Все это, естественно, не даром – за будущие информацию и услуги. Так оно и случилось. Прага проверила сообщение Голиана, инженер получил работу и… Вот пока и все. Это длилось какое-то время. Теперь вернемся к его жене. Подумаем о ней. Нам известно, что в Мюнхене она с Голианом разошлась, но известно также, что на этом их отношения не оборвались. Сначала письма, приветы, позже банки с консервами, Сага с шоколадом и сгущенным молоком. Зачем в молоке микропленка – ясно, пани Вера знала, что ее муж все время думает о силиконах и что в работу над ними включил и Бауманна, большого специалиста и знатока. Ей удалось заинтересовать какой-то концерн или организацию, которая к нам протянула свои щупальца. Штаглову и Доната, а может, и кое-кого еще. Это покажет будущее. Важно другое: вполне очевиден факт, что люди, перед которыми Голиан в Мюнхене имеет обязательства, и предприятие, стоящее за его женой, – не одно и то же, у них диаметрально противоположные цели. Одних интересует удешевление производства силиконов, вторых – шпионаж. Р1мен-но этими вторыми инженер пренебрег. Я думаю, что сразу же после возвращения Голиана больше всего привлекала совместная работа с Бауманном и ее результаты, он пренебрег ролью агента. Но должен был предвидеть, что долго это продолжаться не может. Конец иллюзиям настал раньше, чем он ожидал. В мае разведка потеряла терпение и через объявление в «Фольксштимме» приказала инженеру Голиану искать новое место и браться за дело. Объявление вспугнуло Голиана. Он набросал черновик заявления об уходе, но так его и не подал, узнав о том, что опыты Бауманна близятся к концу. Личные интересы подсказывали ему, что надо ждать, хотя бы это было связано с риском. Он, конечно, все сообщил жене и начал готовиться к бегству. Я полагаю, что обеспечить его переход через границу должна была Штаглова.
– А открытка от жены? – вмешался майор.
– Вы имеете в виду то обстоятельство, что он не обратил на нее внимания?
– Нет, я спрашиваю об открытке, его реакция меня не интересует.
– Ее точное значение мне неизвестно. Однако уверен, что это было либо предостережение о появлении агента, либо сообщение, что пани Вера его ждет. И то и другое вполне вероятно, я сужу по тому, как вел себя Голиан. Агента он видел днем. Следовательно, сообщение не могло его удивить, бегство, как единственный выход, – для него тоже был решенный вопрос. Я не думаю, что тогда он уже знал, что убьет агента, наверное, просто хотел выиграть время. Он исхитрился и списал несколько формул у Бауманна, а чтобы не сразу заметили, отдал ключи от сейфа Саге. Когда он приехал с агентом на дачу, случилось неожиданное: агенту было недостаточно нескольких формул, и он, вероятно, стал угрожать – скорее всего, тем, что выдаст Голиана нам, пугал его судом, тюрьмой – чем угодно. Формулы, которые ему подсунул инженер, являлись уликой. Лопнули все надежды, оставалось единственное – схватить нож Стеглика, забрать из дома диплом и документы, снять со сберкнижки деньги для сестры, проститься с Бачовой и насыпать в коробочку горсть словацкой земли… Это кажется странным, словно не наш век… Но Голиан – гемерчанин, я немного знаю эти места, их патриархальные нравы, его дед был фараром.
Они помолчали. Бренч все наблюдал за мухой, Лазинский обеими руками сжимал стакан, майор, постукивая пальцем по колену, спросил:
– Ну, а дальше?
– Дальше уже дело криминалистов, а не наше.
– Вы имеете в виду аварию и ампулу с газом?
– Да, я так считаю.
– Кто убил Голиана?
– На этот вопрос вам ответит Гаверла. Я утром послал его в Михаляны. Он нам уже немножко помог, пусть и закончит. Так будет по-честному.
– Расследование смерти агента готово?
– Ребята еще на даче, но все основное уже ясно: у агента в кармане была страница с формулами, австрийский паспорт на имя Винтерле, чехословацкое удостоверение личности на имя Богумила Славика и документы на имя сотрудника госбезопасности – уже Яна Ольшевского. И все с одной и той же фотографией. Более чем достаточно, чтобы и слепому стало видно, что это за птица.
