Следователь, потирая виски, пятый раз читал материалы дела. Следователь, потирая виски, смотрел в окно: гроза. Головные боли мешали следователю вникнуть в материалы дела. Пригласите кассира, сказал следователь. Кассир с интересом разглядывал кабинет. Кассир показал, что группа молодых людей направилась в сторону речки, вероятно, к хутору. Кассир показал, что не решился бы опознать кого-либо из молодых людей. Следователь, потирая виски, сказал: пригласите кассира. Конвоир доставил задержанного. Будем запираться, спросил следователь. Следователь встал, подошел к кассиру, наклонился над ним: будем запираться? Кассир потупился. Кассир сказал: я не буду запираться, если это облегчит мою участь. Я скажу чистую правду, если это облегчит мою участь. Я не решусь опознать кого-либо из молодых людей, направившихся в сторону болота, даже если это облегчит мою участь. Следователь сказал: доставьте задержанного. Кассир сидел, потупившись. Следователь протянул кассиру лист бумаги и сказал: пишите все, что знаете. Кассир написал: я чистосердечно раскаиваюсь. Я признаюсь в совершенных мною правонарушениях. Я прошу следствие и суд учесть мое чистосердечное раскаяние. Я не берусь опознать кого-либо из этих молодых людей. Лесник написал: я чистосердечно раскаиваюсь. Я не берусь опознать кого-либо из этих молодых людей.
Тихо и спокойно здесь. Даже гроза не кажется чем-то пугающим. Немного холодно, но можно затопить печку.
«Здесь тихо и спокойно,» – заметил старик. «Да.» Они были немногословны, сколько их было, четверо, пятеро или даже шестеро. Она приехала раньше них, чтобы подготовить дом. Потом двое останутся в доме, чтобы вести наблюдения, а остальные, и она в том числе… Все они, вместе с ней, отправятся в лес, вести наблюдения; только двое останутся в доме – на всякий случай. «Вот и дом, – сказал старик. – А мне еще идти далеко, километров пять.» «Заночевали бы у нас, скоро стемнеет,» – предложил один из них. «Да нет, пойду я. Лес хорошо знаю, не заблужусь.» Они попрощались, и старик побрел дальше. Она открыла им дверь и спросила: «Ну что?» «Завтра,» – ответил казавшийся самым старшим из них, будто в этом слове был заключен какой-то высокий смысл. «Завтра,» – ответил один из них, коренастый, темноволосый. Он сказал это так, что она чуть не побледнела. Он сказал это так, что все на миг задержали дыхание.
Она открыла им дверь, но они не торопились войти. «Ну что?» – спросили они. «Завтра,» – ответила она многозначительно. «Завтра,» – ответила она будто бы равнодушно. Стемнело. Вдалеке была гроза. Бесшумные зарницы освещали горизонт. Она пустила их в дом.
(Кое-кто занес в блокнот: «Я сочинил роман об астрономах, но ленюсь записать его. Астрономы – это не профессия, не род деятельности; это склад характера, ума и душевных способностей, в сущности, не имеющий ничего общего со звездами. Почему же астрономы? Это не так просто. В древности люди поднимались на высокие холмы и смотрели в ночное небо, тщась сосчитать бесчисленные точки на нем. До Гиппарха неисчислимость звезд на небе и песчинок на морском берегу представлялась равно абсолютной; позже эти неисчислимости утратили соразмерность. Одна неисчислимость неисчислимее другой – таково основание европейского сознания, да и европейского ли только? И вот представим, что есть некоторое количество людей, берущих на себя смелость совершить нечто, доселе неподвластное человеку. Это не полет в космос, не путешествие во времени. Мне вообще хотелось бы избежать научно-фантастического пафоса, да и ненаучно-фантастического тоже. Литература – не способ сведения счетов с более удачливыми носителями позитивного (или любого другого) знания, это – способ сведения счетов с самим собой, тем или иным манером. Роман должен выйти довольно значительным по объему, и я почти отчаиваюсь, когда представляю объем работы.» На следующей странице книжки: «К.Е. – 212-55-02. О.Ю. – 491-30-72. А.Ю. – 276-13-43. И.Р. – 210-77-08. В пятницу, в 17.00, у первого ваг. С газетой в руках, ср. роста, с бородой.» Потом какие-то абстрактные чертежи, похожие на те, что автоматически рисуют во время телефонных разговоров или официальных докладов.)
Наутро они отправились в лес. Там их обнаружили через несколько дней – совершенно целыми и невредимыми, но сильно помолодевшими и словно преображенными. Казалось, сияние исходит от каждого из них. Любые попытки вступить с ними в разговор оканчивались неудачей – они всячески демонстрировали нежелание общаться. К этому времени грозы прекратились, зато ударили холода ( – Что это там, вдали?
– О чем ты?
– Разве не видишь?
– Нет.
– Ну, ну, смотри же…
– Ах, это…
Долго смеются.), даже пошел снег. Через день обнаружили и ее – в километре от них. Ноа не изменилась, но также отказывалась от общения. Впрочем, через два-три месяца психиатры добились того, чтобы ноа подавала знаки руками; знаки, тем не менее, были простейшими: «да», «нет», «не хочу», «не знаю».
