это тетка вернулась с банкета, устроенного по случаю дня рождения в семье Ли. Потом в доме наступила тишина. В «Новом мире» веселье, по-видимому, было в самом разгаре, но для Мэн-кэ оно не представляло никакого интереса.
Сяо-сун посидел немного с матерью. Разговор шел о гостях на дне рождения, о чрезмерной роскоши, с какой было устроено пиршество, о вине, которое там подавали, о развлечениях… о сегодняшнем фильме. Как только Сяо-сун заметил, что мать устало опустила веки, он поспешил проститься. Рассудок его в это время был уже совершенно трезв: он вспомнил наивность Мэн-кэ и про себя усмехнулся – до чего же он был глуп! Но Мэн-кэ, право, недурна! Он не переставал мысленно ею восхищаться.
«Если захочу, своего добьюсь!» – решил он, и на лице его появилась самодовольная улыбка. Он залез под мягкое одеяло и заснул безмятежным сном.
А Мэн-кэ в это время думала о судьбе дамы с камелиями. Она была просто влюблена в актрису. Все второстепенные детали исчезли из ее памяти: остались только выразительные движения бровей и чувство глубокой скорби, горького сожаления о разбитой жизни. Именно такой она представляла себе жизнь самой актрисы, исполнявшей эту роль.
Она тщетно пыталась вспомнить ее имя. Ей хотелось спуститься вниз и спросить Сяо-суна, но, видимо, все уже спали. Придется ждать до утра. Надо будет непременно посмотреть еще какой-нибудь фильм с участием этой актрисы.
Мэн-кэ никак не могла уснуть. Наконец она встала, набросила халат и вытащила игральные кости. Но не успела разложить их по порядку, как вдруг рассердилась и отшвырнула прочь. Кости покатились по полу.
На глаза Мэн-кэ попалась ваза с яблоками, стоявшая на круглом столике. Она поставила ее перед собой и принялась есть яблоки, задумчиво глядя на абажур. Съев несколько штук, вытащила из ящика красную записную книжку с золотой каемкой и, открыв чистую страницу, старательно вывела мелким почерком:
Мне безразличны знаки восхищенья, Но в ночь глубокую я не могу заснуть. Печальная судьба меня тревожит…
Она остановилась, придумывая, что писать дальше, как вдруг услышала на лестнице голос мисс Ян:
– Сестрица!
Девушка торопливо погасила лампу, нырнула под одеяло и притворилась спящей.
– Мэн-кэ, ты уже спишь?
Мисс Ян и двоюродная сестра стояли у дверей, в свете фонаря, падавшего с террасы, и Мэн-кэ их ясно видела.
Но она не откликнулась, тогда женщины притворили дверь и ушли. Мэн-кэ про себя засмеялась и подумала, как хорошо, что она прикинулась спящей, иначе ее не оставили бы в покое.
За стеной слышались голоса. Сестре и мисс Ян не спалось, они обсуждали госпожу Хэй, ее голос, куплеты комика из какой-то пьесы, пересыпая речь английскими словами. Потом мисс Ян запела, подражая голосу госпожи Хэй:
…Я страдаю…
Двоюродная сестра подхватила:
Мисс не желает…
Затем последовала другая «дахуагу».
– Ах, дорогая! Послушай, что ты поешь! Какой стыд!
– Я ведь только подражаю.
– Таких песенок много, и во всех ругают женщин. А этот комик, право, надоел!
Они еще долго шушукались, но Мэн-кэ уже крепко спала.
С каждым днем становилось все холоднее. Ходить в старом халате было уже невозможно, и Мэн-кэ решила обзавестись новым. Правда, у нее был еще один, синий халат из заграничного шелкового полотна, но она стыдилась в нем показаться двоюродным сестрам, которые носили плащи.
Мэн-кэ мечтала о халате на меху за пятьдесят – шестьдесят юаней. Тут отец как раз прислал ей триста юаней. Он узнал, что дочь живет у тетки, и, опасаясь, как бы она не терпела в чем-нибудь нужды, продал большую часть запасов зерна, чтобы собрать денег. Отец сообщал, что в следующий раз пришлет деньги не раньше будущего года, когда продаст сурепное масло, и предупреждал, чтобы на значительную сумму дочь не рассчитывала…
Мэн-кэ попросила двоюродную сестру пойти вместе с нею за покупками. Но сестра по собственному вкусу купила для нее шубу на собольем меху, материю на два платья, несколько шляпок, туфли, шелковые чулки и еще какую-то мелочь, всего на двести сорок пять юаней. Но и этого ей казалось мало. Желая отблагодарить сестру за хлопоты, Мэн-кэ подарила ^ей свои великолепные перчатки и духи… При мысли об отце у Мэн-кэ становилось тяжело на душе. Денег оставалось совсем мало, но она все же угостила тетку и ее домочадцев обедом.
