Там Аэций спал и, когда он удалялся на покой, мост поднимался и оставался в таком положении, пока Аэций не приказывал опустить его. Как и все диктаторы, Аэций предпочитал отдыхать под надежной охраной.
Несмотря на все недостатки, дворец в полной мере отвечал нуждам его хозяина. Большинство гостей прибывало туда по делам. Их препровождали в маленький зал, где восседал диктатор. Решение вопроса не занимало много времени. Аэций пытался принять всех, кто приходил к нему, чем завоевал любовь простого люда, который терпеть не мог заносчивости патрициев.
И гость, посетивший Аэция в этом спартанском дворце, увидевший многочисленные шкафы, заполненные бумагами, снующих во все стороны секретарей, склонившихся над пергаментами писцов, не мог не отметить, что Аэций здесь не просто живет, но работает. А те, кто узнавали его поближе, приходили к выводу, что действует он не по наитию, а на основе кропотливо собираемых сведений. И верил он в торжество здравого смысла, а не в божественные учения того времени. Перед тем, как выйти на битву, он, разумеется, консультировался с авгурами, но решения принимал на основе информации, полученной от многочисленных разведчиков, вместо того, чтобы следовать заключениям, сделанным по пульсирующим внутренностям только что забитых животных.
И наступил день, памятный лишь для раба, впервые прибывшего в Рим и увидевшего великолепные мраморные дворцы и роскошные публичные здания. Во второй половине того же дня Аэций провожал гостя до самой тропинки. Высокого роста, средних лет, гость немного сутулился, а глаза его подмечали все, что происходило вокруг.
— Микка, — говорил диктатор Рима шепотом, ибо слова его предназначались только гостю, — ты привез мне столько нужных мне сведений, за что я тебе очень благодарен. Возвращайся вновь, после того, как побываешь в Константинополе и… у этого хвастуна и громилы, который еще доставит нам немало хлопот. Твоя информация очень важна для меня. А по пути загляни в Равенну, и выясни, что на уме у этой старухи, которая постоянна только в одном — своей ненависти ко мне.
— Ту, о ком ты говоришь, нетрудно понять, о великий Аэций, — ответил торговец. — Если ты по-прежнему будешь называть ее так, она никогда не изменит своего отношения к тебе, — и добавил уже громко, для всех. — Позволь поблагодарить за то, что ты счел возможным купить мои товары. Надеюсь и в дальнейшем услужить тебе.
Vocator, в обязанности которого входило собирать сведения о всех визитерах и заранее сообщать Аэцию их имена и занятия, чтобы диктатор Рима мог приветствовать их как старых знакомых, поджидал Аэция у дверей, когда тот вернулся, проводив Микку.
— Привезли нового раба. Купленного у Тригетия. Сын богатого землевладельца из Альфельда. Отец недавно умер..
— А, тот самый, — Аэций любил, чтобы ему докладывали все, до малейших подробностей, и лично беседовл с каждым новым рабом. — Кто еще хочет встретиться со мной?
Vocator сверился со своим списком. Аудиенции ожидало около двадцати человек. Важных персон не было, и Аэций решил, что они могут подождать, пока он взглянет на раба.
Встреча с Аэцием поразила Николана. Он увидел перед собой красавца, с высоким лбом, прямым носом, проницательным взглядом. А несколько секунд спустя он отметил печать суровости, лежащую на лице диктатора Рима. Тот никогда не улыбался, а если говорил, то ледяным тоном.
Аэций прочитал записку, которую подал ему vocator.
— Тут указано, — говорил Аэций, не поднимая глаз, — что ты умеешь читать и писать.
— Умею, господин мой Аэций, — ответил Николан.
— Ты что-нибудь знаешь о новой форме записи?
— Я обучен стенографии.
— Кто учил тебя?
Николан помялся.
— Священник. Очень ученый человек, который приехал с одного острова на западе и прочитал о стенографии в книге.
— Как я понимаю, миссионер. Первый из тех, о которых я слышал, принесший хоть какую-то пользу. Хорошо, что ты умеешь стенографировать. У меня есть несколько человек, обученных этому, но не столь много, как мне хотелось бы. Тебя привезли с плоскогорья у Дуная. Ты когда-нибудь видел императора гуннов?
— Нет, господин мой Аэций.
— А предателя, который правит теперь твоей страной? Нынче он называет себя Ванний.
— Лишь однажды, господин мой. В то утро, когда он убил моего отца и продал мою мать и меня работорговцу.
— И какого ты о нем мнения?
— Он жестокий и невежественный тиран. Если он не умрет раньше, придет день, когда я его задушу.