Домик, стоявший в двух километрах от поселка, оказался совершенно пустым, как если бы люди не жили в нем несколько лет. Ее обнаружили в доме, стоявшем в двух километрах от поселка. Ноа ничего не знала о судьбе остальных, и вообще утверждала, что никогда их не видела. Двое, найденные в одиноко стоявшем доме, были погружены в летаргический сон; несмотря на все усилия, разбудить их так и не удалось. Ноа появилась на станции, близ поселка, через три месяца. Страшный мороз должен был бы убить ее – на ней было лишь очень легкое летнее платье. Первым ее заметил кассир. Кассир узнал ее по фотографии, которые разослали по всей округе. Ноа стояла, ожидая поезда, но поезда ноа не дождалась. Ноа, казалась, была счастлива. Первым ее заметил кассир, когда ноа подошла к кассе и твердо сказала, протягивая десятку:
– Пожалуйста, дайте билет до Нижних Котлов.
август 1998
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Тихо и спокойно здесь. Даже гроза не кажется чем-то пугающим. Немного холодно, но можно затопить печку.
«Здесь тихо и спокойно,» – заметил старик. «Да.» Они были немногословны, сколько их было, четверо, пятеро или даже шестеро. Она приехала раньше них, чтобы подготовить дом. Потом двое останутся в доме, чтобы вести наблюдения, а остальные, и она в том числе… Все они, вместе с ней, отправятся в лес, вести наблюдения; только двое останутся в доме – на всякий случай. «Вот и дом, – сказал старик. – А мне еще идти далеко, километров пять.» «Заночевали бы у нас, скоро стемнеет,» – предложил один из них. «Да нет, пойду я. Лес хорошо знаю, не заблужусь.» Они попрощались, и старик побрел дальше. Она открыла им дверь и спросила: «Ну что?» «Завтра,» – ответил казавшийся самым старшим из них, будто в этом слове был заключен какой-то высокий смысл. «Завтра,» – ответил один из них, коренастый, темноволосый. Он сказал это так, что она чуть не побледнела. Он сказал это так, что все на миг задержали дыхание.
Она открыла им дверь, но они не торопились войти. «Ну что?» – спросили они. «Завтра,» – ответила она многозначительно. «Завтра,» – ответила она будто бы равнодушно. Стемнело. Вдалеке была гроза. Бесшумные зарницы освещали горизонт. Она пустила их в дом.
(Кое-кто занес в блокнот: «Я сочинил роман об астрономах, но ленюсь записать его. Астрономы – это не профессия, не род деятельности; это склад характера, ума и душевных способностей, в сущности, не имеющий ничего общего со звездами. Почему же астрономы? Это не так просто. В древности люди поднимались на высокие холмы и смотрели в ночное небо, тщась сосчитать бесчисленные точки на нем. До Гиппарха неисчислимость звезд на небе и песчинок на морском берегу представлялась равно абсолютной; позже эти неисчислимости утратили соразмерность. Одна неисчислимость неисчислимее другой – таково основание европейского сознания, да и европейского ли только? И вот представим, что есть некоторое количество людей, берущих на себя смелость совершить нечто, доселе неподвластное человеку. Это не полет в космос, не путешествие во времени. Мне вообще хотелось бы избежать научно-фантастического пафоса, да и ненаучно-фантастического тоже. Литература – не способ сведения счетов с более удачливыми носителями позитивного (или любого другого) знания, это – способ сведения счетов с самим собой, тем или иным манером. Роман должен выйти довольно значительным по объему, и я почти отчаиваюсь, когда представляю объем работы.» На следующей странице книжки: «К.Е. – 212-55-02. О.Ю. – 491-30-72. А.Ю. – 276-13-43. И.Р. – 210-77-08. В пятницу, в 17.00, у первого ваг. С газетой в руках, ср. роста, с бородой.» Потом какие-то абстрактные чертежи, похожие на те, что автоматически рисуют во время телефонных разговоров или официальных докладов.)
Наутро они отправились в лес. Там их обнаружили через несколько дней – совершенно целыми и невредимыми, но сильно помолодевшими и словно преображенными. Казалось, сияние исходит от каждого из них. Любые попытки вступить с ними в разговор оканчивались неудачей – они всячески демонстрировали нежелание общаться. К этому времени грозы прекратились, зато ударили холода ( – Что это там, вдали?
– О чем ты?
– Разве не видишь?
– Нет.
– Ну, ну, смотри же…
– Ах, это…
Долго смеются.), даже пошел снег. Через день обнаружили и ее – в километре от них. Ноа не изменилась, но также отказывалась от общения. Впрочем, через два-три месяца психиатры добились того, чтобы ноа подавала знаки руками; знаки, тем не менее, были простейшими: «да», «нет», «не хочу», «не знаю».
Домик, стоявший в двух километрах от поселка, оказался совершенно пустым, как если бы люди не жили в нем несколько лет. Ее обнаружили в доме, стоявшем в двух километрах от поселка. Ноа ничего не знала о судьбе остальных, и вообще утверждала, что никогда их не видела. Двое, найденные в одиноко стоявшем доме, были погружены в летаргический сон; несмотря на все усилия, разбудить их так и не удалось. Ноа появилась на станции, близ поселка, через три месяца. Страшный мороз должен был бы убить ее – на ней было лишь очень легкое летнее платье. Первым ее заметил кассир. Кассир узнал ее по фотографии, которые разослали по всей округе. Ноа стояла, ожидая поезда, но поезда ноа не дождалась. Ноа, казалась, была счастлива. Первым ее заметил кассир, когда ноа подошла к кассе и твердо сказала, протягивая десятку:
– Пожалуйста, дайте билет до Нижних Котлов.
август 1998
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15