Проводя день за днем в развлечениях, Мэн-кэ совершенно забыла о Юнь-чжэнь и, когда Я-нань спросил ее о подруге, спохватилась, что уже почти пять недель ее не видела. Она хотела сейчас же ехать к ней, но было неудобно, так как на следующий день уезжал Я-нань. И этот вечер, проведенный с другом, оставил неизгладимый след в неискушенном девичьем сердце Мэн-кэ.
Когда они вышли из парка Баньсунъюань, уже смеркалось.
– Хочешь, я познакомлю тебя с двумя интересными девушками? – предложил Я-нань. – Они из партии анархистов.
Мэн-кэ не знала, кто такие анархисты, но согласилась.
– Очень талантливые люди. Если ты сблизишься с ними, они расскажут тебе о многом, чего ты прежде не знала, и ты поймешь, какому делу должна себя посвятить.
– Правда? Тогда идем!
Они свернули в темный переулок и вошли в серые от грязи ворота; из дома чуть слышно доносилось пение, на кухне за столиком сидел поваренок лет шестнадцати и что-то ел. Я-нань вошел в гостиную, а Мэн-кэ осталась под окном и заглянула: там были двое мужчин и две девушки. Мужчина с раскосыми глазами, развалившись в кресле, пел; па его плечо облокотилась девушка в коротких штанах. И петь мужчине было трудно, это чувствовалось по голосу. У письменного стола, обнявшись, сидела другая пара, оба курили.
Мэн-кэ раздумывала, входить ей или нет, когда за ней пришел Я-нань и громко окликнул кого-то с европейским именем.
В гостиной зажгли лампу; в дверях появились уже виденные Мэн-кэ мужчины и девушки. Та, что была в коротких штанах, схватила Я-наня за руки и изо всех сил стала трясти, то и дело восклицая:
– Товарищ! Товарищ!
Я-нань тоже энергично приветствовал ее, и, так как ему не удавалось освободить руки, чтобы поздороваться с другой девушкой, у которой было рябоватое лицо, пришлось наклонить голову и подставить ей щеку для поцелуя.
Я-нань собрался представить Мэн-кэ, но она была совершенно перепугана этим горячим и бурным выражением чувств, граничащим с развязностью. Однако машинально пожала протянутые ей руки. Увидев перед собой большую лапу с черными волосами, она невольно подняла глаза. Перед ней был тот самый мужчина, который пел. Я-нань приветствовал его с большим уважением.
Стол был завален кипами листовок и газет. Мэн-кэ подошла поближе и сделала вид, что рассматривает их. Вдруг она услышала, как косоглазый сказал:
– …На первом же собрании и примем. А участвовала она в каком-нибудь движении?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Сяо-сун посидел немного с матерью. Разговор шел о гостях на дне рождения, о чрезмерной роскоши, с какой было устроено пиршество, о вине, которое там подавали, о развлечениях… о сегодняшнем фильме. Как только Сяо-сун заметил, что мать устало опустила веки, он поспешил проститься. Рассудок его в это время был уже совершенно трезв: он вспомнил наивность Мэн-кэ и про себя усмехнулся – до чего же он был глуп! Но Мэн-кэ, право, недурна! Он не переставал мысленно ею восхищаться.
«Если захочу, своего добьюсь!» – решил он, и на лице его появилась самодовольная улыбка. Он залез под мягкое одеяло и заснул безмятежным сном.
А Мэн-кэ в это время думала о судьбе дамы с камелиями. Она была просто влюблена в актрису. Все второстепенные детали исчезли из ее памяти: остались только выразительные движения бровей и чувство глубокой скорби, горького сожаления о разбитой жизни. Именно такой она представляла себе жизнь самой актрисы, исполнявшей эту роль.
Она тщетно пыталась вспомнить ее имя. Ей хотелось спуститься вниз и спросить Сяо-суна, но, видимо, все уже спали. Придется ждать до утра. Надо будет непременно посмотреть еще какой-нибудь фильм с участием этой актрисы.
Мэн-кэ никак не могла уснуть. Наконец она встала, набросила халат и вытащила игральные кости. Но не успела разложить их по порядку, как вдруг рассердилась и отшвырнула прочь. Кости покатились по полу.
На глаза Мэн-кэ попалась ваза с яблоками, стоявшая на круглом столике. Она поставила ее перед собой и принялась есть яблоки, задумчиво глядя на абажур. Съев несколько штук, вытащила из ящика красную записную книжку с золотой каемкой и, открыв чистую страницу, старательно вывела мелким почерком:
Мне безразличны знаки восхищенья, Но в ночь глубокую я не могу заснуть. Печальная судьба меня тревожит…
Она остановилась, придумывая, что писать дальше, как вдруг услышала на лестнице голос мисс Ян:
– Сестрица!
Девушка торопливо погасила лампу, нырнула под одеяло и притворилась спящей.
– Мэн-кэ, ты уже спишь?
Мисс Ян и двоюродная сестра стояли у дверей, в свете фонаря, падавшего с террасы, и Мэн-кэ их ясно видела.
