Но странная погода уже почти никого не удивляла. Словно вторя тревожной людской жизни, с каждым годом климат тоже становился все более непредсказуемым, все более ненормальным, все более непохожим на спокойный, умеренный климат средней полосы. Природа все чаще выкидывала странные фокусы… То появлялась комета — маленькая мутноватая звезда с серебристым хвостом, то наступало лунное затмение, то вдруг оживали в нефтяных районах древние тектонические разломы, то обрушивалась никогда невиданная засуха, — и тогда новый приступ паники охватывал обывателей, истерично предрекающих чуть ли не конец света.
Жизнь огромной страны что ни день делалась все более запутанной, тревожной, обещающей какие-то недобрые перемены.
Россия, похожая на большую разоренную кухню, полную немытой посуды, гниющих отходов, осаждаемую полчищами жадных и нахальных тараканов, медленно, неотвратимо погружалась в мутные глубины хаоса и неразберихи.
…Плотный, обильный снег летел непрерывной стеной вторые сутки подряд. Ветер рвал провода, гремел кровлями крыш, ломал усталые, провисшие под тяжестью снега ветви изможденных болезнями городских деревьев. Дворники не успевали очищать тротуары. Снегоуборочные машины стояли — их уже разобрали на запчасти до следующей зимы.
Но в третью ночь ураган прекратился так же неожиданно, как и начался. Ушли тучи, умчался ветер. И яркое горячее солнце торжествующе заблистало на небе, с удивлением взирая на занесенную снегом землю.
Пока я ехала на работу, моя душа разрывалась от страстного желания немедленно вырваться куда-то за город. Я с ненавистью посмотрела на унылое здание издательства и с тоской захлопнула за собой тяжелые двери. Здание поглотило меня, сразу же отгородив от этого сверкающего, сине-золотого, весеннего мира. Здесь, в бетонном вестибюле, на узких, ярко-салатных прокуренных лестницах, в темных скрипучих коридорах со множеством дверей, ведущих в крошечные кабинетики, — в любое время года царил один и тот же дух — бесцветный, застоявшийся и однообразный. Бездарное бетонное здание — шедевр архитектуры социализма, как бездонный мешок, ежедневно по утрам заглатывало, а по вечерам отрыгивало сотни человеческих существ. И странно, что существа эти что-то писали, выпускали десятки газет и журналов, образовывали группировки, плели интриги, боролись против кого-то и полагали, что они — ни что иное, как творцы душ человеческих, лепящие их по своему усмотрению… Им нравилось, когда их называли «четвертой властью». Я тоже была одним из этих существ. И никому из нас не хотелось признавать, что мы всего лишь жалкие букашечки, ежедневно и покорно отдающиеся в плен этому серому, сверкающему слепыми стеклами дому!
Странно, я столько лет проработала в своей газете, каждый год отправляясь в законный отпуск. Но никогда мне так мучительно не хотелось вырваться отсюда навсегда, послать к чертовой бабушке все эти коридоры, все эти служебные отношения, всех этих редакционных подружек и друзей, с которыми мы весело отмечали все мыслимые и немыслимые праздники и даты.
А моя, столь любимая народом, самая демократическая газета! Еще недавно я ею гордилась; сама принадлежность к этой газете словно бы причисляла меня к когорте избранных, глаголющих правду в последней инстанции.
Почему я жила в этой нескончаемой эйфории? Почему не хотела признаться самой себе в том, что наша газета, еще вчера (ведь стоит только взглянуть на подшивки пятилетней давности!) вещавшая казенные, сдобренные патокой коммунистические лозунги и идеи, сегодня с остервенелой яростью их же и поносила и продолжала извиваться в судорожном восторге уже перед новой властью… Но зато как разительно переменился стиль! Сколько новых слов появилось в нашем журналистском сленге за последние годы! Словно все мы выбросили не только свои комсомольские и партийные билеты, но и свою старую кожу, свои старые мозги. Теперь все мы были убеждены, что обладаем абсолютной свободой слова и подлинной независимостью… Смешно. Как горничные в гостинице, независимо от эпохи драящие полы и застилающие постели, — так и мы продолжаем обслуживать тех, кто рулит сегодня страной. А наши мелкие уколы и наскоки на власть имущих — ничто иное, как визг жалкой собачонки, увязавшейся за слоном.
Но неужели для того, чтобы у меня открылись глаза, мне нужно было влюбиться в Игнатьева?!
С того самого дня, когда мы повезли в клинику Криса, с той самой ночи, которую я провела с Игнатьевым в его доме, — что от меня осталось, от той прежней Яны, спокойной и сильной, изредка заводившей волнующие, но ничего не значащие интрижки с понравившимися мне мужчинами… Попалась, просто взяла и попалась! И потеряла самою себя.
Олег Игнатьев лишил меня собственной воли. Мне хотелось быть с ним каждый день, каждую минуту. Я впала в истерическую зависимость от его звонков, от ожидания встреч с ним. Я немного успокаивалась лишь в те дни, когда знала, что он улетел в другой город или страну. Но даже и в эти дни я ожидала от него всего. Он мог позвонить мне прямо из самолета, летящего в Нью-Йорк. Или с какого-нибудь экономического форума, проходящего в Праге. Или среди ночи — из своего отеля в Японии. Он мог радостно и громко закричать в трубку:
— Янка, солнышко, хочу тебя. Люблю.
— Ты откуда звонишь? — спрашивала я, задыхаясь от радости.
— А из зала заседаний!
— Но что же ты говоришь?! Тише! — испуганно ахала я.
— Все равно эти козлы ни черта не понимают!
Иногда красивые молодые люди из фирменного магазина цветов приносили прямо в редакцию целые корзины с розами.
А однажды Игнатьев послал мне в редакцию факс. Секретарша шефа Людочка ворвалась ко мне в тот день с покрасневшим лицом, сжимая в руке полоску бумаги.
— Яна, что-то странное, что же это?! Это вам, кажется…
«Я медленно целую тебя всю я начинаю от кончиков твоих пальцев и медленно как ты любишь я целую твои колени потом…» И так далее.
В тексте не было ни одной запятой.
Глаза Людочки сверкали жадным, вожделеющим любопытством:
— Кто-то хулиганит? Это тот, который розы? Я чуть успела перехватить, ведь шеф ждет факса из Москвы!
Краска бросилась мне в лицо.
— Спасибо, Люда… Это придурок какой-то… Идиот! Ты меня спасла.
Людочкино застывшее лицо выражало один немой крик: «Кто это?!»
Все внутри меня клокотало от ярости. Нет, за кого он меня принимает?! Как только Людочка вышла, я бросилась к телефону. Я ни минуты не сомневалась, что через пять минут вся наша редакция, и даже может быть, две-три соседние будут знать о пришедшем мне факсе.
Я позвонила по сотовому телефону Игнатьева и сразу же на него попала.
— Послушай, Олег! Какого черта?! Что ты себе позволяешь?! Я не в ночном борделе работаю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48