Аэций вернул записку своему слуге и обратился к Николану, не поворачиваясь к нему.
— Я задал тебе вопрос, чтобы понять, хватит ли тебе глупости ответить на него. Ты должен с самого начала понять, что у раба мнения быть не может, — и добавил будничным тоном, посмотрев на слугу. — На первый раз он легко отделался. Пять ударов кнута. Уведи его.
— На какую его определить работу? — спросил vocator.
— Когда он оправится, к писцам.
— В какой класс?
— В самый низший, — распорядился Аэций. — Этому рабу надобно научиться смирению.
Нежась в лучах солнца, греющих его иссеченную спину, Николан с удивлением обнаружил, что практически все его воспоминания о жизни в низшем классе рабской иерархии при дворе Аэций связаны, за исключением нескольких жутких эпизодов, с едой. Его постоянно мучил голод. Кормили рабов дважды день. Утром давали какое-то подобие каши из разваренной пшеницы, которая насыщала, но не отличалась изысканным вкусом. Во второй половине дня трапеза состояла из толстого ломтя хлеба с мясными обрезками или кусочком козьего сыра и кружки кислого вина.
И уж совсем становилось Николану невмоготу, когда его вместе с другими рабами отправляли на кухню: такое случалось, когда Аэций принимал гостей. Тут уж вид и запах блюд просто сводили Николана с ума. Много раз помогал он в приготовлении блюд для этих гаргантюанских пиров, на которые диктатор приглашал знатных римлян. Однажды ему поручили набивать внутренности медведя, целиком насаженного на вертел, копчеными сосисками. В другой раз послали к кондитерам, работающим вдали от пышущих пламенем печей, в которых жарилось мясо. Он провел несколько часов в окружении засахаренных фруктов, миндаля, свежеиспеченных тортов и пирожных. Как же хотелось схватить что-нибудь из этой вкуснятины и засунуть в рот. К счастью для Николана, он никогда не поддавался искушению. Не одна пара острых глаз присматривала за рабами и часто даже попытка покушения на еду Аэция сопровождалась криками «Вор» или «Птицы на вишне». Наказание не отличалось разнообразием. Первое нарушение каралось пятью ударами кнута, второе — десятью.
Приговор приводился в исполнение незамедлительно. Сначала трижды звенел Колокол наказаний, и все рабы, не занятые в тот момент на каких-то работах, собирались в кухонном дворе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Несмотря на все недостатки, дворец в полной мере отвечал нуждам его хозяина. Большинство гостей прибывало туда по делам. Их препровождали в маленький зал, где восседал диктатор. Решение вопроса не занимало много времени. Аэций пытался принять всех, кто приходил к нему, чем завоевал любовь простого люда, который терпеть не мог заносчивости патрициев.
И гость, посетивший Аэция в этом спартанском дворце, увидевший многочисленные шкафы, заполненные бумагами, снующих во все стороны секретарей, склонившихся над пергаментами писцов, не мог не отметить, что Аэций здесь не просто живет, но работает. А те, кто узнавали его поближе, приходили к выводу, что действует он не по наитию, а на основе кропотливо собираемых сведений. И верил он в торжество здравого смысла, а не в божественные учения того времени. Перед тем, как выйти на битву, он, разумеется, консультировался с авгурами, но решения принимал на основе информации, полученной от многочисленных разведчиков, вместо того, чтобы следовать заключениям, сделанным по пульсирующим внутренностям только что забитых животных.
И наступил день, памятный лишь для раба, впервые прибывшего в Рим и увидевшего великолепные мраморные дворцы и роскошные публичные здания. Во второй половине того же дня Аэций провожал гостя до самой тропинки. Высокого роста, средних лет, гость немного сутулился, а глаза его подмечали все, что происходило вокруг.
— Микка, — говорил диктатор Рима шепотом, ибо слова его предназначались только гостю, — ты привез мне столько нужных мне сведений, за что я тебе очень благодарен. Возвращайся вновь, после того, как побываешь в Константинополе и… у этого хвастуна и громилы, который еще доставит нам немало хлопот. Твоя информация очень важна для меня. А по пути загляни в Равенну, и выясни, что на уме у этой старухи, которая постоянна только в одном — своей ненависти ко мне.
— Ту, о ком ты говоришь, нетрудно понять, о великий Аэций, — ответил торговец. — Если ты по-прежнему будешь называть ее так, она никогда не изменит своего отношения к тебе, — и добавил уже громко, для всех. — Позволь поблагодарить за то, что ты счел возможным купить мои товары. Надеюсь и в дальнейшем услужить тебе.
