Капли плывут по стеклу, как мечтательные головастики. Их форма кажется совершенной: круглая голова, конический хвостик. Прозрачность, радующая глаз. Стандартизированный объект, как в аптеке. Если они и мутировали из-за всяких загрязнений, то по виду не скажешь. Похоже, кислотность дождя пошла им на пользу. И не только им. В конце концов, разве индустрия – это не часть окружающей среды?
Ветер формирует из капель яростные эскадроны и бросает их на стекло – они сползают вниз медитативно-созерцательными зигзагами, потеряв дикий кураж атаки, забыв цель, лишившись воли, мечтая слиться с лужей бытия. Звук дождя похож на нетерпеливое постукивание пальцев по столу (отец за обедом, в ожидании своего любимого адобо); он похож на приглушенную любовно-постельную скороговорку, к которой жадно прислушиваются все дети в доме. Есть ли смысл в бормотании дождя? Не шелестят ли в нем отголоски великого праязыка, на котором говорили общие предки людей и дельфинов? Или капли – это просто толпа статистов, бормочущих «ум-ца-ца, ум-ца-ца» на съемочной площадке фильма, сценарий которого им не дали прочесть? Вы слушаете шум дождя, как никогда раньше не слушали, с вниманием, не свойственным человеку в вашей ситуации, и вдруг раздается долгожданный дребезг, который могли бы издавать разболтанные колпаки старого НЛО, – дребезг телефонного звонка.
Кью-Джо, наконец-то! Наверняка она, вы чувствуете сердцем. Никаких сомнений. Звонит из своей квартиры, или с телефона-автомата в «Собачьей будке» после легкого завтрака из восемнадцати отбивных, или из жилища разорившегося брокера, который воспользовался ее тучным телом, чтобы удовлетворить свои извращенные половые потребности. Географическое положение абонента несущественно. Главное – она жива, и область ума, занятая реализацией цикла «досада-тревога», может переключиться на более продуктивную деятельность. Более того, после вербальной порки, которую вы ей сейчас зададите, она наконец-то развеет мистический туман вокруг переделанной карты и прочих странностей, проникших в вашу размеренную жизнь, и уж по крайней мере с сочувствием выслушает рассказ об унизительном вчерашнем нападении и поможет принять его с фаталистическим изяществом. Насколько Кью-Джо равнодушна к трагедиям, потрясающим вашу карьеру, насколько цинично ее отношение к денежным потерям, настолько же яростно она будет защищать ваше физическое здоровье и сражаться со всем, что на него посягает.
Вы даже ощущаете прилив сестринской нежности, поднимая трубку; смущение по поводу нелепости этой дружбы на миг взрывается гейзером облегчения… Но это не она! Не может быть! Это не она, это снова дурацкий Белфорд.
– Привет, зайчишка. Прости, что не позвонил раньше. Я пытался связаться с французским консулом. А он как раз сегодня уехал в долину Нэпа на винную дегустацию или что-то в этом роде. Я уже хотел арендовать машину и отправиться следом, но вдруг подумал: а вдруг маленький негодник вернулся?
Он замолкает в ожидании. Пауза затягивается. Будь эта пауза домом, в нем могли бы разместиться Христос и все двенадцать апостолов, хотя Иуде Искариоту, пожалуй, пришлось бы ночевать на веранде. Напряжение тишины столь велико, что вы продолжаете молчать уже просто из вредности. Когда Белфорд наконец говорит, его голос подточен паникой, как термитами. Он пищит даже тоньше, чем вы:
– Случилось что-то плохое, да?
– Боже, Белфорд! Это ты так мило шутишь, да? Когда последний раз происходило что-то хорошее? Ты что, в тыкве живешь? – Вы лихорадочно пытаетесь нащупать реостат, понижающий уровень досады. – Если ты имеешь в виду Андрэ – а что же еще, на все остальное тебе плевать, – тогда нет, ничего плохого не случилось. Ничего хорошего тоже. Что касается твоей обезьяны, все по-прежнему.
– Гвендолин, ты сердишься?
– Я? Сержусь? Ха-ха! С чего ты взял? Ты что, покурил калифорнийской травки? Ну понятно. Вот ты зачем туда полетел! Чтобы спокойно покумарить…
– Гвен, милая! Что с тобой?
– Что со мной?! О, ничего страшного, все в ажуре! Еще один день из жизни дурака, как гласит восточная мудрость. Короче, милый. Давай бросай курить дурь. Если я встречу Андрэ, то скажу, чтобы он тебе перезвонил. Чао.
Швырнув трубку, вы бормочете:
– Бозо.
И почему-то начинаете смеяться.
