Впрочем, ещё кое-что я вам всё-таки обязан сказать.
Пестряков помедлил, собираясь с мыслями, поправил очки на переносице. За окном выла метель.
— Послушайте, пожалуйста. Появившись в школе, вы, Аласов, систематически и целенаправленно разваливаете коллектив. Есть много тому доказательств. Самый свежий пример — сегодняшняя истерика юноши Сектяева, существа вообще робкого и благоразумного. Прямой результат вашего, Сергей Эргисович, хождения по квартирам учителей, собирания компрометирующих сведений у школьников. Мы по кирпичику, по жердочке и соломинке строили этот дом! Тут вся жизнь — и моя, и вот Фёдора Баглаевича. И мы не дадим, — голос Пестрякова зазвенел, — не дадим в один момент разрушить всё!
— Я требую одного — чтобы мне ответили по поводу дутых отметок. Только о них сейчас речь, — упрямо повторил Аласов.
— Дутые отметки? — переспросил Пестряков как бы даже с удивлением. — А вот это уже чистый поклёп, милейший… Впрочем, что вам доказывать! Нахов, ваш друг, сегодня справедливо сказал: если на советском производстве наблюдаются факты очковтирательства, обман государства, об этом необходимо прямым путём сообщать в соответствующие органы. Пожалуйста — роно, райком, наконец, прокуратура…
— Тимир Иванович, я ведь к вам и к Фёдору Баглаевичу с открытой душой. Говорят же: что не удаётся топором — удаётся советом, а вы даже обернуться не желаете в мою сторону! Но если мы здесь не поймём друг друга…
— Тогда? — насмешливо спросил Пестряков. — Боже, что же нам тогда будет?
— Плохо будет, — сказал Аласов.
— Война?
— Если угодно.
— Ой нет, — легонько покачал головой завуч, поглядывая на Аласова сквозь очки. — Нет, Сергей Эргисович, никакой войны не будет. Не станем мы дожидаться боевых действий. Мы вас просто выгоним.
— Как… выгоним?
— А вот так. В самом прямом смысле слова. За неблаговидные действия, за методы, несовместимые со званием педагога… Ко всему — факты по личной линии. Слишком явственно пышет от вас ненавистью… Впрочем, всё это мы ясно обоснуем в приказе по школе…
— Вы это серьёзно? — Аласов был огорошен услышанным. — Фёдор Баглаевич, вы действительно так решили насчёт меня?
Шея директора побагровела, по лицу его было видно, что решение Пестрякова и для него новость. Но сказал он всё-таки то, что от него требовалось:
— Да, Серёжа, ничего у нас с тобой не получается. Я ведь предупреждал… Ты извини, не со зла всё это, такие уж обстоятельства… — он помялся, подёргал щекой. — Тимир Иванович, конечно, несколько сгустил. Оба вы горячи… Приказа, марания трудовой книжки — ничего такого не нужно… Отпустим тебя с миром. В какую школу захочешь, туда и пойдёшь.
— Согласен, — поспешил поддержать его завуч. — Есть простейшее решение: по собственному желанию. Напишите заявление в роно, придумайте мотив какой-нибудь по своему усмотрению. Остальное беру на себя.
— И здесь от надувательства не удержались! — горько усмехнулся Аласов.
— Вам смешно, Сергей Эргисович? В таком случае — спокойной ночи. Мы терпели до поры, уговаривали. Но, видно, не судьба нам под одной крышей. Всё, что нужно было сказать, вам уже сказано. Срок — до конца текущей четверти…
— Не выйдет… Не рассчитывайте! Из этой школы я никогда не уйду.
— Уйдёшь!.. — сказал Тимир Иванович сквозь зубы. — Прогоним заледенелой жердью!
— Вот теперь всё ясно, — сказал Аласов в дверях, надевая пальто. — Никакого тумана. Спасибо за откровенность.
XXVIII. Сегодня не кончается
Промысловые лыжи, широкие, на оленьем меху, надёжно держали в самых глубоких ярах, не проваливались и не черпали снега. На таких лыжах можно свободно пройти всю тайгу насквозь. Только бы сил хватило да было зачем.
Вчера из района, как ни спешил, вернулся поздно. Хотел тотчас же отправиться в Летяжье, вдогонку за ребятами, но мать отговорила: куда в ночь, усталый, из одной дороги в другую. Ничего с твоими школьниками не случится — взрослые парни и девки, в старину такие уже по второму ребёнку нянчили. Да и старик Лука с ними.
Она ни словом не обмолвилась о его поездке в райцентр, но от скорбных её глаз Аласову делалось не по себе. Смотрит так, будто он уже обречён. В какой-то миг (словно душа надломилась) ему захотелось, как в детстве, припасть к коленям матери, зарыться лицом в её фартуке.
