Хорошо, что у Оливера была современная газовая плита, потому что она позволяла регулировать нужный уровень нагрева и достигать той густоты варенья, которая больше по вкусу.
Когда я наконец разложила по банкам готовое желе, кухня представляла собой ужасное зрелище. Словно я провела на ней по меньшей мере боевую операцию. Но, как говорится, лес рубят – щепки летят.
Я поставила банки вверх донышками охлаждаться и занялась написанием этикеток. Это была замечательная работа, потому что глазами тоже иногда едят. На первой этикетке я написала витиеватым почерком: «Неповторимое, с утонченным вкусом желе из красной смородины в исполнении Оливии с настоящей ванилью и добавлением кальвадоса», а снизу дату приготовления. Прелестно. Но банок получилось много, и на десятой этикетке рука устала выводить каллиграфические буквы. «Желе из красной смородины с ванилью и кальвадосом», а снизу число и год, чтобы каждый, кто возьмет банку в руки, понимал, с чем имеет дело. На последних этикетках не было даже сил написать просто: «Желе из красной смородины».
Когда Оливер вернулся домой, я подписала последнюю банку и оттирала испачканные маркером руки.
– Но когда я уходил, здесь было несколько чище, – произнес Оливер и указал на перепачканную столешницу.
– Так точно, – ответила я весело-агрессивно и указала руками на ряд остывающих банок с желе. – Двадцать четыре штуки. Собственного приготовления.
– «Ж.К.С.», – прочитал Оливер вслух надпись на одной из последних банок. – Что это должно означать?
– Это всего лишь сокращение, – угрюмо произнесла я. – От «Неповторимое, с утонченным вкусом желе из красной смородины в исполнении Оливии с настоящей ванилью и добавлением кальвадоса». Напиши такую фразу десять раз, и ты поймешь, что значит сделать такое блюдо.
Оливер соскреб немного желе со столешницы и слизнул его с пальца.
– Объедение, – произнес он. – Вот уж не знал, что ты обладаешь способностями настоящей домохозяйки, Блуменкёльхен.
– У меня куда больше способностей, чем ты подозреваешь, – ответила я.
У меня было куда больше способностей, чем могли подозревать все. И это была одна из моих главных проблем.
Оливер плюхнулся на одно из эксклюзивных кресел.
– Что за день, – вздохнул он.
– Не нагружай себя, – сказала я.
Он-то хотя бы имел сегодня секс, а вот я нет.
– У тебя сегодня и в самом деле плохое настроение.
– Да, мне очень жаль. Я чувствую себя… брошенной. Скажи, ты не находишь, что я стала толще?
– Нет, – ответил Оливер. – А что, это так?
– Нет, но после тридцати вес начинает распределяться по телу совсем иначе. Так говорит Штефан.
– Ага, – сказал Оливер. – Тогда я нахожу, что это изменение в распределении веса очень тебе идет.
– Гм, – ответила я несколько смущенно. – Вам было хорошо с Эвелин?
Оливер высоко поднял брови.
– Очень хорошо.
– Где же вы теперь встречаетесь? – спросила я.
– В гостинице.
– А это возможно? Ну, я имею в виду, что все происходит в обед?
– В этом отеле нет. Там надо снимать номер на целые сутки.
– А почему бы вам не встречаться здесь?
Оливер пожал плечами:
– В отеле все как-то романтичнее.
– Ну да, понятно, – завистливо сказала я.
– Эвелин добыла где-то веселенькую книжечку пятидесятых годов. Советы добропорядочной жене, как она может сделать счастливым своего мужа. Оттуда мы и вычитали про гостиницу и еще кое-что и пытаемся теперь делать так, как там написано. Это просто умора.
– Таких подробностей я, собственно, и не хотела знать. – У меня и так перед глазами стояла картина, как Оливер и Эвелин веселятся на кровати в номере отеля, пробуя позиции, представленные в книге пятидесятых годов. – А зачем вам обязательно нужен ребенок?
– А почему вы не хотите детей? – ответил вопросом на вопрос Оливер.
Я пожала плечами:
– Слишком большая ответственность. Даже когда человеку кажется, что у него достаточно мужества, чтобы решиться на это, он заблуждается.
– Да, но такова жизнь.
