- Птицы поют, слышите? Это на островах.
Гриня тоже к чему-то прислушивался:
- Верно, поют.
Егор ничего не слышал, кроме неумолчного жесткого шуршания камышовых стеблей. Или это, возможно, шумела кровь в ушах.
- Это там, - Степа показал влево.
Гриня ткнул рукой вправо:
- Не, тамочки. - Ты плохо слышишь, - сказал Степа. - Пошли налево.
Снова стали продираться сквозь зеленую решетку. То забредая по пояс в сизую от плесени воду, по которой таинственным образом скользили водомерки, то забираясь в вязкий ил, они плелись неведомо куда. Останавливались через каждые двадцать-тридцать метров и прислушивались, не поют ли птицы. А те, подав голос, умокли. Видно, в такую душную полуденную пору им было не до песен.
Залезли в глубокую жижу. Из-под ног вырывались скользкие пузыри газа, вызывавшие в воображении черт знает каких гадов и гидр.
Наконец камыш поредел, синее небо полилось в их измученные глаза. Они ринулись вперед из последних сил, почувствовав под ногами пружинистый грунт. Перед ними появилась лужайка, заплетенная болотным разнотравьем. Степа первым выскочил на нее. Она пружинила. Добежал до середины, крикнул:
- Пружинит, братки!
И неожиданно вонзился в лужайку, как гвоздь в масло, - по пояс.
- Трясина-а-а! - голос Степы стоньчав, сорвался в крике, леденящем душу.
Егор и Гриня в ужасе замерли на краю лужайки. Степа хватался за траву, она вытягивалась с корнями.
- Бей ногами! Выгребайся! - закричал Егор. - Не бойся, я помогу; Степа! Я сейчас... Упирайся руками!
Егор распластался на траве и пополз к нему. Лужайка сразу же прогнулась под ним ямой. Холодная вода, выбрызнувшая из-под травы, окатила его, но он не повернул назад. Цепляясь ослабевшими руками за непрочный дерн, он полз, полз и никак не мог выползти из ямы, словно это происходило в страшном сне. Предательская травяная крышка над трясиной прорвалась, и он забился в пузыристой черной воде.
- Не надо, Ёра! Не надо! - закричал Степа. - А то все пропадем... Вернись!
Егор судорожно бил ногами, греб руками, выбираясь к краю проклятой лужайки. Он испытывал такое ощущение, словно полз по мягкому брюху неведомого кровожадного зверя, который мог ежесекундно заглотнуть его.
С трудом добравшись с помощью Грини до куста камыша, Егор задрожал противной мелкой дрожью. Сердце его было сковано немыслимым холодом и скорбью: он ничем не мог помочь другу.
Раскинув руки в стороны, Степа опирался о тонкий травяной наст, который все больше опускался под его тяжестью и заливался жижей.
Тут Гриня, плача, закричал незнакомым, тонким голосом:
- Держись, Степочка, держись, родненький!.. И Егор, придя в себя от его крика, трясущими руками стал ломать неподатливый камыш. А Гриня тихонько выл, пытаясь сдержать плач, и смотрел выцветшими от ужаса глазами на Степу. Егор грубо толкнул его:
- Замолчи!.. Ломай камыш, быстрей! Гриня послушался.
Они торопились, а камыш гнулся, трощился, но не ломался - он был еще зеленый, и Егор с Гриней рвали его, не обращая внимания на то, что острые, как бритва, края растрощенных стеблей резали пальцы до костей.
Егор быстро связал ремешком сорванный с невероятным трудом пучочек камыша со следами их крови, текшей из порезанных пальцев, и бросил Степе. Он подтянул его к себе, оперся на него руками, пытаясь вытянуть ноги из трясины, и погрузился вместе с ним по шею.
- Выгребайся, Степаша! Бей ногами! - кричал Егор, сходя с ума от своего бессилия.
- Не могу... судорогой ноги свело, - потухающим голосом вымолвил Степа.
- Спасите Степу! Спасите! - Сорванный тонкий голое
Грини напрасно рвался к чистому голубому небу над головой.
Горячий ветер летел со степи. Всплескиваясь, ходили волнами серебристые султаны и неумолчно шуршали листья камыша, заглушая все звуки.
Скуластое лицо Степы задиралось вверх, к небу, - черная вода подбиралась ко рту. Он проговорил негромко, жалобно, умоляя:
- Егорушка, застрели меня... там страшно живому... холодно...
Егор, крича что-то в беспамятстве, выдернул наган из-за пояса и начал стрелять вверх, в равнодушное небо, выпуская пулю за пулей.
Степа забился, последний раз попытался вырваться из трясины - и скрылся в жиже. Она вздувалась в черной промоине посреди лужайки, ходила, как живая, бормоча и выпуская пузыри.
Егор и Гриня выбрались из гиблых низов уже в темноте, идя на чьи-то выстрелы, свист и отблески костра.
- А где Степашка? - крикнул Евтюхов.
Узнав Миню, стоявшего у костра, Егор снял с плеча руки Грини, судорожно цеплявшегося за него, и тот обессиленно опустился в траву. Шатаясь, подошел к деду, протянул наган.