Но он засмеялся во всю глотку, прочитав нечто забавное в газете, которую просматривал за ужином: «Слушай, мама, что написал один пенсионер…» Приступ сыновнего веселья среди ночи нисколько не развеселил мать. Она даже стала посматривать на него с некоторой опаской: ишь ты, как хохочет странно…
Ну да ладно! Спать, спать! Завтра подняться затемно и — в Летяжье!
…Тонко повизгивая на прочном насте, лыжи несут его вперёд, сквозь сумрачную чащобу. Деревья впереди сливаются в сплошную чёрную стену, и только в одном углу неба, над макушками лиственниц, засерела промоина. В эту промоину одна за другой исчезали предутренние звёзды. Лишь искристая Венера, вызывающе яркая, долго ещё мелькая меж стволов, неслась рядом с лыжником.
Мать не ошиблась — ничего хорошего из этой поездки в райцентр он не привёз. Всё вышло на редкость нескладно. Прежде всего, ему не дали слова на учительском совещании. Сработала та нехитрая механика, когда председательствующий выбирает из списка наиболее подходящие ему фамилии, а остальных — под черту: «Товарищи, поступило предложение прекратить прения». Сомлевший от двухдневного говорения, зал охотно голосует: «Подвести черту!»
Тимир Иванович сидел в президиуме рядом с завроно, поблёскивали его очки, отражая все электричество зала. Он то и дело шептался о чём-то со своими соседями слева и справа.
Арылахскую школу вспоминали часто, и всё «во здравие». Особый фурор произвело сообщение о том, что знатный педагог, старый большевик Левин, построив дом на собственные средства, подарил его вместе с личной библиотекой деревенской молодёжи. Добрых пять минут зал стоя аплодировал старику… Понятно, что аплодисменты перепадали некоторым образом и самой школе, её руководству. Своё выступление Кубаров с того и начал: «Педагоги нашей школы, в числе которых мой старый друг и товарищ Всеволод Николаевич Левин…» — и сорвал в этом месте ещё один всплеск оваций.
Но, может быть, в «зажиме» Аласова была даже своя справедливость? Представить только, какой бомбой после этих аплодисментов оказалась бы та речь, какую он вынашивал!
Так или иначе, но речь произнесена не была, и, услышав о подведении черты, Аласов с досадой смял приготовленные листки.
Майя успокаивающе прижала его локоть тёплой ладошкой: «Выше нос, Серёжа! Сегодняшним днём жизнь не кончается…»
Он улыбнулся ей, тряхнул головой.
В перерыве Аласова разыскала какая-то девица и осведомилась о его ближайших планах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Пестряков помедлил, собираясь с мыслями, поправил очки на переносице. За окном выла метель.
— Послушайте, пожалуйста. Появившись в школе, вы, Аласов, систематически и целенаправленно разваливаете коллектив. Есть много тому доказательств. Самый свежий пример — сегодняшняя истерика юноши Сектяева, существа вообще робкого и благоразумного. Прямой результат вашего, Сергей Эргисович, хождения по квартирам учителей, собирания компрометирующих сведений у школьников. Мы по кирпичику, по жердочке и соломинке строили этот дом! Тут вся жизнь — и моя, и вот Фёдора Баглаевича. И мы не дадим, — голос Пестрякова зазвенел, — не дадим в один момент разрушить всё!
— Я требую одного — чтобы мне ответили по поводу дутых отметок. Только о них сейчас речь, — упрямо повторил Аласов.
— Дутые отметки? — переспросил Пестряков как бы даже с удивлением. — А вот это уже чистый поклёп, милейший… Впрочем, что вам доказывать! Нахов, ваш друг, сегодня справедливо сказал: если на советском производстве наблюдаются факты очковтирательства, обман государства, об этом необходимо прямым путём сообщать в соответствующие органы. Пожалуйста — роно, райком, наконец, прокуратура…
— Тимир Иванович, я ведь к вам и к Фёдору Баглаевичу с открытой душой. Говорят же: что не удаётся топором — удаётся советом, а вы даже обернуться не желаете в мою сторону! Но если мы здесь не поймём друг друга…
— Тогда? — насмешливо спросил Пестряков. — Боже, что же нам тогда будет?
— Плохо будет, — сказал Аласов.
— Война?
— Если угодно.
— Ой нет, — легонько покачал головой завуч, поглядывая на Аласова сквозь очки. — Нет, Сергей Эргисович, никакой войны не будет. Не станем мы дожидаться боевых действий. Мы вас просто выгоним.
— Как… выгоним?
— А вот так. В самом прямом смысле слова. За неблаговидные действия, за методы, несовместимые со званием педагога… Ко всему — факты по личной линии. Слишком явственно пышет от вас ненавистью… Впрочем, всё это мы ясно обоснуем в приказе по школе…
— Вы это серьёзно? — Аласов был огорошен услышанным. — Фёдор Баглаевич, вы действительно так решили насчёт меня?