– А мне не хотелось бы отвечать за искореженную в будущем жизнь, – жестко сказала я. В действительности же я испытывала страх перед родами. Не перед схватками и страшной болью (хотя Элизабет и Ханна в лицах и не раз рассказали мне об этих ужасах при рождении Маризибиль и Каспара), а перед тем, что наступает потом. Перед тем, что называется материнскими чувствами по отношению к маленькому, беспомощному существу. Человек, имеющий ребенка, обязан думать не только своим умом, но и рассуждать с позиции малыша. Когда тот опрокидывает на себя тарелку с кашей, делает первые шаги, страдает из-за того, что его лучший друг оказывается умнее или сильнее его или уходит играть с другими детьми, когда воспитательница в детском садике не желает пожалеть его, – все это мать должна чувствовать и пропускать через себя. И это, с моей точки зрения, были совершенно нормальные, человеческие представления. А своя собственная жизнь была уже и без того слишком тяжела. – Уж лучше я сама обеспечу себя пенсией, а когда станет совсем невмоготу, уйду в приют, так будет честнее.
– Но ведь это так важно – иметь семью, – сказал Оливер. – Ты знаешь, с тех пор как я научился думать, эта картина постоянно у меня в голове: дети, бегущие тебе навстречу, когда ты приходишь с работы. Мастерящие что-то тебе в подарок ко дню рождения. Сидящие на твоих плечах, когда идешь с ними гулять. Запускающие вместе с тобой змея. И жена, готовящая домашнее варенье и улыбающаяся тебе, когда ты возвращаешься с работы.
– Это все очень похоже на рекламный ролик, – сухо ответила я. – Слабо верится, что у Эвелин в голове точно такая же картина.
– Да, у нее такой картины нет, – сказал Оливер. – Она хочет ребенка, потому что так подсказывают ей ее биологические часы.
– Ха-ха, – сказала я. – Они начинают тикать у тех людей, которые видят такие картины. Лично у меня ничего не тикает. А если я и вижу какие-то картинки, то они полны забот, бессонных ночей у постели заболевшего чада, страха, что ребенок принесет в дом какие-нибудь нехорошие слова, или скандалов с соседями, в собаку которых он запустил камнем.
Оливер покачал головой:
– Может быть, счастливые семьи – это и есть некое клише, но то, что все идет от этого, в этом мой отец, безусловно, прав. Нам всем нужны рядом люди, которые от нас зависят. Которым мы можем передать все, чему научились сами. За которых мы должны постоять и которые смогут постоять за нас и в хорошие и в трудные времена, как бы высокопарно это ни звучало.
Я снова пожала плечами:
– Этого ты не можешь знать точно. Нет никакой гарантии, что ты сможешь всегда быть при своих детях. Мои родители, например, умерли, когда мне не было и семи лет, и меня воспитывали чужие люди, в окружении совершенно неродных мне братьев и сестер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Когда я наконец разложила по банкам готовое желе, кухня представляла собой ужасное зрелище. Словно я провела на ней по меньшей мере боевую операцию. Но, как говорится, лес рубят – щепки летят.
Я поставила банки вверх донышками охлаждаться и занялась написанием этикеток. Это была замечательная работа, потому что глазами тоже иногда едят. На первой этикетке я написала витиеватым почерком: «Неповторимое, с утонченным вкусом желе из красной смородины в исполнении Оливии с настоящей ванилью и добавлением кальвадоса», а снизу дату приготовления. Прелестно. Но банок получилось много, и на десятой этикетке рука устала выводить каллиграфические буквы. «Желе из красной смородины с ванилью и кальвадосом», а снизу число и год, чтобы каждый, кто возьмет банку в руки, понимал, с чем имеет дело. На последних этикетках не было даже сил написать просто: «Желе из красной смородины».
Когда Оливер вернулся домой, я подписала последнюю банку и оттирала испачканные маркером руки.
– Но когда я уходил, здесь было несколько чище, – произнес Оливер и указал на перепачканную столешницу.
– Так точно, – ответила я весело-агрессивно и указала руками на ряд остывающих банок с желе. – Двадцать четыре штуки. Собственного приготовления.
– «Ж.К.С.», – прочитал Оливер вслух надпись на одной из последних банок. – Что это должно означать?
– Это всего лишь сокращение, – угрюмо произнесла я. – От «Неповторимое, с утонченным вкусом желе из красной смородины в исполнении Оливии с настоящей ванилью и добавлением кальвадоса». Напиши такую фразу десять раз, и ты поймешь, что значит сделать такое блюдо.
Оливер соскреб немного желе со столешницы и слизнул его с пальца.
– Объедение, – произнес он. – Вот уж не знал, что ты обладаешь способностями настоящей домохозяйки, Блуменкёльхен.
– У меня куда больше способностей, чем ты подозреваешь, – ответила я.
У меня было куда больше способностей, чем могли подозревать все. И это была одна из моих главных проблем.
Оливер плюхнулся на одно из эксклюзивных кресел.
– Что за день, – вздохнул он.
– Не нагружай себя, – сказала я.
Он-то хотя бы имел сегодня секс, а вот я нет.
