Он заплакал, швырнул в зеркало скомканным полотенцем и вышел из ванной. Я умираю, подумал он в отчаянии. У меня рак, вылечить его нельзя, я умру, когда мне не будет еще и сорока.
В кармане куртки, брошенной им на пол, зажужжал телефон. Это была Елена. Она звонила откуда-то, где было много народа, — ясно был слышен шум голосов.
— Где ты? — спросила она.
— У себя в номере. А ты?
— В школе. Вдруг почувствовала, что надо тебе позвонить.
— Здесь все нормально. Я скучаю по тебе.
— Ты знаешь, где меня найти. Когда ты приедешь?
— Курс лечения начинается девятнадцатого. До этого я приеду.
— Мне приснилось ночью, что мы в Англии. Может быть, съездим? Мне всегда очень хотелось побывать в Лондоне.
— Мы должны решить это сейчас?
— Я рассказываю про сон. И потом, у нас должна быть какая-то цель.
— Конечно, съездим в Лондон. Если я доживу.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего, прости. Я просто очень устал. Сейчас иду на совещание.
— Я думала, ты на больничном?
— Меня попросили.
— Даже в «Буросской газете» напечатали об этом убийстве. С портретом Герберта Мелина.
— Молин. Герберт Молин.
— Я должна закругляться. Позвони мне вечером.
Стефан пообещал. Он положил телефон на стол. Что я без Елены? — подумал он снова. Ничто.
Рундстрём удивил его, когда первым подошел с дружеским рукопожатием. Эрик Юханссон стягивал грязные сапоги, инструктор-кинолог из Эстерсунда раздраженно спрашивал всех подряд, не появлялся ли и не звонил ли некий Андерс. Джузеппе постучал карандашом по столу и начал совещание. Первым делом он коротко, но очень четко подвел итог ночным событиям.
— Эльза Берггрен попросила отложить подробный допрос до вечера, — закончил он, — думаю, она имеет на это право. К тому же у нас очень много других неотложных дел.
— У нас есть следы подошв, — сказал Эрик Юханссон. — И в доме, и в саду. Кто бы ни был ночной посетитель, действовал он неосторожно. У нас есть также следы у дома Герберта Молина и Авраама Андерссона. Это самое главное, над чем сейчас работают криминалисты — совпадают ли следы и отпечатки протекторов.
Джузеппе кивнул.
— Собака взяла след, — сказал он. — До опоры моста. А дальше?
Ответил кинолог. Он был уже немолод, вся левая щека его была обезображена шрамом.
— Дальше след остыл.
— Что-нибудь нашли?
— Нет.
— Там есть стоянка, — вставил Эрик Юханссон. — Собственно, даже не стоянка, а карман, площадка у дороги. Около нее след кончается, так что мы можем исходить из того, что он оставил машину именно там. Особенно если учесть, что ночью ее почти не видно — как раз это место очень плохо освещено. Молодежь там останавливается довольно часто — можно залезть на заднее сиденье и целоваться без помех.
Все засмеялись.
— И не только целоваться, — добавил Эрик. — Раньше это все происходило на укромных просеках, а теперь дела об отцовстве частенько начинаются именно на этой стоянке.
— Неужели никто не видел этого человека? — спросил Джузеппе. — На кредитной карточке стоит имя Фернандо Херейра.
— Я только что говорил с Эстерсундом, — сказал молчавший до этого Рундстрём. — Они запросили центральный регистр. Нашелся один-единственный Фернандо Херейра в Вестеросе. Давным-давно его обвиняли в укрытии налогов. Но теперь ему далеко за семьдесят, и можно исходить из того, что мы ищем кого-то другого.
— Я не знаю испанского, — сказал Джузеппе, — но Фернандо Херейра звучит как вполне стандартное имя.
— Примерно как мое, — вставил Эрик Юханссон. — Чуть не каждого сукина сына моих лет в Норрланде зовут Эриком.
— И мы не знаем, настоящее ли это имя, — добавил Джузеппе.
— Мы начнем розыск через Интерпол, — сказал Рундстрём. — Надо побыстрей закончить с отпечатками пальцев.
Вдруг зазвонили сразу несколько телефонов. Джузеппе поднялся и предложил прерваться на несколько минут, показав Стефану на дверь в коридор. Они сели в приемной. Джузеппе уставился на чучело медведя.