Vocator, в обязанности которого входило собирать сведения о всех визитерах и заранее сообщать Аэцию их имена и занятия, чтобы диктатор Рима мог приветствовать их как старых знакомых, поджидал Аэция у дверей, когда тот вернулся, проводив Микку.
— Привезли нового раба. Купленного у Тригетия. Сын богатого землевладельца из Альфельда. Отец недавно умер..
— А, тот самый, — Аэций любил, чтобы ему докладывали все, до малейших подробностей, и лично беседовл с каждым новым рабом. — Кто еще хочет встретиться со мной?
Vocator сверился со своим списком. Аудиенции ожидало около двадцати человек. Важных персон не было, и Аэций решил, что они могут подождать, пока он взглянет на раба.
Встреча с Аэцием поразила Николана. Он увидел перед собой красавца, с высоким лбом, прямым носом, проницательным взглядом. А несколько секунд спустя он отметил печать суровости, лежащую на лице диктатора Рима. Тот никогда не улыбался, а если говорил, то ледяным тоном.
Аэций прочитал записку, которую подал ему vocator.
— Тут указано, — говорил Аэций, не поднимая глаз, — что ты умеешь читать и писать.
— Умею, господин мой Аэций, — ответил Николан.
— Ты что-нибудь знаешь о новой форме записи?
— Я обучен стенографии.
— Кто учил тебя?
Николан помялся.
— Священник. Очень ученый человек, который приехал с одного острова на западе и прочитал о стенографии в книге.
— Как я понимаю, миссионер. Первый из тех, о которых я слышал, принесший хоть какую-то пользу. Хорошо, что ты умеешь стенографировать. У меня есть несколько человек, обученных этому, но не столь много, как мне хотелось бы. Тебя привезли с плоскогорья у Дуная. Ты когда-нибудь видел императора гуннов?
— Нет, господин мой Аэций.
— А предателя, который правит теперь твоей страной? Нынче он называет себя Ванний.
— Лишь однажды, господин мой. В то утро, когда он убил моего отца и продал мою мать и меня работорговцу.
— И какого ты о нем мнения?
— Он жестокий и невежественный тиран. Если он не умрет раньше, придет день, когда я его задушу.
Аэций вернул записку своему слуге и обратился к Николану, не поворачиваясь к нему.
— Я задал тебе вопрос, чтобы понять, хватит ли тебе глупости ответить на него. Ты должен с самого начала понять, что у раба мнения быть не может, — и добавил будничным тоном, посмотрев на слугу. — На первый раз он легко отделался. Пять ударов кнута. Уведи его.
— На какую его определить работу? — спросил vocator.
— Когда он оправится, к писцам.
— В какой класс?
— В самый низший, — распорядился Аэций. — Этому рабу надобно научиться смирению.
Нежась в лучах солнца, греющих его иссеченную спину, Николан с удивлением обнаружил, что практически все его воспоминания о жизни в низшем классе рабской иерархии при дворе Аэций связаны, за исключением нескольких жутких эпизодов, с едой. Его постоянно мучил голод. Кормили рабов дважды день. Утром давали какое-то подобие каши из разваренной пшеницы, которая насыщала, но не отличалась изысканным вкусом. Во второй половине дня трапеза состояла из толстого ломтя хлеба с мясными обрезками или кусочком козьего сыра и кружки кислого вина.
И уж совсем становилось Николану невмоготу, когда его вместе с другими рабами отправляли на кухню: такое случалось, когда Аэций принимал гостей. Тут уж вид и запах блюд просто сводили Николана с ума. Много раз помогал он в приготовлении блюд для этих гаргантюанских пиров, на которые диктатор приглашал знатных римлян. Однажды ему поручили набивать внутренности медведя, целиком насаженного на вертел, копчеными сосисками. В другой раз послали к кондитерам, работающим вдали от пышущих пламенем печей, в которых жарилось мясо. Он провел несколько часов в окружении засахаренных фруктов, миндаля, свежеиспеченных тортов и пирожных. Как же хотелось схватить что-нибудь из этой вкуснятины и засунуть в рот. К счастью для Николана, он никогда не поддавался искушению. Не одна пара острых глаз присматривала за рабами и часто даже попытка покушения на еду Аэция сопровождалась криками «Вор» или «Птицы на вишне». Наказание не отличалось разнообразием. Первое нарушение каралось пятью ударами кнута, второе — десятью.
Приговор приводился в исполнение незамедлительно. Сначала трижды звенел Колокол наказаний, и все рабы, не занятые в тот момент на каких-то работах, собирались в кухонном дворе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109