– Отпечатки пальцев на ноже?
– Голиана, – ответил Шимчик.
– Телеграмма Донату?
– Сигнал Штагловой, чтобы в договоренное время вызвала по телефону Михаляны и подтвердила детали встречи или перехода границы. Этого я еще не знаю.
Майор кивнул и поинтересовался, когда получит подробное письменное донесение.
– Завтра-послезавтра, – неуверенно улыбнулся Шимчик. – Сегодня никак, я не спал всю ночь: возраст, знаете ли, пенсионный… Прошу разрешить.
– Ну, что ж, добро, но в Прагу позвоните непременно, вы с Вондрой в дружбе, он с вас стружку за опоздание не станет снимать.
Шимчик согласился:
– Конечно, вечером позвоню.
Он с трудом поднялся с места, встали и остальные.
Когда майор ушел, Лазинский сказал:
– Товарищ капитан, я вчера с этой Прагой…
Шимчик попросил лейтенанта:
– Оставьте нас, пожалуйста, нам надо поговорить. – И когда за Бренчем затворились двери, резко повернулся к Лазинскому: – Бросьте вы эти штучки, я не люблю самокритики!
Лазинский вытянулся и шагнул к двери, на пороге он услышал произнесенные ледяным тоном слова:
– Будьте же наконец мужчиной, вернитесь и ждите вместе со мной Гаверлу. Вместе со мной, Лазинский, мы ведь работали над этим делом вместе!
По улице мчались машины, уродливая черепаха таращила красные фарфоровые глаза. В солнечных лучах кружились пылинки. Шимчик смотрел и злился: «Шторы! Не забыть отругать Бренча», но вслух сказал:
– Хочу вам сообщить, хотя мы об этом уже говорили. Гаверла должен выяснить, о каком ремонте тот злой мужик просил Голиана. Ремонт был сопряжен с шумом…
– Да, я помню. – Лазинский не проявил никакого интереса.
– Но позже я вспомнил еще кое-что.
– Да.
– Прошу вас, не сидите как покойник. Вы ведь знаете, что за машины в деревне: маленькие электромоторы, косилки, насосы и прочая дребедень. Там за ними особенно не ухаживают. Остановилась машина – всадят литр масла или бензина, и все; но масло высыхает, и машина опять стоит. Тут уж никакое масло не поможет.
– Да. – Лазинский сидел с каменным лицом.
– Если речь шла о подобном ремонте и мужик из-за него обратился к Голиану, то теория Гаверлы относительно газа прогорит. У Голиана могли быть ампулы этилхлорида с собой, и он сам после работы по рассеянности мог положить оставшуюся ампулу в портфель. Это не слишком правдоподобно, но психологически оправдано. Сага, однако, утверждает, что на заводе этилхлорида нет. Навряд ли Голиан стал бы в такое для него трудное время доставать его ради какого-то ремонта, он занимался совсем другим делом… Остается лишь убийца. Кто-то подсунул ампулу в его голубой портфель.
Слабое движение должно было означать, что в слушателе пробуждается интерес, это подтвердил вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– А открытка от жены? – вмешался майор.
– Вы имеете в виду то обстоятельство, что он не обратил на нее внимания?
– Нет, я спрашиваю об открытке, его реакция меня не интересует.
– Ее точное значение мне неизвестно. Однако уверен, что это было либо предостережение о появлении агента, либо сообщение, что пани Вера его ждет. И то и другое вполне вероятно, я сужу по тому, как вел себя Голиан. Агента он видел днем. Следовательно, сообщение не могло его удивить, бегство, как единственный выход, – для него тоже был решенный вопрос. Я не думаю, что тогда он уже знал, что убьет агента, наверное, просто хотел выиграть время. Он исхитрился и списал несколько формул у Бауманна, а чтобы не сразу заметили, отдал ключи от сейфа Саге. Когда он приехал с агентом на дачу, случилось неожиданное: агенту было недостаточно нескольких формул, и он, вероятно, стал угрожать – скорее всего, тем, что выдаст Голиана нам, пугал его судом, тюрьмой – чем угодно. Формулы, которые ему подсунул инженер, являлись уликой. Лопнули все надежды, оставалось единственное – схватить нож Стеглика, забрать из дома диплом и документы, снять со сберкнижки деньги для сестры, проститься с Бачовой и насыпать в коробочку горсть словацкой земли… Это кажется странным, словно не наш век… Но Голиан – гемерчанин, я немного знаю эти места, их патриархальные нравы, его дед был фараром.