— Я как-то видел медведя, — сказал он задумчиво. — Около Крукума. Я как раз занимался несколькими самогонщиками и ехал назад в Эстерсунд. Помню, что размышлял об отце. Я довольно долго считал, что мой отец — это тот самый итальянец. Но когда мне исполнилось двенадцать, мать рассказала, что это был какой-то проходимец из Онге, который просто исчез, как только узнал, что она беременна. И вдруг я увидел медведя на опушке. Я ударил по тормозам и подумал: «Ни хрена это никакой не медведь. Должно быть, тень так легла. Или валун». Но это был медведь! Верней, медведица. Шерсть была совершенно гладкой, даже блестела. Я смотрел на нее, наверное, с минуту. Потом она исчезла. Помню, я сказал себе: «Такого просто не может быть. А если может, то случается раз в жизни, не больше». Как каре в покере. Эрик говорит, что лет двадцать пять тому назад к нему пришло каре. Причем в банке было пять крон и у остальных было такое дерьмо, что все спасовали.
Джузеппе потянулся и зевнул. Потом вновь стал серьезным.
— Я думал над нашим разговором. Что мы должны рассуждать по-другому. Что мы ищем двоих. Признаюсь, что до сих пор не могу привыкнуть к этой мысли. Это как-то чересчур уж неправдоподобно, как-то уж чересчур… по-столичному, если ты понимаешь, что я имею в виду. Здесь, в глуши, все по-иному, проще. Но я понимаю, что ты, скорее всего, прав. Я говорил об этом с Рундстрёмом перед совещанием.
— И что он сказал?
— Он весьма практичный тип, никогда не позволяет себе фантазировать, никогда ничему не верит, кроме голых фактов. Но его не надо недооценивать. Он быстро замечает и возможности, и ловушки.
Они помолчали, пережидая, пока стайка детишек пройдет в библиотеку.
— Я попытался мысленно нарисовать схему, — продолжил Джузеппе, когда дети скрылись за дверьми. — Появляется человек, говорящий на ломаном английском, и убивает Герберта Молина. В эту дочкину историю с какой-то женщиной в Англии, которой он якобы задолжал деньги, я не верю ни на секунду. Но твоя версия, особенно когда читаешь этот жутковатый дневничок, вполне может быть правильной — что мотив преступления спрятан где-то в далеком прошлом, в военном времени. Жестокость и исступление говорит о мести. Пока все сходится. Тогда мы ищем преступника, который, если следовать доводам разума, совершил все, что хотел, и должен бы исчезнуть. Но он остался. Здесь я отказываюсь понимать. Он же должен улепетывать во все лопатки, чтобы его не поймали.
— Ты нашел какую-то связь с Авраамом Андерссоном?
— Ровным счетом ничего. Коллеги в Хельсингборге говорили с его женой. Она утверждает, что он ей рассказывал все без утайки. И как-то упоминал имя Молина. Между этими двумя стариками — пропасть. Один играет классическую музыку и пишет для развлечения шлягеры. Другой — полицейский на пенсии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
В кармане куртки, брошенной им на пол, зажужжал телефон. Это была Елена. Она звонила откуда-то, где было много народа, — ясно был слышен шум голосов.
— Где ты? — спросила она.
— У себя в номере. А ты?
— В школе. Вдруг почувствовала, что надо тебе позвонить.
— Здесь все нормально. Я скучаю по тебе.
— Ты знаешь, где меня найти. Когда ты приедешь?
— Курс лечения начинается девятнадцатого. До этого я приеду.
— Мне приснилось ночью, что мы в Англии. Может быть, съездим? Мне всегда очень хотелось побывать в Лондоне.
— Мы должны решить это сейчас?
— Я рассказываю про сон. И потом, у нас должна быть какая-то цель.
— Конечно, съездим в Лондон. Если я доживу.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего, прости. Я просто очень устал. Сейчас иду на совещание.
— Я думала, ты на больничном?
— Меня попросили.
— Даже в «Буросской газете» напечатали об этом убийстве. С портретом Герберта Мелина.
— Молин. Герберт Молин.
— Я должна закругляться. Позвони мне вечером.
Стефан пообещал. Он положил телефон на стол. Что я без Елены? — подумал он снова. Ничто.
Рундстрём удивил его, когда первым подошел с дружеским рукопожатием. Эрик Юханссон стягивал грязные сапоги, инструктор-кинолог из Эстерсунда раздраженно спрашивал всех подряд, не появлялся ли и не звонил ли некий Андерс. Джузеппе постучал карандашом по столу и начал совещание. Первым делом он коротко, но очень четко подвел итог ночным событиям.
— Эльза Берггрен попросила отложить подробный допрос до вечера, — закончил он, — думаю, она имеет на это право. К тому же у нас очень много других неотложных дел.
— У нас есть следы подошв, — сказал Эрик Юханссон. — И в доме, и в саду. Кто бы ни был ночной посетитель, действовал он неосторожно. У нас есть также следы у дома Герберта Молина и Авраама Андерссона. Это самое главное, над чем сейчас работают криминалисты — совпадают ли следы и отпечатки протекторов.
Джузеппе кивнул.
— Собака взяла след, — сказал он. — До опоры моста. А дальше?
Ответил кинолог. Он был уже немолод, вся левая щека его была обезображена шрамом.