Шея директора побагровела, по лицу его было видно, что решение Пестрякова и для него новость. Но сказал он всё-таки то, что от него требовалось:
— Да, Серёжа, ничего у нас с тобой не получается. Я ведь предупреждал… Ты извини, не со зла всё это, такие уж обстоятельства… — он помялся, подёргал щекой. — Тимир Иванович, конечно, несколько сгустил. Оба вы горячи… Приказа, марания трудовой книжки — ничего такого не нужно… Отпустим тебя с миром. В какую школу захочешь, туда и пойдёшь.
— Согласен, — поспешил поддержать его завуч. — Есть простейшее решение: по собственному желанию. Напишите заявление в роно, придумайте мотив какой-нибудь по своему усмотрению. Остальное беру на себя.
— И здесь от надувательства не удержались! — горько усмехнулся Аласов.
— Вам смешно, Сергей Эргисович? В таком случае — спокойной ночи. Мы терпели до поры, уговаривали. Но, видно, не судьба нам под одной крышей. Всё, что нужно было сказать, вам уже сказано. Срок — до конца текущей четверти…
— Не выйдет… Не рассчитывайте! Из этой школы я никогда не уйду.
— Уйдёшь!.. — сказал Тимир Иванович сквозь зубы. — Прогоним заледенелой жердью!
— Вот теперь всё ясно, — сказал Аласов в дверях, надевая пальто. — Никакого тумана. Спасибо за откровенность.
XXVIII. Сегодня не кончается
Промысловые лыжи, широкие, на оленьем меху, надёжно держали в самых глубоких ярах, не проваливались и не черпали снега. На таких лыжах можно свободно пройти всю тайгу насквозь. Только бы сил хватило да было зачем.
Вчера из района, как ни спешил, вернулся поздно. Хотел тотчас же отправиться в Летяжье, вдогонку за ребятами, но мать отговорила: куда в ночь, усталый, из одной дороги в другую. Ничего с твоими школьниками не случится — взрослые парни и девки, в старину такие уже по второму ребёнку нянчили. Да и старик Лука с ними.
Она ни словом не обмолвилась о его поездке в райцентр, но от скорбных её глаз Аласову делалось не по себе. Смотрит так, будто он уже обречён. В какой-то миг (словно душа надломилась) ему захотелось, как в детстве, припасть к коленям матери, зарыться лицом в её фартуке.
Но он засмеялся во всю глотку, прочитав нечто забавное в газете, которую просматривал за ужином: «Слушай, мама, что написал один пенсионер…» Приступ сыновнего веселья среди ночи нисколько не развеселил мать. Она даже стала посматривать на него с некоторой опаской: ишь ты, как хохочет странно…
Ну да ладно! Спать, спать! Завтра подняться затемно и — в Летяжье!
…Тонко повизгивая на прочном насте, лыжи несут его вперёд, сквозь сумрачную чащобу. Деревья впереди сливаются в сплошную чёрную стену, и только в одном углу неба, над макушками лиственниц, засерела промоина. В эту промоину одна за другой исчезали предутренние звёзды. Лишь искристая Венера, вызывающе яркая, долго ещё мелькая меж стволов, неслась рядом с лыжником.
Мать не ошиблась — ничего хорошего из этой поездки в райцентр он не привёз. Всё вышло на редкость нескладно. Прежде всего, ему не дали слова на учительском совещании. Сработала та нехитрая механика, когда председательствующий выбирает из списка наиболее подходящие ему фамилии, а остальных — под черту: «Товарищи, поступило предложение прекратить прения». Сомлевший от двухдневного говорения, зал охотно голосует: «Подвести черту!»
Тимир Иванович сидел в президиуме рядом с завроно, поблёскивали его очки, отражая все электричество зала. Он то и дело шептался о чём-то со своими соседями слева и справа.
Арылахскую школу вспоминали часто, и всё «во здравие». Особый фурор произвело сообщение о том, что знатный педагог, старый большевик Левин, построив дом на собственные средства, подарил его вместе с личной библиотекой деревенской молодёжи. Добрых пять минут зал стоя аплодировал старику… Понятно, что аплодисменты перепадали некоторым образом и самой школе, её руководству. Своё выступление Кубаров с того и начал: «Педагоги нашей школы, в числе которых мой старый друг и товарищ Всеволод Николаевич Левин…» — и сорвал в этом месте ещё один всплеск оваций.
Но, может быть, в «зажиме» Аласова была даже своя справедливость? Представить только, какой бомбой после этих аплодисментов оказалась бы та речь, какую он вынашивал!
Так или иначе, но речь произнесена не была, и, услышав о подведении черты, Аласов с досадой смял приготовленные листки.
Майя успокаивающе прижала его локоть тёплой ладошкой: «Выше нос, Серёжа! Сегодняшним днём жизнь не кончается…»
Он улыбнулся ей, тряхнул головой.
В перерыве Аласова разыскала какая-то девица и осведомилась о его ближайших планах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91