Но она не откликнулась, тогда женщины притворили дверь и ушли. Мэн-кэ про себя засмеялась и подумала, как хорошо, что она прикинулась спящей, иначе ее не оставили бы в покое.
За стеной слышались голоса. Сестре и мисс Ян не спалось, они обсуждали госпожу Хэй, ее голос, куплеты комика из какой-то пьесы, пересыпая речь английскими словами. Потом мисс Ян запела, подражая голосу госпожи Хэй:
…Я страдаю…
Двоюродная сестра подхватила:
Мисс не желает…
Затем последовала другая «дахуагу».
– Ах, дорогая! Послушай, что ты поешь! Какой стыд!
– Я ведь только подражаю.
– Таких песенок много, и во всех ругают женщин. А этот комик, право, надоел!
Они еще долго шушукались, но Мэн-кэ уже крепко спала.
С каждым днем становилось все холоднее. Ходить в старом халате было уже невозможно, и Мэн-кэ решила обзавестись новым. Правда, у нее был еще один, синий халат из заграничного шелкового полотна, но она стыдилась в нем показаться двоюродным сестрам, которые носили плащи.
Мэн-кэ мечтала о халате на меху за пятьдесят – шестьдесят юаней. Тут отец как раз прислал ей триста юаней. Он узнал, что дочь живет у тетки, и, опасаясь, как бы она не терпела в чем-нибудь нужды, продал большую часть запасов зерна, чтобы собрать денег. Отец сообщал, что в следующий раз пришлет деньги не раньше будущего года, когда продаст сурепное масло, и предупреждал, чтобы на значительную сумму дочь не рассчитывала…
Мэн-кэ попросила двоюродную сестру пойти вместе с нею за покупками. Но сестра по собственному вкусу купила для нее шубу на собольем меху, материю на два платья, несколько шляпок, туфли, шелковые чулки и еще какую-то мелочь, всего на двести сорок пять юаней. Но и этого ей казалось мало. Желая отблагодарить сестру за хлопоты, Мэн-кэ подарила ^ей свои великолепные перчатки и духи… При мысли об отце у Мэн-кэ становилось тяжело на душе. Денег оставалось совсем мало, но она все же угостила тетку и ее домочадцев обедом.
Проводя день за днем в развлечениях, Мэн-кэ совершенно забыла о Юнь-чжэнь и, когда Я-нань спросил ее о подруге, спохватилась, что уже почти пять недель ее не видела. Она хотела сейчас же ехать к ней, но было неудобно, так как на следующий день уезжал Я-нань. И этот вечер, проведенный с другом, оставил неизгладимый след в неискушенном девичьем сердце Мэн-кэ.
Когда они вышли из парка Баньсунъюань, уже смеркалось.
– Хочешь, я познакомлю тебя с двумя интересными девушками? – предложил Я-нань. – Они из партии анархистов.
Мэн-кэ не знала, кто такие анархисты, но согласилась.
– Очень талантливые люди. Если ты сблизишься с ними, они расскажут тебе о многом, чего ты прежде не знала, и ты поймешь, какому делу должна себя посвятить.
– Правда? Тогда идем!
Они свернули в темный переулок и вошли в серые от грязи ворота; из дома чуть слышно доносилось пение, на кухне за столиком сидел поваренок лет шестнадцати и что-то ел. Я-нань вошел в гостиную, а Мэн-кэ осталась под окном и заглянула: там были двое мужчин и две девушки. Мужчина с раскосыми глазами, развалившись в кресле, пел; па его плечо облокотилась девушка в коротких штанах. И петь мужчине было трудно, это чувствовалось по голосу. У письменного стола, обнявшись, сидела другая пара, оба курили.
Мэн-кэ раздумывала, входить ей или нет, когда за ней пришел Я-нань и громко окликнул кого-то с европейским именем.
В гостиной зажгли лампу; в дверях появились уже виденные Мэн-кэ мужчины и девушки. Та, что была в коротких штанах, схватила Я-наня за руки и изо всех сил стала трясти, то и дело восклицая:
– Товарищ! Товарищ!
Я-нань тоже энергично приветствовал ее, и, так как ему не удавалось освободить руки, чтобы поздороваться с другой девушкой, у которой было рябоватое лицо, пришлось наклонить голову и подставить ей щеку для поцелуя.
Я-нань собрался представить Мэн-кэ, но она была совершенно перепугана этим горячим и бурным выражением чувств, граничащим с развязностью. Однако машинально пожала протянутые ей руки. Увидев перед собой большую лапу с черными волосами, она невольно подняла глаза. Перед ней был тот самый мужчина, который пел. Я-нань приветствовал его с большим уважением.
Стол был завален кипами листовок и газет. Мэн-кэ подошла поближе и сделала вид, что рассматривает их. Вдруг она услышала, как косоглазый сказал:
– …На первом же собрании и примем. А участвовала она в каком-нибудь движении?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13