— Дальше след остыл.
— Что-нибудь нашли?
— Нет.
— Там есть стоянка, — вставил Эрик Юханссон. — Собственно, даже не стоянка, а карман, площадка у дороги. Около нее след кончается, так что мы можем исходить из того, что он оставил машину именно там. Особенно если учесть, что ночью ее почти не видно — как раз это место очень плохо освещено. Молодежь там останавливается довольно часто — можно залезть на заднее сиденье и целоваться без помех.
Все засмеялись.
— И не только целоваться, — добавил Эрик. — Раньше это все происходило на укромных просеках, а теперь дела об отцовстве частенько начинаются именно на этой стоянке.
— Неужели никто не видел этого человека? — спросил Джузеппе. — На кредитной карточке стоит имя Фернандо Херейра.
— Я только что говорил с Эстерсундом, — сказал молчавший до этого Рундстрём. — Они запросили центральный регистр. Нашелся один-единственный Фернандо Херейра в Вестеросе. Давным-давно его обвиняли в укрытии налогов. Но теперь ему далеко за семьдесят, и можно исходить из того, что мы ищем кого-то другого.
— Я не знаю испанского, — сказал Джузеппе, — но Фернандо Херейра звучит как вполне стандартное имя.
— Примерно как мое, — вставил Эрик Юханссон. — Чуть не каждого сукина сына моих лет в Норрланде зовут Эриком.
— И мы не знаем, настоящее ли это имя, — добавил Джузеппе.
— Мы начнем розыск через Интерпол, — сказал Рундстрём. — Надо побыстрей закончить с отпечатками пальцев.
Вдруг зазвонили сразу несколько телефонов. Джузеппе поднялся и предложил прерваться на несколько минут, показав Стефану на дверь в коридор. Они сели в приемной. Джузеппе уставился на чучело медведя.
— Я как-то видел медведя, — сказал он задумчиво. — Около Крукума. Я как раз занимался несколькими самогонщиками и ехал назад в Эстерсунд. Помню, что размышлял об отце. Я довольно долго считал, что мой отец — это тот самый итальянец. Но когда мне исполнилось двенадцать, мать рассказала, что это был какой-то проходимец из Онге, который просто исчез, как только узнал, что она беременна. И вдруг я увидел медведя на опушке. Я ударил по тормозам и подумал: «Ни хрена это никакой не медведь. Должно быть, тень так легла. Или валун». Но это был медведь! Верней, медведица. Шерсть была совершенно гладкой, даже блестела. Я смотрел на нее, наверное, с минуту. Потом она исчезла. Помню, я сказал себе: «Такого просто не может быть. А если может, то случается раз в жизни, не больше». Как каре в покере. Эрик говорит, что лет двадцать пять тому назад к нему пришло каре. Причем в банке было пять крон и у остальных было такое дерьмо, что все спасовали.
Джузеппе потянулся и зевнул. Потом вновь стал серьезным.
— Я думал над нашим разговором. Что мы должны рассуждать по-другому. Что мы ищем двоих. Признаюсь, что до сих пор не могу привыкнуть к этой мысли. Это как-то чересчур уж неправдоподобно, как-то уж чересчур… по-столичному, если ты понимаешь, что я имею в виду. Здесь, в глуши, все по-иному, проще. Но я понимаю, что ты, скорее всего, прав. Я говорил об этом с Рундстрёмом перед совещанием.
— И что он сказал?
— Он весьма практичный тип, никогда не позволяет себе фантазировать, никогда ничему не верит, кроме голых фактов. Но его не надо недооценивать. Он быстро замечает и возможности, и ловушки.
Они помолчали, пережидая, пока стайка детишек пройдет в библиотеку.
— Я попытался мысленно нарисовать схему, — продолжил Джузеппе, когда дети скрылись за дверьми. — Появляется человек, говорящий на ломаном английском, и убивает Герберта Молина. В эту дочкину историю с какой-то женщиной в Англии, которой он якобы задолжал деньги, я не верю ни на секунду. Но твоя версия, особенно когда читаешь этот жутковатый дневничок, вполне может быть правильной — что мотив преступления спрятан где-то в далеком прошлом, в военном времени. Жестокость и исступление говорит о мести. Пока все сходится. Тогда мы ищем преступника, который, если следовать доводам разума, совершил все, что хотел, и должен бы исчезнуть. Но он остался. Здесь я отказываюсь понимать. Он же должен улепетывать во все лопатки, чтобы его не поймали.
— Ты нашел какую-то связь с Авраамом Андерссоном?
— Ровным счетом ничего. Коллеги в Хельсингборге говорили с его женой. Она утверждает, что он ей рассказывал все без утайки. И как-то упоминал имя Молина. Между этими двумя стариками — пропасть. Один играет классическую музыку и пишет для развлечения шлягеры. Другой — полицейский на пенсии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108