Хорошие и смирные люди, разумеется, глядят на это да удивляются, а ловкачи меж тем дело делают. Везут вам эти лгунищи как раз то, что вам хочется получить из провинции: они и славянам братья, и заатлантичникам друзья, и впереди они вызывались бежать и назад рады спятиться до обров и дулебов. Словом, чего хотите, - тем они вам и скинутся. А вы думаете: "Это земля! Это провинция". Но мы, домоседы, знаем, что это и не земля, и не провинция, а просто наши лгунищи. И тот, к которому ты теперь собираешься, именно и есть из этого сорта. У вас его величали, а по-нашему он имени человеческого не стоит, и у нас с ним бог весть с коей поры никто никакого дела иметь не хотел.
- Но, однако, по крайней мере - он хороший хозяин.
- Нимало.
- Но он при деньгах - это теперь редкость.
- Да, с того времени, как ездил в Петербург учить вас национальным идеям, у него в мошне кое-что стало позвякивать, но нам известно, что он там купил и кого продал.
- Ну, в этом случае, - говорю, - я сведущее вас всех: я сам видел, как он продал свою превосходную пшеницу.
- Нет у него такой пшеницы.
- Как это - "нет"?
- Нет, да и только. Так нет, как и не было.
- Ну, уж это извини - я её сам видел.
- В витрине?
- Да, в витрине.
- Ну, это не удивительно - это ему наши бабы руками отбирали.
- Полно, - говорю, - пожалуйста: разве это можно руками отбирать?
- Как! руками-то? А разумеется можно. Так - сидят, знаешь, бабы и девки весенним деньком в тени под амбарчиком, поют, как "Антон козу ведёт", а сами на ладонях зёрнышко к зёрнышку отбирают. Это очень можно.
- Какие, - говорю, - пустяки!
- Совсем не пустяки. За пустяки такой скаред, как мой сосед, денег платить не станет, а он сорока бабам целый месяц по пятиалтынному в день платил. Время только хорошо выбрал: у нас ведь весной бабы нипочем.
- А как же, - спрашиваю, - у него на выставке было свидетельство, что это зерно с его полей!
- Что же, это и правда. Выбранные зернышки тоже ведь на его поле выросли.
- Да; но, однако, это значит - голое и очень наглое мошенничество.
- И не забудь - не первое и не последнее.
- Да, но как же... этот купец, которого он "обовязал" такими безвыходными условиями... Он начал, разумеется, против этого барина судебное дело, или он разорился?
- Да, пожалуй, - он начал дело, но только совсем в особой инстанции.
- Где же это?
- У мужика. Выше этого ведь теперь, по вашему вразумлению, ничего быть не может.
- Да полно, - говорю, - тебе эти крючки загинать да шутовствовать. Расскажи лучше просто, как следует, - что такое происходит в вашей самодеятельности?
- Изволь, - отвечает приятель, - я тебе расскажу. - Да, батюшка, и рассказал такое, что в самом деле может и даже должно превышать всякие узкие, чужеземные понятия об оживлении дел в крае... Не знаю, как вам это покажется, но по-моему - оригинально и дух истинного, самобытного человека не может не радовать.
Тут фальцет перебил рассказчика и начал его упрашивать довести начатую трилогию до конца, то есть рассказать, как купец сделался с пройдохою-барином, и как всех их помирил и выручил мужик, к которому теперь якобы идет какая-то апелляция во всех случаях жизни.
Баритон согласился продолжать и заметил:
- Это довольно любопытно. Представьте вы себе, что как ни смел и находчив был сейчас мною вам описанный дворянин, с которым никому не дай бог в делах встретиться, но купец, которого он так беспощадно надул и запутал, оказался ещё его находчивее и смелее. Какой-нибудь вертопрах-чужеземец увидал бы тут всего два выхода: или обратиться к суду, или сделать из этого - чёрт возьми - вопрос крови. Но наш простой, ясный русский ум нашёл ещё одно измерение и такой выход, при котором и до суда не доходили, и не ссорились, и даже ничего не потеряли, а напротив - все свою невинность соблюли, и все себе капиталы приобрели.
- Прелюбопытно!
- Да как же-с! Из такой возмутительной, предательской и вообще гадкой истории, которая какого хотите, любого западника вконец бы разорила, - наш православный пузатый купчина вышел молодцом и даже нажил этим большие деньги и, что всего важнее, - он, сударь, общественное дело сделал: он многих истинно несчастных людей поддержал, поправил и, так сказать, устроил для многих благоденствие.
- Прелюбопытно, - снова вставил фальцет.
- Ну уж одним словом - слушайте: купец, который сейчас перед вами является, уверяю вас, барина лучше.
ГЛАВА ВТОРАЯ. КУПЕЦ
Купец, которому было продано отборное зерно, разумеется, был обманут беспощадно. Все эти французы жидовского типа и англичане, равно как и дама haut ecole, у помещика были подставные лица, так сказать, его агенты, которые действовали, как известный Утешительный в гоголевских "Игроках". Иностранцам такое отборное зерно нельзя было продавать, потому что, во-первых, они не нашли бы способа, как с покупкою справиться, и завели бы судебный скандал, а во-вторых, у них у всех водятся консулы и посольства, которые не соблюдают правила невмешательства наших дипломатов и готовы вступать за своего во всякие мелочи. С иностранцами могла бы выйти прескверная история, и барин, стоя на почве, понимал, что русское изобретение только один русский же национальный гений и может преодолеть. Потому отборное зерно и было продано своему единоверцу.
Прислал этот купец к барину приказчика принимать пшеницу. Приказчик вошёл в амбары, взглянул в закромы, ворохнул лопатою и видит, разумеется, что над его хозяином совершено страшное надувательство. А между тем купец уже запродал зерно по образцам за границу. Первая мысль у растерявшегося приказчика явилась такая, что лучше бы всего отказаться и получить назад задаток, но условие так написано, что спасенья нет: и урожай, и годы, и амбары - всё обозначено, и задаток ни в каком случае не возвращается. У нас известно: "что взято, то свято". Сунулся приказчик туда-сюда, к законоведам, - те говорят, - ничего не поделаешь: надо принимать зерно, какое есть, и остальные деньги выплачивать. Спор, разумеется, завести можно, да неизвестно, чем он кончится, а десять тысяч задатку гулять будут, да и с заграничными покупателями шутить нельзя. Подавай им, что запродано.
Приказчик посылает хозяину телеграмму, чтобы тот скорее сам приехал.
- Ты, братец, дурак и очень глупо дело повел. Зерно хорошее, и никакой тут ссоры и огласки не надо; коммерция любит тайность: товар надо принять, а деньги заплатить.
А с барином он повел объяснение в другом роде.
Приходит, - помолился на образ и говорит:
- Здравствуй, барин!
А тот отвечает:
- И ты здравствуй!
- А ты, барин, плут, - говорит купец, - ты ведь меня надул как нельзя лучше.
- Что делать, приятель! а вы сами ведь тоже никому спуску не даёте и нашего брата тоже объегориваете? - Дело обоюдное.
- Так-то оно так, - отвечает купец, - дело это действительно обоюдное;
1 2 3 4 5 6 7 8