакой лаять. Что бы из этого получилось? Ко-
нечно, великая путаница. Внешне - кот котом. Но лает. То ли собаку
дразнит, то ли подлаживается под нее, по иному пункту о национальности
норовит пройти. Собака, по моему суждению, тоже не осталась бы в сто-
роне. И у нее бы крыша поехала. Кто ответит мне, на каком языке собаке
лаять, когда кот по-собачьему чешет? У меня самого крыша клонится, и
немного кукарекать хочется.
И потом. Это же новый Вавилон. Все кругом говорят на никому не по-
нятном языке. Время начинать третью мировую войну. Войну котов и собак
и не присоединившихся ни к кому петухов. А куда деваться людям? Кто их
хаты сторожить будет? И самое главное, вопрос ребром. Коты ушли на
войну: райком закрыт, как раньше говорили. Но закрыт-то он закрыт, а
кто будет мышей ловить? Я, например, отказываюсь, потому что знаю та-
кой случай. Один шахтер на спор поймал и съел в шахте мышь. Думаете,
получил машину, что была поставлена на кон? Черта лысого. Восемь лет
тюрьмы присудили: за издевательство над животным. А я в тюрьму не же-
лаю, хотя и не брезгливый. Хорошо, что у котов нет языкового вопроса.
Как родился, начал мяучить и мурлыкать на материнском языке, так и
продолжает. Не шпрехает, не спикает и не акает. Сегодня, правда, нем-
ного страшно: мы и котов способны с панталыку сбить, задурить им голо-
ву.
Я и сам сегодня не знаю, что со мной сейчас проделывают. Не знаю,
кто я. Хоть и документ имею. Паспорт державы, которой уже нет, испари-
лась. Язык чужой, туфли заморские, пиджак серо-буро-малиновый, а
штык... Нет штыка, нет. А был, был немецкий, в хате лучину щепать. Да
какие-то заезжие, гастролирующие сегодня повсюду коллекционеры ноги
ему приделали. Будто что-то и со мной проделали. Поменяли голову, по-
хоже, на нечто совсем иное. Я и не приметил бы, зачем мне сегодня эта
голова. Но только в определенное и неотложное время путаться стал: то
ли есть, то ли нет... И мерзнет, мерзнет на ветру новая голова. Перед
другими людьми было поначалу неловко. А потом присмотрелся: батюш-
ки-светы, да такое на сегодня утворено не только со мной. Великие шут-
ники, вчерашние самые-самые строители нового мира. Несчастная моя го-
лова.
Но думать стало сподручнее и широко. Я сейчас на обе стороны сразу
думаю, а может, даже на все четыре. И громко, в голос, ничего и никого
не боясь, как и все сегодня думают. Думают, что думают. Это ведь тоже
заразительно, еще больше, чем смех. Подхватила голова смешинку, будто
у матери подмазку со сковороды съела.
А новая голова больше рынком и коммерцией озабочена - это значит
по-простому: как, где и что украсть. Миллионами ворочает и геополити-
кой занята. Само собой, конечно, какая голова, такой и рынок. И оттого
порой на той новой голове-морде прыщи лезут. Видные прыщи, белеют,
краснеют, соборятся, элдэпэрятся и еще что-то подобное вытрюшивают.
Одно неудобство - путаница все же образуется и без третьей мировой
кошачьей войны. Никак две моих головы не могут договориться меж собой,
прийти к согласию. Одна отдает приказ - направо, вторая - налево. В
общем-то, все, конечно, как и раньше: на месте бегом, шагом марш? Хо-
рошо еще, что мне, как тому орлу, приладили только две головы. А если
бы больше, чувствую, они просто бы меня разодрали. А так я пока жив и
во здравии, головы командуют, а я ни с места, пусть сами между собой
разбираются. Которая победит, той и буду подчиняться. Сильная голова -
это настоящая голова. Но если уж они меня допекут, пусть пеняют на се-
бя, обе, как тот петух, топора попробуют. Только вот с глазами непо-
нятное, и мысли в голове путаются. Многое и многих не узнаю, многие не
узнают меня. Не пойму что-то я, на каком свете нахожусь, говорят, что
в раю, но что-то в этом раю подозрительно горячо. Похоже, преждевре-
менно, без кончины и похорон, началась моя двенадцатая жизнь. И я вре-
менно сегодня всюду и нигде. Всюду одна только моя тень, силуэт, приз-
рак меня.
Потому я все и знаю о рыжем котенке. Моя жизнь перепутана с жизнью
того котенка и со всеми моими одиннадцатью житиями, что раньше проис-
ходили. Перекрестились дороги, сошлись на какой-то точке в пространс-
тве и времени. Отсюда и мое знание того, что было и есть, только вот
не дано знать, что будет, сокрыто от меня. Если есть холодильник - бу-
дет пиво холодное. Но это опять условно: если есть холодильник, если
будет электричество, если буду еще я и будет у меня это пиво.
А сам я с уверенностью могу только одно: засвидетельствовать. Была
жизнь, и был рыжий котенок. И был я. Подобно котенку, я плыл по своей
Лете. Котенка бросили в реку, чтобы уничтожить, утопить, пока он сле-
пой. А я вошел в ту же воду по собственной воле и желанию, когда мне
не исполнилось еще и года. Я уже научился ходить и, видимо, очень гор-
дился этим. Ходил по суху, аки по морю. По тверди добрел до берега ре-
ки и ступил в воду. Думал, что вода и твердь земная одно и то же.
А может, так оно и есть на самом деле. Вода спасительно, как рыжего
котенка, приняла меня, течение реки подхватило, понесло в белый свет
мимо родной хаты, на дворике которой еще не потерялась моя тень, не
угас мой смех и плач. И я счастливо помахал самому себе рукой, про-
щально засмеялся. Меня не пугала вода, она была такая же усмешливая.
Плыть самому мне было в новинку, до этого же меня только купали, мыли
в корыте или ночевках.
Речное течение несло, возвращало меня туда, откуда я пришел. Но я
был в ту пору бессмертен, хотя и не догадывался об этом. Дети до года
не могут утонуть. Они в самом деле, будто одуванчики на зеленом лугу
жизни, сотканы из солнечного луча, воздуха и смеха. Котята, и дети, и
все другие, наверное, существа, которым не исполнилось и года. Они еще
не познали жизни и потому легки под крыльями своих безгрешных ангелов.
В эту пору они сами еще способны летать и, наверно, летают. Летают, но
потом забывают об этом, время и жизнь подрезают им крылья.
Я радостно начал плавание по своей Лете в небытие. И нигде впереди
не было спасительной камышины, за которую бы смог зацепиться и задер-
жаться. Ее и не могло быть. В нашем человеческом плаванье по нашей ре-
ке Лете таких камышинок не бывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23