– У тебя сегодня и в самом деле плохое настроение.
– Да, мне очень жаль. Я чувствую себя… брошенной. Скажи, ты не находишь, что я стала толще?
– Нет, – ответил Оливер. – А что, это так?
– Нет, но после тридцати вес начинает распределяться по телу совсем иначе. Так говорит Штефан.
– Ага, – сказал Оливер. – Тогда я нахожу, что это изменение в распределении веса очень тебе идет.
– Гм, – ответила я несколько смущенно. – Вам было хорошо с Эвелин?
Оливер высоко поднял брови.
– Очень хорошо.
– Где же вы теперь встречаетесь? – спросила я.
– В гостинице.
– А это возможно? Ну, я имею в виду, что все происходит в обед?
– В этом отеле нет. Там надо снимать номер на целые сутки.
– А почему бы вам не встречаться здесь?
Оливер пожал плечами:
– В отеле все как-то романтичнее.
– Ну да, понятно, – завистливо сказала я.
– Эвелин добыла где-то веселенькую книжечку пятидесятых годов. Советы добропорядочной жене, как она может сделать счастливым своего мужа. Оттуда мы и вычитали про гостиницу и еще кое-что и пытаемся теперь делать так, как там написано. Это просто умора.
– Таких подробностей я, собственно, и не хотела знать. – У меня и так перед глазами стояла картина, как Оливер и Эвелин веселятся на кровати в номере отеля, пробуя позиции, представленные в книге пятидесятых годов. – А зачем вам обязательно нужен ребенок?
– А почему вы не хотите детей? – ответил вопросом на вопрос Оливер.
Я пожала плечами:
– Слишком большая ответственность. Даже когда человеку кажется, что у него достаточно мужества, чтобы решиться на это, он заблуждается.
– Да, но такова жизнь.
– А мне не хотелось бы отвечать за искореженную в будущем жизнь, – жестко сказала я. В действительности же я испытывала страх перед родами. Не перед схватками и страшной болью (хотя Элизабет и Ханна в лицах и не раз рассказали мне об этих ужасах при рождении Маризибиль и Каспара), а перед тем, что наступает потом. Перед тем, что называется материнскими чувствами по отношению к маленькому, беспомощному существу. Человек, имеющий ребенка, обязан думать не только своим умом, но и рассуждать с позиции малыша. Когда тот опрокидывает на себя тарелку с кашей, делает первые шаги, страдает из-за того, что его лучший друг оказывается умнее или сильнее его или уходит играть с другими детьми, когда воспитательница в детском садике не желает пожалеть его, – все это мать должна чувствовать и пропускать через себя. И это, с моей точки зрения, были совершенно нормальные, человеческие представления. А своя собственная жизнь была уже и без того слишком тяжела. – Уж лучше я сама обеспечу себя пенсией, а когда станет совсем невмоготу, уйду в приют, так будет честнее.
– Но ведь это так важно – иметь семью, – сказал Оливер. – Ты знаешь, с тех пор как я научился думать, эта картина постоянно у меня в голове: дети, бегущие тебе навстречу, когда ты приходишь с работы. Мастерящие что-то тебе в подарок ко дню рождения. Сидящие на твоих плечах, когда идешь с ними гулять. Запускающие вместе с тобой змея. И жена, готовящая домашнее варенье и улыбающаяся тебе, когда ты возвращаешься с работы.
– Это все очень похоже на рекламный ролик, – сухо ответила я. – Слабо верится, что у Эвелин в голове точно такая же картина.
– Да, у нее такой картины нет, – сказал Оливер. – Она хочет ребенка, потому что так подсказывают ей ее биологические часы.
– Ха-ха, – сказала я. – Они начинают тикать у тех людей, которые видят такие картины. Лично у меня ничего не тикает. А если я и вижу какие-то картинки, то они полны забот, бессонных ночей у постели заболевшего чада, страха, что ребенок принесет в дом какие-нибудь нехорошие слова, или скандалов с соседями, в собаку которых он запустил камнем.
Оливер покачал головой:
– Может быть, счастливые семьи – это и есть некое клише, но то, что все идет от этого, в этом мой отец, безусловно, прав. Нам всем нужны рядом люди, которые от нас зависят. Которым мы можем передать все, чему научились сами. За которых мы должны постоять и которые смогут постоять за нас и в хорошие и в трудные времена, как бы высокопарно это ни звучало.
Я снова пожала плечами:
– Этого ты не можешь знать точно. Нет никакой гарантии, что ты сможешь всегда быть при своих детях. Мои родители, например, умерли, когда мне не было и семи лет, и меня воспитывали чужие люди, в окружении совершенно неродных мне братьев и сестер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63