Они помолчали. Бренч все наблюдал за мухой, Лазинский обеими руками сжимал стакан, майор, постукивая пальцем по колену, спросил:
– Ну, а дальше?
– Дальше уже дело криминалистов, а не наше.
– Вы имеете в виду аварию и ампулу с газом?
– Да, я так считаю.
– Кто убил Голиана?
– На этот вопрос вам ответит Гаверла. Я утром послал его в Михаляны. Он нам уже немножко помог, пусть и закончит. Так будет по-честному.
– Расследование смерти агента готово?
– Ребята еще на даче, но все основное уже ясно: у агента в кармане была страница с формулами, австрийский паспорт на имя Винтерле, чехословацкое удостоверение личности на имя Богумила Славика и документы на имя сотрудника госбезопасности – уже Яна Ольшевского. И все с одной и той же фотографией. Более чем достаточно, чтобы и слепому стало видно, что это за птица.
– Отпечатки пальцев на ноже?
– Голиана, – ответил Шимчик.
– Телеграмма Донату?
– Сигнал Штагловой, чтобы в договоренное время вызвала по телефону Михаляны и подтвердила детали встречи или перехода границы. Этого я еще не знаю.
Майор кивнул и поинтересовался, когда получит подробное письменное донесение.
– Завтра-послезавтра, – неуверенно улыбнулся Шимчик. – Сегодня никак, я не спал всю ночь: возраст, знаете ли, пенсионный… Прошу разрешить.
– Ну, что ж, добро, но в Прагу позвоните непременно, вы с Вондрой в дружбе, он с вас стружку за опоздание не станет снимать.
Шимчик согласился:
– Конечно, вечером позвоню.
Он с трудом поднялся с места, встали и остальные.
Когда майор ушел, Лазинский сказал:
– Товарищ капитан, я вчера с этой Прагой…
Шимчик попросил лейтенанта:
– Оставьте нас, пожалуйста, нам надо поговорить. – И когда за Бренчем затворились двери, резко повернулся к Лазинскому: – Бросьте вы эти штучки, я не люблю самокритики!
Лазинский вытянулся и шагнул к двери, на пороге он услышал произнесенные ледяным тоном слова:
– Будьте же наконец мужчиной, вернитесь и ждите вместе со мной Гаверлу. Вместе со мной, Лазинский, мы ведь работали над этим делом вместе!
По улице мчались машины, уродливая черепаха таращила красные фарфоровые глаза. В солнечных лучах кружились пылинки. Шимчик смотрел и злился: «Шторы! Не забыть отругать Бренча», но вслух сказал:
– Хочу вам сообщить, хотя мы об этом уже говорили. Гаверла должен выяснить, о каком ремонте тот злой мужик просил Голиана. Ремонт был сопряжен с шумом…
– Да, я помню. – Лазинский не проявил никакого интереса.
– Но позже я вспомнил еще кое-что.
– Да.
– Прошу вас, не сидите как покойник. Вы ведь знаете, что за машины в деревне: маленькие электромоторы, косилки, насосы и прочая дребедень. Там за ними особенно не ухаживают. Остановилась машина – всадят литр масла или бензина, и все; но масло высыхает, и машина опять стоит. Тут уж никакое масло не поможет.
– Да. – Лазинский сидел с каменным лицом.
– Если речь шла о подобном ремонте и мужик из-за него обратился к Голиану, то теория Гаверлы относительно газа прогорит. У Голиана могли быть ампулы этилхлорида с собой, и он сам после работы по рассеянности мог положить оставшуюся ампулу в портфель. Это не слишком правдоподобно, но психологически оправдано. Сага, однако, утверждает, что на заводе этилхлорида нет. Навряд ли Голиан стал бы в такое для него трудное время доставать его ради какого-то ремонта, он занимался совсем другим делом… Остается лишь убийца. Кто-то подсунул ампулу в его голубой портфель.
Слабое движение должно было означать, что в слушателе пробуждается интерес, это подтвердил вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38