10:30
Что-то изменилось. Вы сами. Отец рассказывал, что Диззи Гиллеспи однажды сел на свою трубу и погнул ее, создав таким образом инструмент, который изменил его карьеру. Некоторые перемены именно так и происходят. Хрясь – и ты уже дудишь в другой тональности. Что-то связанное с телефонным звонком, с разочарованием, со словом «бозо», соскочившим с языка; некая последняя капля – словно произошло что-то обычное и неуловимое, простое и таинственное, маленькое и очень-очень чистое, и ваша жизнь необратимо изменилась.
В дикой природе агрессивные и энергичные должны преуспевать. Ну что ж, агрессии и энергии у вас всегда хватало на пятерых – а какая польза? Возможно, все дело в неправильном угле атаки: ваш горн всегда был направлен строго вперед, а надо было задрать его чуть-чуть вверх. И вот теперь… Конечно, это всего лишь предположение, ничего определенного. Однако если кто-то сомневается, что ваш настрой изменился, – пусть посмотрит, с какой решимостью вы срываете халат и пижаму, лихо натягиваете облегающее черное платье (прямо на голое тело, даже трусики не поддев), спонтанно подкрашиваете глаза и губы и с бесшабашной уверенностью набираете номер Ларри Даймонда.
– Если вы звоните, чтобы поплакаться насчет рынка, – говорит его автоответчик на фоне грохота и стука, – то вынужден огорчить: здесь вас никто не пожалеет. Неужели вы и вправду думали, что нация, которая верит во второе пришествие, поджидающее за дверью в свежем галстуке и с мятной лепешечкой во рту, – что такая нация может строить долгосрочные планы и прогнозы, необходимые для поддержания сверхэкономики? Ребята, вы меня смешите! – Он хихикает, как механическая куропатка, которая снесла яйцо из колючей проволоки.
Вы глотаете слюну и моргаете, пытаясь переварить содержание сообщения и сам факт, что он его уже изменил; затем, собравшись с духом, выпаливаете:
– Слушайте меня внимательно, мистер Даймонд. Это Гвендолин Мати. Я хочу поговорить с Кью-Джо Хаффингтон, и немедленно! Если в течение десяти минут она не перезвонит, я сообщу в полицию!
В вашем голосе звенят зазубрины решимости, хотя по тональности он, по правде говоря, на пару октав выше, чем полагается голосу взрослого человека.
Ожидая звонка, вы подбираете к черным туфлям соответствующую сумочку; туда перекочевывает содержимое вчерашней сумки – за минусом дурацкой карты Номмо, которая вернулась обратно в колоду. Надо послушать новости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Ветер формирует из капель яростные эскадроны и бросает их на стекло – они сползают вниз медитативно-созерцательными зигзагами, потеряв дикий кураж атаки, забыв цель, лишившись воли, мечтая слиться с лужей бытия. Звук дождя похож на нетерпеливое постукивание пальцев по столу (отец за обедом, в ожидании своего любимого адобо); он похож на приглушенную любовно-постельную скороговорку, к которой жадно прислушиваются все дети в доме. Есть ли смысл в бормотании дождя? Не шелестят ли в нем отголоски великого праязыка, на котором говорили общие предки людей и дельфинов? Или капли – это просто толпа статистов, бормочущих «ум-ца-ца, ум-ца-ца» на съемочной площадке фильма, сценарий которого им не дали прочесть? Вы слушаете шум дождя, как никогда раньше не слушали, с вниманием, не свойственным человеку в вашей ситуации, и вдруг раздается долгожданный дребезг, который могли бы издавать разболтанные колпаки старого НЛО, – дребезг телефонного звонка.
Кью-Джо, наконец-то! Наверняка она, вы чувствуете сердцем. Никаких сомнений. Звонит из своей квартиры, или с телефона-автомата в «Собачьей будке» после легкого завтрака из восемнадцати отбивных, или из жилища разорившегося брокера, который воспользовался ее тучным телом, чтобы удовлетворить свои извращенные половые потребности. Географическое положение абонента несущественно. Главное – она жива, и область ума, занятая реализацией цикла «досада-тревога», может переключиться на более продуктивную деятельность. Более того, после вербальной порки, которую вы ей сейчас зададите, она наконец-то развеет мистический туман вокруг переделанной карты и прочих странностей, проникших в вашу размеренную жизнь, и уж по крайней мере с сочувствием выслушает рассказ об унизительном вчерашнем нападении и поможет принять его с фаталистическим изяществом. Насколько Кью-Джо равнодушна к трагедиям, потрясающим вашу карьеру, насколько цинично ее отношение к денежным потерям, настолько же яростно она будет защищать ваше физическое здоровье и сражаться со всем, что на него посягает.