- Миня, убей меня... Тут остался патрон. - Голос Егора был едва слышен.
Дед, потрясенный, схватил его, мокрого, жалкого, прижал к груди и, как-то рывками вбирая в себя воздух, забормотал:
- Что ты, Егорка, что ты!..
Неестественно напрягаясь и выгибаясь в руках деда, словно стальная пружина, Егор в горячке выкрикивал:
- Степа утоп... Болото утянуло!.. Мы не смогли спасти его... Он просил застрелить его!
- Егорушка... Внучек! - Миня крепко прижимал к себе пылавшее огнем тело внука.
Позади них навзрыд плакал старый вояка Степаша Евтюхов.
Глава шестнадцатая
С трудом приходили в себя Егор и Гриня. Пережили они такое, что и во сне им не снилось. Совсем из сил выбились - и физических и нервных. А к Грине к тому же еще лихоманка привязалась. Видно, там, в камышах, до умопомрачения измученный жаждой, он не удержался - напился дохлой болотной воды. А может быть, малярийные комары покусали его...
Егор лежит в прохладных низах на старинной деревянной кровати, покрытой кошмой. В изголовье мешок из ряднины положил, набитый бабкиными лекарственными травами. Тихо, прохладно в низах. Листает Егор книги, которые принес Миня из колхозной библиотеки. Интересные книги. Листает он страницы, разглядывает картинки, а читать не может: застит глаза колышущаяся камышовая решетка, и строчки покрываются тошнотворной зеленоватой плесенью... А когда он прикрывает глаза, то видит погружающегося в темную жижу
Степу и слышит его умоляющий, рвущийся голос: "Егорушка, застрели меня..."
Нет Егору покоя ни днем ни ночью. Не читается ему, не спится и есть не хочется - пропал аппетит. И во двор лишний раз не может выйти: кружится голова, белый свет плывет перед глазами, тошнит... Не может отвязаться от мучительных мыслей. Изъели они его всего, как жуки-короеды старое дерево.
Егор прислушивается - в доме никого. Бабка пошла с утра с тяпкой на леваду за ерик, а дед в поле - он уполномоченный от райкома партии по жатве... Найда лежит на порожках, положив голову на верхнюю ступеньку, коротко дышит. Егору виден ее хвост за сеткой, сделанной из конского волоса, - она прикрывает вход в низы, чтоб мухи не залетали. Солнце, поднимаясь, теснит Найду с порожков, и она вот уже съехала задом под сетку, за порог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Гриня тоже к чему-то прислушивался:
- Верно, поют.
Егор ничего не слышал, кроме неумолчного жесткого шуршания камышовых стеблей. Или это, возможно, шумела кровь в ушах.
- Это там, - Степа показал влево.
Гриня ткнул рукой вправо:
- Не, тамочки. - Ты плохо слышишь, - сказал Степа. - Пошли налево.
Снова стали продираться сквозь зеленую решетку. То забредая по пояс в сизую от плесени воду, по которой таинственным образом скользили водомерки, то забираясь в вязкий ил, они плелись неведомо куда. Останавливались через каждые двадцать-тридцать метров и прислушивались, не поют ли птицы. А те, подав голос, умокли. Видно, в такую душную полуденную пору им было не до песен.
Залезли в глубокую жижу. Из-под ног вырывались скользкие пузыри газа, вызывавшие в воображении черт знает каких гадов и гидр.
Наконец камыш поредел, синее небо полилось в их измученные глаза. Они ринулись вперед из последних сил, почувствовав под ногами пружинистый грунт. Перед ними появилась лужайка, заплетенная болотным разнотравьем. Степа первым выскочил на нее. Она пружинила. Добежал до середины, крикнул:
- Пружинит, братки!
И неожиданно вонзился в лужайку, как гвоздь в масло, - по пояс.
- Трясина-а-а! - голос Степы стоньчав, сорвался в крике, леденящем душу.
Егор и Гриня в ужасе замерли на краю лужайки. Степа хватался за траву, она вытягивалась с корнями.
- Бей ногами! Выгребайся! - закричал Егор. - Не бойся, я помогу; Степа! Я сейчас... Упирайся руками!
Егор распластался на траве и пополз к нему. Лужайка сразу же прогнулась под ним ямой. Холодная вода, выбрызнувшая из-под травы, окатила его, но он не повернул назад. Цепляясь ослабевшими руками за непрочный дерн, он полз, полз и никак не мог выползти из ямы, словно это происходило в страшном сне. Предательская травяная крышка над трясиной прорвалась, и он забился в пузыристой черной воде.
- Не надо, Ёра! Не надо! - закричал Степа. - А то все пропадем... Вернись!
Егор судорожно бил ногами, греб руками, выбираясь к краю проклятой лужайки. Он испытывал такое ощущение, словно полз по мягкому брюху неведомого кровожадного зверя, который мог ежесекундно заглотнуть его.
С трудом добравшись с помощью Грини до куста камыша, Егор задрожал противной мелкой дрожью. Сердце его было сковано немыслимым холодом и скорбью: он ничем не мог помочь другу.
Раскинув руки в стороны, Степа опирался о тонкий травяной наст, который все больше опускался под его тяжестью и заливался жижей.
Тут Гриня, плача, закричал незнакомым, тонким голосом:
- Держись, Степочка, держись, родненький!.. И Егор, придя в себя от его крика, трясущими руками стал ломать неподатливый камыш. А Гриня тихонько выл, пытаясь сдержать плач, и смотрел выцветшими от ужаса глазами на Степу. Егор грубо толкнул его:
- Замолчи!.. Ломай камыш, быстрей! Гриня послушался.
Они торопились, а камыш гнулся, трощился, но не ломался - он был еще зеленый, и Егор с Гриней рвали его, не обращая внимания на то, что острые, как бритва, края растрощенных стеблей резали пальцы до костей.
Егор быстро связал ремешком сорванный с невероятным трудом пучочек камыша со следами их крови, текшей из порезанных пальцев, и бросил Степе. Он подтянул его к себе, оперся на него руками, пытаясь вытянуть ноги из трясины, и погрузился вместе с ним по шею.
- Выгребайся, Степаша! Бей ногами! - кричал Егор, сходя с ума от своего бессилия.
- Не могу... судорогой ноги свело, - потухающим голосом вымолвил Степа.
- Спасите Степу! Спасите! - Сорванный тонкий голое
Грини напрасно рвался к чистому голубому небу над головой.
Горячий ветер летел со степи. Всплескиваясь, ходили волнами серебристые султаны и неумолчно шуршали листья камыша, заглушая все звуки.
Скуластое лицо Степы задиралось вверх, к небу, - черная вода подбиралась ко рту. Он проговорил негромко, жалобно, умоляя:
- Егорушка, застрели меня... там страшно живому... холодно...
Егор, крича что-то в беспамятстве, выдернул наган из-за пояса и начал стрелять вверх, в равнодушное небо, выпуская пулю за пулей.
Степа забился, последний раз попытался вырваться из трясины - и скрылся в жиже. Она вздувалась в черной промоине посреди лужайки, ходила, как живая, бормоча и выпуская пузыри.
Егор и Гриня выбрались из гиблых низов уже в темноте, идя на чьи-то выстрелы, свист и отблески костра.
- А где Степашка? - крикнул Евтюхов.
Узнав Миню, стоявшего у костра, Егор снял с плеча руки Грини, судорожно цеплявшегося за него, и тот обессиленно опустился в траву. Шатаясь, подошел к деду, протянул наган.
- Миня, убей меня... Тут остался патрон. - Голос Егора был едва слышен.
Дед, потрясенный, схватил его, мокрого, жалкого, прижал к груди и, как-то рывками вбирая в себя воздух, забормотал:
- Что ты, Егорка, что ты!..
Неестественно напрягаясь и выгибаясь в руках деда, словно стальная пружина, Егор в горячке выкрикивал:
- Степа утоп... Болото утянуло!.. Мы не смогли спасти его... Он просил застрелить его!
- Егорушка... Внучек! - Миня крепко прижимал к себе пылавшее огнем тело внука.
Позади них навзрыд плакал старый вояка Степаша Евтюхов.
Глава шестнадцатая
С трудом приходили в себя Егор и Гриня. Пережили они такое, что и во сне им не снилось. Совсем из сил выбились - и физических и нервных. А к Грине к тому же еще лихоманка привязалась. Видно, там, в камышах, до умопомрачения измученный жаждой, он не удержался - напился дохлой болотной воды. А может быть, малярийные комары покусали его...
Егор лежит в прохладных низах на старинной деревянной кровати, покрытой кошмой. В изголовье мешок из ряднины положил, набитый бабкиными лекарственными травами. Тихо, прохладно в низах. Листает Егор книги, которые принес Миня из колхозной библиотеки. Интересные книги. Листает он страницы, разглядывает картинки, а читать не может: застит глаза колышущаяся камышовая решетка, и строчки покрываются тошнотворной зеленоватой плесенью... А когда он прикрывает глаза, то видит погружающегося в темную жижу
Степу и слышит его умоляющий, рвущийся голос: "Егорушка, застрели меня..."
Нет Егору покоя ни днем ни ночью. Не читается ему, не спится и есть не хочется - пропал аппетит. И во двор лишний раз не может выйти: кружится голова, белый свет плывет перед глазами, тошнит... Не может отвязаться от мучительных мыслей. Изъели они его всего, как жуки-короеды старое дерево.
Егор прислушивается - в доме никого. Бабка пошла с утра с тяпкой на леваду за ерик, а дед в поле - он уполномоченный от райкома партии по жатве... Найда лежит на порожках, положив голову на верхнюю ступеньку, коротко дышит. Егору виден ее хвост за сеткой, сделанной из конского волоса, - она прикрывает вход в низы, чтоб мухи не залетали. Солнце, поднимаясь, теснит Найду с порожков, и она вот уже съехала задом под сетку, за порог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78