Вы даже ощущаете прилив сестринской нежности, поднимая трубку; смущение по поводу нелепости этой дружбы на миг взрывается гейзером облегчения… Но это не она! Не может быть! Это не она, это снова дурацкий Белфорд.
– Привет, зайчишка. Прости, что не позвонил раньше. Я пытался связаться с французским консулом. А он как раз сегодня уехал в долину Нэпа на винную дегустацию или что-то в этом роде. Я уже хотел арендовать машину и отправиться следом, но вдруг подумал: а вдруг маленький негодник вернулся?
Он замолкает в ожидании. Пауза затягивается. Будь эта пауза домом, в нем могли бы разместиться Христос и все двенадцать апостолов, хотя Иуде Искариоту, пожалуй, пришлось бы ночевать на веранде. Напряжение тишины столь велико, что вы продолжаете молчать уже просто из вредности. Когда Белфорд наконец говорит, его голос подточен паникой, как термитами. Он пищит даже тоньше, чем вы:
– Случилось что-то плохое, да?
– Боже, Белфорд! Это ты так мило шутишь, да? Когда последний раз происходило что-то хорошее? Ты что, в тыкве живешь? – Вы лихорадочно пытаетесь нащупать реостат, понижающий уровень досады. – Если ты имеешь в виду Андрэ – а что же еще, на все остальное тебе плевать, – тогда нет, ничего плохого не случилось. Ничего хорошего тоже. Что касается твоей обезьяны, все по-прежнему.
– Гвендолин, ты сердишься?
– Я? Сержусь? Ха-ха! С чего ты взял? Ты что, покурил калифорнийской травки? Ну понятно. Вот ты зачем туда полетел! Чтобы спокойно покумарить…
– Гвен, милая! Что с тобой?
– Что со мной?! О, ничего страшного, все в ажуре! Еще один день из жизни дурака, как гласит восточная мудрость. Короче, милый. Давай бросай курить дурь. Если я встречу Андрэ, то скажу, чтобы он тебе перезвонил. Чао.
Швырнув трубку, вы бормочете:
– Бозо.
И почему-то начинаете смеяться.
10:30
Что-то изменилось. Вы сами. Отец рассказывал, что Диззи Гиллеспи однажды сел на свою трубу и погнул ее, создав таким образом инструмент, который изменил его карьеру. Некоторые перемены именно так и происходят. Хрясь – и ты уже дудишь в другой тональности. Что-то связанное с телефонным звонком, с разочарованием, со словом «бозо», соскочившим с языка; некая последняя капля – словно произошло что-то обычное и неуловимое, простое и таинственное, маленькое и очень-очень чистое, и ваша жизнь необратимо изменилась.
В дикой природе агрессивные и энергичные должны преуспевать. Ну что ж, агрессии и энергии у вас всегда хватало на пятерых – а какая польза? Возможно, все дело в неправильном угле атаки: ваш горн всегда был направлен строго вперед, а надо было задрать его чуть-чуть вверх. И вот теперь… Конечно, это всего лишь предположение, ничего определенного. Однако если кто-то сомневается, что ваш настрой изменился, – пусть посмотрит, с какой решимостью вы срываете халат и пижаму, лихо натягиваете облегающее черное платье (прямо на голое тело, даже трусики не поддев), спонтанно подкрашиваете глаза и губы и с бесшабашной уверенностью набираете номер Ларри Даймонда.
– Если вы звоните, чтобы поплакаться насчет рынка, – говорит его автоответчик на фоне грохота и стука, – то вынужден огорчить: здесь вас никто не пожалеет. Неужели вы и вправду думали, что нация, которая верит во второе пришествие, поджидающее за дверью в свежем галстуке и с мятной лепешечкой во рту, – что такая нация может строить долгосрочные планы и прогнозы, необходимые для поддержания сверхэкономики? Ребята, вы меня смешите! – Он хихикает, как механическая куропатка, которая снесла яйцо из колючей проволоки.
Вы глотаете слюну и моргаете, пытаясь переварить содержание сообщения и сам факт, что он его уже изменил; затем, собравшись с духом, выпаливаете:
– Слушайте меня внимательно, мистер Даймонд. Это Гвендолин Мати. Я хочу поговорить с Кью-Джо Хаффингтон, и немедленно! Если в течение десяти минут она не перезвонит, я сообщу в полицию!
В вашем голосе звенят зазубрины решимости, хотя по тональности он, по правде говоря, на пару октав выше, чем полагается голосу взрослого человека.
Ожидая звонка, вы подбираете к черным туфлям соответствующую сумочку; туда перекочевывает содержимое вчерашней сумки – за минусом дурацкой карты Номмо, которая вернулась обратно в колоду. Надо послушать новости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98